ПУБЛИЦИСТ, ИСТОРИК, КИНЕМАТОГРАФИСТ

Поделиться ссылкой

СТАТЬИ

СЦЕНАРИИ

Николай Сологубовский

СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ:

Орфей Монпарнасса - Борис Поплавский

03.11.2023 23:26

«ОРФЕЙ МОНПАРНАСА» - БОРИС ПОПЛАВСКИЙ!

«Если эмигрантская литература в Париже дала Поплавского, то этого одного достаточно для ее оправдания на всех будущих судилищах».

Борис Поплавский создал образ «Снега, идущего миллионы лет».

Таков символ и рассказа Николая Сологубовского «Снег. Нежность».

https://proza.ru/2011/11/14/1001?ysclid=loj260r0l3512086528

Интересное совпадение, не правда ли?

Но сначала давайте познакомимся с Борисом Поплавским.

В XIX веке на смену литературе триумфов пришла литература катастроф, глашатаями которой выступили «проклятые поэты».

Бориса Поплавского нередко относят к их плеяде, проводя параллели между ним и Артюром Рембо.

Между творческими путями обоих авторов, действительно, имеется немало точек соприкосновения: от страшных экспериментов над собой до опытов с формой на литературном поприще.

Уместно сказать, что, вдохновляясь «проклятыми поэтами», он следовал их традиции. Поплавский не стремился быть созвучным своей эпохе, зачастую идя поперек. Он противопоставлял себя безудержным проявлениям мещанства в различных его аспектах: от отношения к себе до взглядов на вечные ценности.

Эмигрировал в Париж…

Борис Юлианович Поплавский родился 7 июня 1903 года в Москве. В возрасте 16 лет Поплавский вместе с родителями эмигрировал в Париж с остановкой в Константинополе, где накануне нового 1921 года он запишет свое желание: «Стать поэтом субъективного» [1].

С детства Поплавский был увлечен оккультизмом, религией, теософией, сверхчувственным познанием, что имело огромное влияние на его дальнейшее творчество.

Борис Юлианович прожил недолгую жизнь в материально трудных, но, тем не менее, вдохновляющих на духовные поиски обстоятельствах иммигрантской жизни.

Трагическая судьба, сотканная из парадоксов, гениальности, благого безумия и выстраданной, подлинной красоты, обрывается при загадочных обстоятельствах в 1935‑ом, оставляя после себя череду вопросов, основополагающим из которых является: «что это было?».

Сразу после смерти Поплавского русскоязычное литературное сообщество содрогнется, как после стихийного бедствия. Д. С. Мережковский громогласно заключит: «Если эмигрантская литература дала Поплавского, то этого одного достаточно для ее оправдания на всех будущих судилищах».

Молодой человек в рваной фуфайке на голый торс, неизменно носящий черные очки, представляется «Боксером», слагает стихи поразительной красоты, признанные мэтрами: Г. В. Адамовичем, В. Ф. Ходасевичем, Г. В. Ивановым и другими.

Вечный обитатель монпарнасского кафе «Ротонда», в котором собирались интеллектуалы со всего света. Человек, способный поддержать дискуссию на любую тему.

Его нарекли «Орфеем Монпарнаса».

Георгий Адамович, литературный критик, лично знакомый со многими поэтами, отзывался о Поплавском следующим образом: «Он, прежде всего, был необычайно талантлив, – талантлив, как говорится, насквозь, "до мозга костей", в каждой случайно оброненной фразе, в каждой написанной строке. В характере его были большие недостатки, вернее – слабости. Но, даже видя и зная их, его, кажется, все любили, – именно за талантливость, за обаятельность талантливости, которой нельзя было сопротивляться. Он весь светился ею, казалось – излучал ее».

К 32-м годам библиотека Поплавского насчитывала порядка 2000 книг, несмотря на его крайне затруднительное финансовое положение, из-за которого он ходил в одной и той же потрепанной одежде. Поплавский был исключительно эрудирован для своего возраста.

Борис Поплавский вырос в интеллигентной семье. Мать, Софья Валентиновна Кохманская, и отец, Юлиан Игнатьевич, имели профессиональное музыкальное образование. Отец Бориса был одаренным пианистом, чей талант был замечен П. И. Чайковским, впоследствии взявшим его в ученики. Однако после женитьбы отец оставил карьеру профессионального музыканта и занялся коммерческой деятельностью. Мать Бориса была скрипачкой, была увлечена эзотерико-философскими учениями, распространенными среди «передовых» кругов интеллигенции того времени…

Первые стихотворческие опыты Поплавского пришлись на возраст 13–14 лет, когда у его старшей сестры, Натальи, вышел первый и последний поэтический сборник «Стихи зеленой дамы». В то время Наталья Поплавская была заметной персоной среди московского поэтического авангарда, ее стихотворение «Ты едешь пьяная и очень бледная» ушло в народ и исполнялось Петром Лещенко в качестве романса. А «Попугай Флобер» исполнялся Александром Вертинским. По заверениям Юлиана, отца Бориса Поплавского, именно успех старшей сестры на литературном поприще вдохновил юного Бориса на написание первых стихотворений.

В 1921 году Борис приехал вместе с отцом в Париж. Первое время они жили в гостинице на улице Жакоб. Через некоторое время за ними последовали мать и сестра. Наталья не задержалась на новом месте и вскоре «уехала искать нового счастья»: «на Мадагаскар, оттуда в Африку, Индию, а потом умерла в Китае от крупозного воспаления легких» [2].

Говоря о становлении Бориса Поплавского как поэта, нельзя не упомянуть высказывание Адамовича: «Поплавский начал там, где Блок закончил», – в котором речь идет не столько о хронологической последовательности событий, но, скорее, о поэтической преемственности. В цитате Адамовича кроется зловещая предрешенность...

Именно в таком состоянии мрака и тревоги Борис Поплавский начинает свой творческий путь, сгущая материю, погружаясь на новый уровень тьмы. С одной стороны, он наследует музыкальность, общие мотивы, в какой-то степени интонацию стихов Блока, с другой – отходит от стройности и гармонии, присущих Блоку, экспериментирует со стихотворными размерами. В его строфах нередко фигурирует фонетическая дисгармония. Он говорит менее внятно, сюрреалистично, что идет вразрез с прямотой и ясностью символиста Блока.

Для примера приведем строки Поплавского:

«Смейся, плачь, целуй больные руки,
Превращайся в камень, лги, кради.
Всё здесь только соловьи разлуки,
И всему погибель впереди…» [3], –

и сравним их со строками из стихотворения А. Блока:

«Май жестокий с белыми ночами!
Вечный стук в ворота: выходи!
Голубая дымка за плечами,
Неизвестность, гибель впереди!» [4].

Оба примера музыкально и эмоционально созвучны, оба предвещают злой рок.

Однако встречающееся у Поплавского выражение «Смейся, плачь, целуй больные руки, / Превращайся в камень, лги, кради» разрушает цепь ясных образов.

Череда эмоциональных состояний наталкивается на «живой камень», в результате чего возвышенное преобразуется в «лги, кради».

Это четверостишие Поплавского обращено к внутреннему миру, в то время как посыл Блока направлен вовне: «май», «белые ночи», «ворота» – он восторженно обращается к окружающему миру, о чем свидетельствуют восклицания в первых трех строках.

Для Бориса Поплавского характерно исследование темных глубин человеческой души. Он не гнушался мрачных образов, а про свое понимание красоты говорил следующее: «Платон был прав, когда хотел изгнать всех поэтов из своей республики, сейчас этого не понимают или считают блажью философа. Что, на первый взгляд, опасного в том, что кто-то умеет выражать себя в песнях? И сам Платон считал, что красота и добро - это одно и то же. Но дело в том, что красота и поэзия – это вещи разные. Я ничего не говорю против отвлеченной, холодной античной красоты, в архитектуре, допустим. Но в стихах мы не можем не вскрывать, против своей воли, внутренний ужас нашего подсознания, всю эту борьбу, разочарования, колебания между огнем и холодом, то, что у других так запрятано, что они и не подозревают ни о чем, – разве что в ночных кошмарах, но кто их помнит при свете солнца?».

«Там все стало высоко и сине.
Беднякам бездомным снежный ад,
Где в витринах черных магазинов
Мертвецы веселые стоят»…

Поэт бодрствовал после заката. В ночные часы он гулял по улицам Парижа, наблюдал за прохожими и вдохновлялся трюками циркачей, игровыми автоматами, разговорами прохожих. Потом наступало время для творчества. Поплавский писал «на одном дыхании»: если он чувствовал вдохновение, то стихи рождались сами по себе… Для него, скорее, было свойственно написать новый вариант строфы или целого стихотворения – такой подход также был свойственен Блоку. «На самом деле, он иногда до сорока раз переписывал одно стихотворение – не исправлял отдельных слов или строк, но все сплошь, от начала до конца», – так написал о Поплавском Татищев.

Невозможно изобразить жизнь поэта без упоминания монпарнасского кафе «Ротонда», центра притяжения литераторов и представителей живописи.

«За столиками Монпарнаса сидят люди, из которых многие днем не обедали, а вечером затрудняются спросить себе чашку кофе. На Монпарнасе порой сидят до утра, потому что ночевать негде», – так, по воспоминаниям современников, обстояло дело.

Для Поплавского «Ротонда» стала местом, где он чувствовал себя своим: поэт мог находиться там всю ночь, заказав всего одну чашку кофе, дискутируя на вечные темы, участвуя в чтениях и, конечно же, ностальгируя.

В свое время «Ротонду» посетили: В. Кандинский, Г. Иванов, А. Ахматова, Н. Гумилев, П. Пикассо, А. Модильяни, Ж. Кокто и многие другие.

Иногда Поплавский вместе с друзьями, когда у кого-то имелись деньги, шел в пивную. Зачастую вместе с ним путешествовал, записывая в блокнот изречения поэта, его ближайший друг, Николай Татищев.

Когда люди спрашивали о роде деятельности поэта, он отвечал им кратко: «занимаюсь метафизикой и боксом».

Среди монпарнасской богемы Борис Поплавский стал ключевой фигурой, сочинив для этого общества стихотворение «Черная мадонна».

Приведем его целиком:

«Синевели дни, сиреневели,
Темные, прекрасные, пустые.
На трамваях люди соловели.
Наклоняли головы святые,

Головой счастливою качали.
Спал асфальт, где полдень наследил.
И казалось, в воздухе, в печали,
Поминутно поезд отходил.

Загалдит народное гулянье,
Фонари грошовые на нитках,
И на бедной, выбитой поляне
Умирать начнут кларнет и скрипка.

И еще раз, перед самым гробом,
Издадут, родят волшебный звук.
И заплачут музыканты в оба
Черным пивом из вспотевших рук.

И тогда проедет безучастно,
Разопрев и празднику не рада,
Кавалерия в мундирах красных,
Артиллерия назад с парада.

И к пыли, к одеколону, к поту,
К шуму вольтовой дуги над головой
Присоединится запах рвоты,
Фейерверка дым пороховой.

И услышит вдруг юнец надменный
С необъятным клёшем на штанах
Счастья краткий выстрел, лёт мгновенный,
Лета красный месяц на волнах.

Вдруг возникнет на устах тромбона
Визг шаров, крутящихся во мгле.
Дико вскрикнет черная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне.

И сквозь жар, ночной, священный, адный,
Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,
Запорхает белый, беспощадный
Снег, идущий миллионы лет».

«Снег, идущий миллионы лет» – в поэзии Поплавского очень часто фигурирует образ снега, но что он значит? Почему снег в стихотворениях поэта так часто идет над Парижем?

Для людей, оторванных от родины, в том числе для самого Поплавского, снег – это образ России: она приходит снежной стихией к своим заблудившемся дочерям и сыновьям.

Когда русские иммигранты, завсегдатаи «Ротонды», слышали про «идущий снег», они воодушевлялись, произносили тосты, вспоминали Россию, которую некоторые из них застали лишь в детстве: так возникало чувство единства c Родиной.

Борис Поплавский стремился к достижению поэтического откровения. Он приближался к неизведанному, все дальше отдаляясь от обывательского мира.

В его дневниках встречаются записи: «Кажется, у меня открылось эфирное зрение», «Сегодня пережил иллюминацию», «Сегодня я познал космическую основу жизни»…

В его репертуаре есть два стихотворения «Lumiere Astrale» и «Астральный мир». Поплавский упоминал, что на его творчество значительное влияние оказал Василий Розанов. «Позднее он изучает писания Св. Франциска, Св. Терезы, мистиков средневековья и особенно упорно – Шеллинга» [5].

Возвращаясь к стихотворению, мы отчетливо видим излюбленную автором цветовую палитру – «Синевели дни, сиреневели», «Черное пиво», «Красные мундиры», «красный месяц», «черная Мадонна», «лиловый дым», «белый снег», – палитру, которая передает мимолетные эмоции.

Борис Поплавский долгое время увлекался живописью, что не могло не оставить отпечаток на его стихотворениях. Зачастую создается впечатление, будто бы он и вовсе не пишет, а вырисовывает словами свои произведения. «В своих мечтах он видит себя скорее художником, чем поэтом», – писал Вадим Крейд о Поплавском [6].

Юрий Иваск написал о литературном стиле Поплавского: «Нельзя сомневаться в том, что Поплавский испытал влияние и Бодлера, и "Проклятых поэтов" Франции. Его иногда называли русским Рембо… Но есть и отличие: эмоциональность чужда "модерну" XX века, а у Поплавского была жалость – очень русская жалость, роднившая его с Достоевским "Бедных людей", а в поэзии с Иннокентием Анненским».

Центральным образом в данном произведении служит «Черная Мадонна». Свою главную, единственную тему жизни Поплавский обозначал как «роман с Богом». В его дневниках часто встречаются записи, связанные с молитвой, например «лег спать, не помолившись, как скот», «молился», «все считают, что я сплю, а я молюсь, так иногда целый день подряд, в то время как родные с осуждением проходят мимо моего дивана»…

В своем романе «Аполлон Безобразов» Поплавский от лица alter ego произносит «Я сутулился, и вся моя внешность носила выражение какой-то трансцендентальной униженности, которую я не мог сбросить с себя, как накожную болезнь» [7].

………………………..

8 октября 1935 года Борис Поплавский умер вследствие отравления. Он отправился в тот загадочный, вечный сон, предчувствие которого не покидало его на протяжении всей жизни.

Последние годы Поплавский испытывал: «…подлинную, настоящую нищету, о которой понятия не имеет старшее поколение», как писал Ходасевич, сравнивая финансовое положение иммигрантов молодого поколения со старшим.

Когда-то он написал следующие пророческие строчки:

«Прощай, эпическая жизнь,

Ночь салютует неизвестным флагом,

И в пальцах неудачника дрожит

Газета мира с траурным аншлагом».

01.06.2022

Семен Амоев

Текст полностью:

https://katehon.com/ru/article/boris-poplavskiy-orfey-monparnasa

Использованная литература

Луи А., Иванов Г.: «Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников» 1993, изд. Logos, Голубой Всадник

Поплавский Б. Стихотворения. – Томск: Водолей, 1997