"Дневник Жана Мулена". Новая книга Николая Сологубовского. Часть вторая.

Публикуем вторую часть   книги

ДНЕВНИК ЖАНА МУЛЕНА «ПЕРВЫЙ БОЙ». Документ Французского Сопротивления

4 июля 2023 Издательством КЛЮЧ-С  выпущена  новая книга  Николая Сологубовского «Дневник Жана Мулена», посвященная героической борьбе французского народа против нацистов.

…Июнь 1940 года. Нацистская Германия нанесла по армиям Франции и Англии молниеносный удар через Бельгию, Голландию и Люксембург и наступает на Париж и другие города Франции. Французский город Шартр, покинутый большей частью своих жителей, переполнен тысячами беженцев с севера.

Оставшись почти один на своем посту, молодой префект Жан Мулен принимает меры, чтобы организовать с помощью добровольцев работу городских служб, разместить страдающих и раненых, обеспечить снабжение хлебом и противодействовать пропаганде нацистской «пятой колонны».

Несколько отступающих боевых частей Французской армии входят в Шартр, надеясь получить приказ оборонять город. Но вместо этого поступает приказ оставить город врагу.

В город входят первые части Вермахта. Нацисты арестовывают Жана Мулена и под пытками пытаются заставить его подписать состряпанным ими «документ», порочащий честь Французской армии.

 Патриот предпочитает смерть позору…

Дневник Жана Мулена «Первый бой». Документ Истории Второй мировой войны и Французского Cопротивления.   

Пер. с фр. Ф. Бертран и Н. Сологубовского.

Москва : Ключ-С, 2023. – 80 с. ISBN 978-5-6049745-3-7.

Публикуем вторую часть этой книги…

Дневник Жана Мулена

ПЕРВЫЙ БОЙ

Документ Французского Сопротивления

Николай Сологубовский

Как патриоты Франции сражались с нацистами

Издательство «Ключ-С» Москва, 2023

16 июня. 7 часов. (ссылка 8).

Ночью на город обрушился сильный ураган. Ливень почти потушил пожар в районе Почтамта. С другой стороны, он вызвал еще одну катастрофу. Вода затопила   часовню Сент-Фуа, где находится много беженцев.

Я направляюсь туда. В нефе часовни около пятидесяти раскладушек залиты водой. Несколько стариков все еще в постели. Остальные беженцы укрылись в ризнице и хозяйственных пристройках. Я раздаю одежду и одеяла и размещаю двух самых беспомощных стариков в приют Сен-Бриса.

Вместе с г-ном Абдон-Буассоном, бывшим консулом, который заботится об отеле Grand Monarque, я ищу решение этой новой проблемы и решаю открыть здание Гери. Это большая школа, расположенная напротив Префектуры, которую я уже использовал в качестве центра для детей. В нем много постельных принадлежностей, и кухни, оборудованные всем необходимым. Таким образом, мы сможем перегруппировать большое количество беженцев около Префектуры, что облегчит уход за ними и снабжение. В первую очередь мы разместим здесь людей из часовни Сент-Фуа и из склепа Собора.

Поручаю г-ну Буассону привести в порядок школу Гери, перевезти в нее оборудование, найти поваров и т. д.  

Стр.32

8 часов.

Я должен связаться с офицером, отвечающим за оборону Шартра. После нескольких бесплодных поисков по городу мне сообщили, что командир находится в Луизане. Еду туда на велосипеде, потому что реквизированный этой ночью Берлие решительно отказывается двигаться.

В Луизане мне говорят, что нужно искать командира де Торква. Он только что приехал и развернул свой штаб в Шартре, на бульваре Шасль. Я возвращаюсь в Шартр.

Командир де Торква, 7-го драгунского полка, разместился со своими офицерами в одном из домов, примыкающих к женской гимназии.

 Сердечный прием, смешанный с удивлением. Перед ним первый префект, которого он встречает, отходя от границы. Мы говорим об общей ситуации. Она трагична. Что касается его собственной, то ее можно резюмировать следующим образом: его техника измотана, подразделение остро нуждается в переформировании; но его люди великолепны и будут выполнять свой долг до конца, что бы ни случилось.

Я спрашиваю его о наступлении немцев в нашем секторе. Он ждет офицера связи, который должен предоставить ему информацию. Вскоре прибывает ожидаемый мотоциклист. Присутствую на его докладе. Первые немецкие моторизованные части находятся на окраине Ножан-ле-Руа, то есть в 27 километрах. Я благодарю командира де Торква, он просит меня разделить с ним обед. С радостью принимаю приглашение.

9:30.

Вернулся в Префектуру. Мине, журналист, на которого я возложил ответственность за снабжение, говорит мне, что пекарни ничего не поставили. Они не сделали вторую партию выпечки сегодня утром. Надо будет внимательно присмотреть за ними.

А пока я хотел бы отправить сообщение г-ну Мешери, помощнику префекта города Шатоден, который, возможно, сможет нам помочь.

Руссело, другой журналист, у которого есть машина, предлагает себя для этой миссии. Сразу пишу записку, которую он 33 передаст. Я сообщаю г-ну Мешери о нашем положении и прошу у него хлеба, и как можно быстрее.

 Со вчерашней партией у нас осталось всего 300 кг.

Еду, все также на велосипеде, в пекарни, где хочу серьезно накачать наших пекарей. У меня все больше и больше возникает ощущение, что один пекарь делает дурное и что вместо того, чтобы использовать людей, которых я выделил в его распоряжение, он отвлекает их от выполнения своих обязанностей, предлагает им выпить и ищет тысячу и один предлог, чтобы затормозить выпечку. Болтун редкостный, вот его реплики: «Чем бы мы вас накормили, мои бедные овечки! Боши такие же ребята, как и остальные». И это он говорит постоянно. Понятно, что этот индивидуум мне не нравится. Но, увы, только он один из всех этих людей умеет печь хлеб!

Я резко одергиваю его, напоминая, что сейчас на карту поставлены жизни тысяч женщин, детей и стариков. Если его отношение сейчас не изменится, я буду действовать со всей жесткостью, которую требуют обстоятельства.

Он сразу понял. И, повернувшись к своим помощникам, кричит им: «А ну-ка, ребята, хватит веселиться, за дело!»

В другой пекарне никого! Женщина с фермы исчезла; мужчины, которых я направил к ней, тоже исчезли. Пекарь, конечно, тоже причастен к этому отъезду.

Я не зацикливаюсь на напрасных сожалениях. Мы должны воспользоваться помощью военных.

Спешу в штаб на бульваре Шаслес, чтобы спросить, нет ли среди мужчин одного или двух профессиональных пекарей, которых можно выделить для меня. Капитан, заместитель командира, немедленно дает мне двух подходящих людей на один день, которых я без промедления подключаю к работе.

Действительно, от призрака голода трудно избавиться!

11:00.

Возвращаюсь в Префектуру. Снабженцы находятся в благотворительном офисе, который мы решили открыть для улучшения раздачи. С сегодняшнего дня, в полдень, здесь должны распределять еду.

Многие люди подходят к дверям Префектуры за едой, сгущенкой, особенно за хлебом.

Занимаюсь раздачей. Затем, воспользовавшись передышкой, закрываюсь в своем кабинете, чтобы поработать.

Но вскоре снаружи до меня доносятся крики, я слышу весьма нелестные фразы и решаю немедленно вмешаться.

Перед Префектурой собралось около двухсот человек, разгоряченных тремя или четырьмя фанатиками, которые призывают «поджечь эту коробку» и хотели бы, чтобы «Боши поскорее прибыли, чтобы навести порядок в этой гнили». Мое появление в форме, кажется, немного успокаивает собравшихся. Но вскоре толпа, которой манипулируют подстрекатели, начинает требовать хлеба, и немедленно.

Как только я могу сказать слово, пытаюсь призвать их к благоразумию: «Я взываю к вашему патриотизму, – говорю им. – Прошу вас вести себя прилично и с достоинством, когда приближается агрессор. Более того, я понимаю ваше горе, но вы неправы, обвиняя в нем только тех, кто остался, чтобы облегчить его».

Я чувствую, что мои слова услышаны, но я явно имею дело с несколькими профессионалами устраивать беспорядки, которые появились здесь, чтобы завязать драку. Пятая колонна налицо, и она действует.

Они требуют, чтобы им немедленно доставили еду.

Я наотрез отказываюсь и говорю, что в полдень будет раздача в благотворительном офисе. Приоритет будет отдан старикам и детям, и в последнюю очередь этим храбрецам, у которых еще есть силы кричать так громко.

На этот раз, думаю, я выиграл партию. Действительно, после некоторых выкриков толпа распадается. Но инцидент очень знаменательный.

Полдень.

Г-н Мине возвращается за хлебом и едой для благотворительного офиса. Надо поторопиться, потому что толпа начинает прибывать.

Нас только двое. Взяв тележку курьера и совершив три-четыре поездки, мы быстро делаем дело. Тележка с крытым верхом, мы можем проехать по городу, не привлекая внимания к ее драгоценному содержимому. Быстро наполняем нашу тележку и направляемся с грузом в другой благотворительный офис, который находится всего в трехстах-четырехстах метрах.

Соборная площадь, толпа, громкие голоса. Что происходит?

В одном из окон на первом этаже общественной школы некто разглагольствует перед толпой. У него деревянная нога, и он рассказывает о тяжелой судьбе военного калеки. В самых грубых выражениях он призывает к бунту, к мародерству, чтобы «протестовать», провозглашает он, «против тех, кто задурил вам головы. Пора, – добавляет он, – дать дорогу Бошам!» И снова добавляет ругательство. Гитлер заслал много адвокатов, но их болтовня всегда одна и та же!

Я подхожу и бросаю вызов «говорящему», чтобы попытаться заставить его замолчать. К сожалению, моя одежда – я только в рубашке – не для того, чтобы представиться, кто я, и мне удается лишь обрушить в мой адрес с его стороны и со стороны нескольких его приспешников шквал оскорблений. Я отбиваюсь и ухожу, призывая толпу не следовать за плохими пастырями.

Я возвращаюсь, очень много дел.

Тем временем Мине прибыл к месту назначения и выгрузил хлеб и продукты. Он нашел помощника и собирается вернуться, чтобы снова загрузить тележку.

Помещения благотворительного офиса подходят для раздачи еды, и г-н Беснар уже создал службу порядка, чтобы все соблюдали очередь во избежание инцидентов.

Из говядины быка, зарезанного Видоном, и овощей, очищенных сегодня утром, сестры Сен-Поль приготовили огромный чан с похлебкой. Я приказал доставить из Префектуры две тысячи коробок паштета, столько же порций сливок грюйер и несколько ящиков сгущенного молока. Хлебные корзинки тоже готовы. Наконец-то мы можем приступить к раздаче: это лучший ответ пятой колонне. (ссылка 9)

12:45

Так как распределение хорошо организовано и идет гладко, я спешу в штаб командира соединения. Попадаю в уникальную атмосферу молодых офицеров, которые хорошо зарекомендовали себя в боях и которых новости, все более плохие, не могут, однако, сбить с толку.

Здесь, по крайней мере, элита не подвела.

В конце трапезы командир Торква произносит несколько слов, чтобы поздравить меня с тем, что он слишком хвалебно называет «моим гражданским мужеством», и он горд тем, что в присутствии своих офицеров, которые знают высокую цену этому титулу, присваивает мне звание Дракона чести 7-го полка. (ссылка10)

 Я не без волнения сердечно благодарю его. Рассказываю командиру о своих опасениях по поводу действий пятой колонны и о моем желании дать им отпор. «Дайте мне несколько человек, – сказал я ему, – хотя бы арестовать провокатора из школы Собора».

Восемь солдат и молодой аспирант ждут меня перед штабом. Этого более чем достаточно для отличной демонстрации силы.

Направляемся к Собору. Мы не слышим друг друга, столько самолетов проходят на бреющем над нашими головами. Они пикируют по очереди и на расстоянии сорока или пятидесяти ярдов от земли выпускают шквал пуль. Над площадью Epars они устраивают настоящую карусель, сменяя друг друга в ужасающем темпе. Женщины, дети с криками бегут. По всей площади под домами лежат солдаты.

Продолжаем наш бросок вдоль стен и вскоре прибываем к школе.

Я вхожу один и, несмотря на его протесты и протесты нескольких зловещих личностей вокруг него, арестовываю человека с деревянной ногой. Оказывается, что он покалечен не на войне, и ампутация ноги связана с несчастным случаем на производстве. При нем записная книжка, полная подозрительной информации и адресов, которые будет интересно изучить.

 Пока я передаю его своим спутникам, женщина, занятая уборкой посуды, пытается смягчить меня, умоляя меня от имени ее пятерых детей не лишать ее мужа. Отвечая на наши вопросы, она быстро признается, что у нее нет детей и что она не жена этого арестованного типа. Он, добавляет она, был специально заслан сюда (кем? Она не знает или делает вид, что не знает!) для провоцирования беспорядков, и они решили создать некий «приемный пункт», чтобы оказать влияние на беженцев. Я приказываю арестовать и ее.

Составив письменный рапорт командиру, я отправляю ему этих двух задержанных для передачи военной юстиции.

Этот пример, полагаю, был очень показательным, так как день и вечер прошли без единого тревожного инцидента в городе.

Мы прощаемся крепким рукопожатием. Нам суждено было больше никогда не увидеться. (Командир Торква погиб в нескольких километрах от Шартра во главе своего подразделения). (Ссылка 11)

15 часов.

 В Префектуре появляется группа из шести или семи почтовых служащих из Парижа. Им пришлось покинуть машину, в которой они находились, и они обратились ко мне за инструкциями.

Я им сразу говорю, что надежды на их дальнейшую поездку нет, что они будут размещены в Префектуре. Я позабочусь о них. Как только они отдохнут, они примутся за уборку кабинетов, где мои сотрудники пробыли три дня и три ночи и которые находятся в полном беспорядке.

.........................

Я узнаю, что пекарни, наконец, сделали хорошие выпечки хлеба и что создан довольно большой запас. Количество беженцев значительно уменьшилось, теперь я верю, что мы спасены!

Это хорошо, потому что никакая помощь не может прийти к нам извне. Г-н Руссело, только что вернувшийся из Шатодена, где он храбро выполнил свою миссию, докладывает мне: «Бомбардировки были очень сильными. Есть убитые и раненые. Церковь Мадлен, здания Трибунала и субпрефектуры в огне. Пострадал и Госпиталь. Оставшиеся жители и беженцы испытывают большие трудности с получением продовольствия. Хлеба нет, и помощник префекта, к сожалению, ничего не может для нас сделать».

Это известие меня огорчает, но я счастлив узнать, что Мешери, несмотря на приказ правительства о срочном отъезде, переданный накануне по радио и обязательный для всех специально уполномоченных, остался, как я и думал, на своем посту, мужественно руководя спасательными работами.

15:30.

 Солдат второго резерва, которому я даю велосипед (у меня в Префектуре настоящий запас велосипедов), помогает мне починить одну из многих машин, брошенных на улицах Шартра. Это большой кабриолет Renault, который может мне очень пригодиться.

16 часов.

Я возвращаюсь в город. Кружащие над площадью Epars самолеты продолжают бомбежку. Теперь уже по танкам.

Посреди площади, у подножия статуи генерала Марсо, подходят ко мне двое молодых бойцов из экипажей танков, ожидающих ремонта: двадцати одного и двадцати трех лет. Парижане. Готовые к действию. Я думаю, у Марсо было то же пламя, сияющее в их глазах. Спрашиваю их впечатления. Отвечают: «Что вы хотите? Нас постоянно заставляют отступать. Вот уже пятнадцать дней мы занимаемся именно этим. И однако! Каждый раз, когда мы контратаковали, было тяжело, но Боши драпали».

 – И как же?

– А вот так. Поэтому когда нас попросят драться, мы выдержим.

 – А танки?

– У нас их мало, конечно, но они отличного качества. Чего мы боимся, так это противотанковых орудий, которые у нас захватили Боши.

Они оставляют меня, чтобы присоединиться к своим товарищам. «Не беспокойтесь, господин префект, – говорят мне на прощание, – мы еще повоюем».

17 часов.

Я возвращаюсь в Префектуру. С одним из почтовых служащих его дочь, медсестра. Это как послание от Бога. Я собираюсь показать ей центры приема, чтобы она могла регулярно их посещать и заботиться о находящихся там несчастных людях.

Беру отремонтированный Рено. Быстрая поездка по городу. Несмотря на все свои бедствия, беженцы и жители города находятся в удовлетворительном состоянии. Однако особого внимания заслуживают частные случаи. Нам сообщают, что кое-кто, особенно старики, не покидали подвалы с четверга (13 июня).

Собираю несколько человек доброй воли, и мы ищем убежища в районе Собора, Галерей, Цветочного рынка. Мы поднимаем на поверхность несколько семей, которых пытаемся успокоить. Я прошу жителей Шартра вернуться домой и спокойно спать в своих кроватях. Беженцев я отвожу в центры.

Площадь Marché aux Fleurs. В доме с тремя этажами подвалов, пятнадцать метров под землю, мы поднимаем почти полностью парализованную старушку. Она там провела уже пять дней! Погружаю ее в свою машину, чтобы отвезти в хоспис, потому что его состояние вызывает у меня большие опасения.

Бульвар де ля Куртиль. Машина глохнет прямо перед танками. Появляется военный, который бросает мне в лицо: «Что вы делаете перед нашими позициями, да еще со стороны Бошей?»

Я без фуражки, в плаще, скрывающем мою форму, и хотя я заявляю, что я префект и что пытаюсь перевезти эту бабушку в больницу, он мне не верит. «Префект? Ну-ну! Наверняка пятая колонна, скорее. Я позову командира!»

Приходит майор и требует у меня документы. Увидев мою карточку из министерства внутренних дел, он извиняется: «Командир Гюго д’Эрлевиль. Мы редко видим, – добавляет он, – что представители гражданской власти вместе с нами, поэтому мы насторожены». И он сразу же выделяет в мое распоряжение механика, который чинит машину.

Наконец-то я могу доставить мою старушку в приют.

19 часов.

Я ложусь спать на несколько часов. Мои гости решили переночевать в подвале. Но медсестра будит меня в 22:30. Я ведь обещал молодым офицерам командира Торква попрощаться с ними в конце вечера.

23:30

 Я в Порт-Гийоме, рядом с танками, с молодым лейтенантом из 7-го полка. Канонада, которая весь день звенела в моих ушах, кажется, стихает. Немцы замедлили свое продвижение? Вскоре мы узнаем – увы! – поступил приказ об отходе французских войск.

Полночь.

Войска покидают город. Я в одиночестве возвращаюсь домой.

17 июня. 3 часа утра.

Непрерывный шум грузовиков, прерываемый характерным грохотом гусениц танков, вырывает меня из сна.

Шум не стихает, я спускаюсь в сад, откуда открывается вид на бульвар Сент-Фуа. Ночью с севера в город безостановочно входят тяжелые машины и танки.

Движение продолжается до бесконечности: друзья или враги?

Я выхожу и пытаюсь услышать в шуме крик или приказ. Чтобы положить конец моему страшному сомнению, я кричу этим солдатам, чьи смутные силуэты я смог разглядеть в темноте: «Вы французы или немцы?» – «Французы!» – ответили мне несколько голосов. «Что происходит?» – спрашиваю. В ответ: «Драпаем…»

Я остаюсь в полной темноте, пока длится движение техники. Затем начинается проход пехоты. Они продвигаются группами, колоннами, измученные, не говоря ни слова.

Появляются, с трудом передвигая ноги, одинокие солдаты. Небольшая группа остановилась рядом со мной, чтобы отдышаться. Они измучены, физически и морально. «Что вы хотите, – говорит один из них, который как бы выражает мысль своих товарищей, – нас заставили отступать, отступать постоянно. Мы сражались и снова можем драться. Но мы изнурены этими маршами-бросками, без цели и часто без командиров...»

«Да! Если бы было серьезное контрнаступление, все ребята выполнили бы свой долг, и до конца... Но сейчас все поздно, и я думаю, что все потеряно... Это конец!..»

Я пытаюсь их подбодрить и говорю, что за Луарой они займут позиции и что будут держаться… «Эх, не могли бы вы сказать правду?» – слышу я в ответ.

Это последние французские солдаты. Мне довелось увидеть их снова только долгие месяцы спустя. (ссылка 12)

6 часов.

Меня будят почтальоны, которые сообщают мне, что прибыли монсеньер Лежар и г-н Беснар, которых я просил приехать. Я поспешно надеваю форму, чтобы присоединиться к ним.

Немцы редко входят в города ночью, но теперь они прибудут очень скоро. Ничто теперь не помешает им сделать это, кроме нескольких сенегальцев, которые, как говорят, великолепно сражались и заставили немцев дорого заплатить за свое наступление. (ссылка 13)

Решаем дождаться немцев во дворе Префектуры. Епископ Лежар справа от меня, Беснар слева, мы обмениваемся грустными размышлениями о событиях. Мы стоим лицом к флагу, развевающемуся, как всегда, над въездными воротами. И ловим себя в мыслях о том, что пристально смотрим на него, как будто хотим наполнить им свой взор, насытиться надолго его видением...

Внезапно раздается шум моторов. Это первые мотоциклисты, которые проезжают мимо, не без удивления глядя на трех персонажей, бесстрастно застывших под французским флагом.

Сейчас 7 часов.

Бронемашины немцев замедляют скорость перед зрелищем, которое мы представляем, но не останавливаются.

Вскоре перед нами тормозит большая машина, из которой выскакивают несколько офицеров. Они отдают военный салют.

К нам подходит офицер, который определенно является старшим по званию, и по-французски спрашивает, кто мы такие.

Я заявляю, что я префект и что рядом со мной находятся представитель церкви и мэр Шартра.

И добавляю: «Военная ситуация привела вас победителями в наш город. Мы подчиняемся закону войны, и я могу сказать, что порядок не будет нарушен, если вы со своей стороны дадите нам гарантию, что ваши войска будут уважать гражданское население, особенно женщин и детей».

 На что офицер мне отвечает: «Вы можете быть уверены, что немецкие солдаты будут уважать население. Я считаю вас, господин префект, ответственным за порядок и прошу вас остаться здесь. Скажите всем своим подчиненным, что война для них окончена».

Они немедленно уезжают. Монсеньер Лежар и г-н Беснар остаются рядом со мной, чтобы составить последние инструкции для населения в соответствии с моими обязательствами.

Мы слышим, как без остановки катится сюда вражеская бронетехника, которая должна занять город и продолжить наступление. Маленькая улица Колен-д’Эрлевиль, которую мы видим перед собой, находится за пределами основных дорог, и на ней лишь несколько отдельных машин, офицеров и солдат, идущих пешком.

Среди них – немецкий офицер и гражданский, идущие рука об руку в нашу сторону.

Кажется, я узнаю гражданского. Я не ошибаюсь: это наш пекарь! Я не ошибся, заподозрив его...

Теперь он насмехается над нами и представляет нам своего спутника: «Мой приятель, хороший парень. Он хотел бы посетить Собор. Он очень любит, знаете ли…»

Офицер с моноклем в глазу оскаливает зубы.

Мы молчим. Я понимаю, что, даже не посоветовавшись друг с другом, никто из нас не ответит этому подлому шпиону.

Немец понял, и через некоторое время именно он попросил по-французски у монсеньера Лежара разрешения посетить Собор.

Он дает разрешение и заявляет, что, кроме того, Собор всегда открыт для богослужений.

Ответ правильный, но в глазах прелата я вижу все унижение христианина и француза.

Утро прошло без серьезных инцидентов. Я остаюсь в Префектуре и присутствую при захвате двух моих автомобилей, старого Берлие и Рено, эвакуационной службой, чья первая задача – отремонтировать или отбуксировать автомобили в ремонтные мастерские.

Я возражаю, что это не военная техника, и протестую против произвольного захвата. Мои замечания остаются без ответа.

10:30

Пользуясь относительным спокойствием, посещаю офисы, которые теперь убраны и в порядке. Я размещаю там сотрудников Почты, которые оказывают услуги для приходящих.

Я попросил мэрию сделать то же самое со всеми добровольцами, которых она могла собрать.

Наши беженцы теперь надлежащим образом размещены и, как и жители Шартра, гарантированно снабжены продовольствием. Основные государственные службы продолжают работать.

Таким образом, агрессору противостоит социальная организация, с которой он должен считаться. В любом случае это избавит нас от сотен пропагандистских плакатов, которыми пестрели некоторые города: «Забытое правительством население, верьте немецкому солдату!»

Лишь несколько дней спустя, чтобы поспекулировать на тему «правительство нас бросило», некоторые из таких плакатов появились на стенах и нашего города.

 14:30

Совершаю в штатской одежде обход города. Грузовики продолжают прибывать и паркуются на свободных местах. Бульвар Сент-Фуа, бульвар Шасль, бульвар де ла Куртиль, на берегу реки Эр, на площади Друвер, на набережной Шарбонье. Большая концентрация техники на набережной площади Epars. Разъезжают мотоциклы и легковые автомобили, обгоняющие тяжелые колонны.

Команды телефонистов разматывают километры проводов, которые они прикрепляют на дома, деревья, фонарные столбы...

После танков в город прибывает много артиллерии. Марширует пехота, с оружием на плече и касками на ремне.

В небе кружат несколько самолетов.

Гражданские встречаются редко, они идут быстро. Тем не менее я встречаюсь с несколькими друзьями. Обмениваемся новостями. Сегодня утром по прибытии немцы кричали всем встречным гражданским: «Война для вас окончена!»

Теперь они распространяют весть о капитуляции Французской армии, о бегстве Рейно и Манделя в Англию. Когда они могут подойти к группе французов, они заставляют их слушать радио в своей машине на немецком языке, а затем переводят по-своему. Лишенные радио, никто из жителей не имеет возможности проверить то, что они говорят.

Но о чем немцы не говорят, так это о зверствах, которые они уже совершили в департаменте.

От надежного человека, приехавшего на велосипеде с севера департамента, я узнаю, что в Люре сегодня утром они расстреляли восьмидесятитрехлетнюю женщину за то, что она протестовала против их вторжения в ее дом.

У меня будет возможность официально подтвердить это преступление, которое оказалось более подлым, чем я подумал. Жертва – вдова, мадам Буржуа, урожденная Поше, родом из Люрэ, где она проживала.

На рассвете 17 июня 1940 года в его дом врываются немцы. Мадам Буржуа стойко протестует против этого вторжения. По приказу своего главаря немецкие солдаты хватают ее и тащат в сад. Ее привязывают к дереву и расстреливают на глазах дочери, умоляющей не делать этого.

Но на этом жестокая чудовищность новых варваров не оканчивается. Нацистам потребовались новые, более утонченные издевательства: немцы запретили дочери мадам Буржуа снять тело матери, которое должно висеть двадцать четыре часа на дереве. Более того, они заставляют дочь самой выкопать могилу для матери, находясь, пока длится это мучительное издевательство, рядом с ее трупом.

Таким образом, в тот самый час, когда высокопоставленный немецкий офицер заверял меня, что немецкая армия будет уважать гражданское население, военные этой немецкой армии совершали гнусное преступление против восьмидесятитрехлетней женщины.

16 часов.

 Иду в Мэрию, где нахожу Беcнара и Видона. Последний уже вступил в контакт с немцами, чтобы попытаться восстановить подачу воды в городе. В согласии с г-ном Беснаром я прошу Видона, учитывая значительные трудности, с которыми нам придется столкнуться, и для укрепления его авторитета перед оккупантами, принять официально титул мэра города Шартр.

16:30

 Возвращаюсь в Префектуру через старый город. Мы привыкли к тишине этих улочек, где все закрыто. Даже подумалось, что на них нет жизни. И вдруг, проходя мимо полуоткрытой двери бистро, слышу гортанные голоса, женский смех, хлопанье пробки.

(Поспешу подчеркнуть, что из-за нескольких проявлений индивидуальной слабости мы должны остерегаться сделать вывод о коллективном умопомрачении. Должен заявить, что население Шартра и Эр-э-Луара, в своем подавляющем большинстве, напротив, хранило достоинство, которое во многих случаях было на уровне мужества, даже героизма.)

Я констатирую, что число грабежей значительно возросло. Правда, мародеры получили серьезное подкрепление. На моем пути несколько магазинов, которые еще вчера были целы, полностью разграблены. На площади Marché aux Fleurs я вижу немецкого солдата, выползающего на четвереньках из ювелирного магазина. В других местах офицеры и солдаты автомобилями, если не грузовиками, вывозят ткани, консервы, бутылки...

В Префектуре мои сотрудники подтверждают, что то же самое происходит и в других кварталах. К тому же во многих случаях немцы, вместо того чтобы орудовать самим, используют гражданских лиц, которых они застукали на мародерстве. Вместо того чтобы наказывать их, они берут под свою защиту, доставляют к интересующим их магазинам и заставляют ломать витрины. И как только сделаны провалы, они входят вслед за гражданскими.

(Это типичный пример нацистского лицемерия. Сколько раз потом я слышал от немецких офицеров, говоривших о кражах, против которых я протестовал: «Немецкий солдат не мародер, он никогда не совершает кражи со взломом, но его нельзя просить не пользоваться брошенными товарами, находящимися в пределах досягаемости».)

18 часов.

 Я сажусь разделить трапезу со своими почтальонами, которые решили поужинать пораньше, потому что торопятся крепко запереться на ночь.

Не успел я отведать супа, как подбегает служащий, охранявший вход, и сообщает, что меня срочно вызывают два немецких офицера.

Пусть подождут, пока я пойду и надену форму. Я действительно хочу оставаться по отношению к врагу на строгом уровне официальных отношений.

Я принимаю их в своем офисе. Тот, кто начинает говорить на чистейшем французском языке и почти без акцента, – молодой офицер лет тридцати. Белокурый, худощавый, он довольно маленького роста с тревожной смесью высокомерия и подобострастия в лице. На нем, как и на другом, форма вермахта.

 (Позже я задавался вопросом, были ли на форме у этих военных, и у этого молодого офицера в особенности, характерные три буквы гестапо на погонах. Не могу сказать. В то время я еще не был знаком со званиями и категориями офицеров нацистской армии и ее организаций.)

«Генерал желает, – обратился он ко мне почтительным тоном, – видеть вас, господин префект, для важного сообщения, и просил меня заехать за вами».

– «Очень хорошо, – отвечаю, – я следую за вами».

Мы садимся в машину, которая припаркована перед Префектурой, и сразу заводится. На площади Epars офицеры просят меня выйти из машины и подождать перед Нôtel de France, который оккупирован с самого утра. Они уходят, говорят мне, объявить о моем приезде генералу. Проходит четверть часа, двадцать минут. Чтобы скоротать время, я хочу сделать несколько шагов по тротуару, когда солдат, которого я не заметил и который, по-видимому, отвечает за то, чтобы следить за мной, берет на изготовку свою винтовку и запрещает мне двигаться. Я не настаиваю.

Молодой офицер возвращается через несколько минут. Он один и просит меня пойти с ним.

Посреди площади, среди шума моторов и входящих и выходящих военных всех рангов, он останавливается и начинает мне давать указания, что именно от меня ожидает генерал. С наигранным возмущением он сообщает о якобы имевших место зверствах, совершенных нашими солдатами при отступлении: «Женщины и дети, французы, – уточняет он, – были убиты после изнасилования. Это ваши «черные войска» совершили эти преступления, за которые позор будет нести Франция. Поскольку эти факты неопровержимо доказаны, необходимо, чтобы был оформлен документ, устанавливающий ответственность. В этих условиях службы германской армии составили «протокол», который должен быть подписан нашим генералом от имени германской армии и вами, как префектом департамента».

Я выражаю свое возмущение и протестую против обвинений в адрес французской армии, и в особенности против «черных войск»: «Наши тиральеры, – добавляю, – конечно, сражаются с ожесточенной энергией на поле боя, но они неспособны совершить плохие действия против мирного населения и тем более преступления, в которых вы их обвиняете».

Чувствую, что мы с ним здорово сцепились.

«Извините, – сухо говорит он, – но мы абсолютно уверены в этих фактах. В любом случае следуйте за мной к генералу».

Я подчиняюсь.

Мы подходим к началу улицы Доктор-Монури. Меня заставляют войти в большой и красивый дом, немного в стороне от улицы. Как только мы переступаем порог, двое солдат бросаются к своим винтовкам, прицепляют штыки и осматривают меня с ног до головы. Явно они знали о моем приходе. Офицер оставляет меня с этими двумя мужчинами и входит в первую комнату справа. Он тут же выходит и приглашает меня войти. Передо мной три офицера, двое из которых – те самые, что приехали за мной в Префектуру. Третий находится за столом, на котором лежат кожаные портфели и несколько бумаг.

Гораздо более грубо тот, кто привел меня сюда и, по-видимому, отвечает за все дельце, снова говорит мне, что от меня ожидают: «Вот протокол, который вы должны подписать». И человек, сидящий за столом, не вставая, протягивает мне машинописный лист.

«Неужели вы думаете, – говорю я им, отказываясь взять бумагу, – что француз, и более того, высокопоставленный французский чиновник, которому поручено представлять свою страну перед врагом, может согласиться подписать такой позор?»

Следует немедленная реакция. Тот, кто ведет это нацистское дельце, бросается на меня и, покраснев от злости, угрожает мне кулаком: «Мы не позволим, – кричит он, – чтобы вы издевались над армией Великой Германии! Вы подпишете, слышите, вы подпишете!» Он хватает меня за лацкан и яростно трясет. Я не защищаюсь.

– Не думайте, – возражаю я, – что, издеваясь надо мной, вы добьетесь моего унижения».

С силой, необычной для маленького человека, он яростно швыряет меня к столу. Я немного пошатываюсь, чтобы восстановить равновесие, что вызывает смех у трех нацистов.

Тот, кто сидел, теперь встал и пытается на плохом французском языке, но более спокойным тоном, убедить меня в том, что я обязан подписать «протокол».

Нацист. У нас есть все доказательства того, что эти зверства совершили ваши солдаты.

Я. Очень хотел бы, чтобы вы показали мне эти доказательства.

Нацист, взяв лист, который он мне протянул раньше. По условиям протокола, французские военнослужащие и, в частности, черные солдаты, при отступлении захватили железнодорожную ветку, возле которой, примерно в 12 километрах от Шартра, были обнаружены изуродованные и изнасилованные тела нескольких женщин и детей.

Я. Какие у вас есть доказательства того, что сенегальские стрелки были именно там, где вы обнаружили тела?

Нацист. Мы нашли брошенное ими оборудование.

Я. Я хотел бы этому поверить. Но признавая, что там были «черные войска», как вам удается доказать их вину?

Нацист. Насчет этого сомнений нет. Жертвы были осмотрены немецкими специалистами. Насилие, которому они подвергались, имеет все признаки преступлений, совершенных неграми.

Несмотря на трагичность этой дискуссии, я не могу не улыбнуться: «Характерные преступления, совершаемые неграми». Вот и все улики, которые они нашли!

Моя улыбка их бесит, мой собеседник грубо оскорбляет меня по-немецки. Затем молодой нацист вполголоса говорит несколько слов третьему офицеру, который сидел неподвижно и молчал.

Этот тип вытаскивает свой револьвер и, подойдя ко мне сзади, приставляет ствол своего оружия мне в спину.

Затем он грубо толкает меня к столу, где командным жестом протягивает ручку, чтобы я расписался.

 «Подпишите, – говорит мне офицер-блондин, – или вы узнаете, как насмехаться над немецкими офицерами».

Поскольку я не наклоняюсь, чтобы взять ручку, я получаю удар между лопатками, от которого пошатываюсь. Это офицер сзади сильно ударил меня дулом пистолета.

Я протестую против этих гнусных обращений: «Меня привели сюда к генералу. Где генерал? Именно с ним я хочу иметь дело».

Мое требование встречи с генералом они встречают громким смехом, сопровождаемым шутками на немецком языке, которого я не понимаю.

 «О генерале забудьте, – говорит мне молодой офицер-блондин, – но мы вас отведем к другому офицеру». Он зовет одного из часовых у входа, которому отдает приказ. Солдат хватает меня за плечо и заталкивает в другую комнату дома. Поскольку я недостаточно быстро переступаю порог этой комнаты, он наносит мне такой удар прикладом по почкам, что на этот раз я падаю на пол. Не успел я встать, как на меня посыпались удары ногами. Это офицер, к которому меня привели, избивает меня.

Задаю себе вопрос, хватит ли мне сил снова встать на ноги. Передо мной теперь блондин, который следовал за нами, офицер, который ударил меня своим сапогом, и солдат, примкнувший штык к винтовке.

Маленький светловолосый офицер, которого я теперь называю своим палачом № 1, жестом указывает на солдата, который приставил штык к моей груди и кричит по-немецки: «Вставай!»

Чувствуя жуткую боль, я выпрямляюсь. Мне очень плохо. Я чувствую, что с трудом стою на ногах. Инстинктивно подхожу к стулу, чтобы сесть. Солдат резко отдергивает его и бьет прикладом по ногам. Я не могу не закричать.

«Когда прекратятся эти гнусные издевательства?» – говорю я, немного придя в себя.

– Не раньше, – заявляет мой палач номер один, – чем вы подпишете «протокол». И он снова протягивает мне бумагу.

Я. Я не понимаю, почему вы упорствуете в этом, и особенно, как вы позволяете такие методы. Я тоже был солдатом во время Великой войны и научился уважать немецкого солдата. Но дельце, которое вы стряпаете в данный момент, позорит вашу форму.

При этих словах оба офицера бросаются на меня, крича, что не дадут себя оскорбить.

Один из них, тот, который избивал меня, когда я лежал на полу, брюнет со спортивным телосложением и зверским лицом, хватает меня за горло и начинает душить. После вмешательства моего палача № 1 он наконец-то отпускает меня.

Пока я мучительно восстанавливаю дыхание, они продолжают выкрикивать по-французски и по-немецки грубые оскорбления в мой адрес.

Меня   тащат к столу, где лежит «протокол».

Я. Нет, не подпишу. Вы прекрасно знаете, что я не могу поставить свою подпись под текстом, позорящим французскую армию.

Мой палач № 1. Но французской армии больше нет. Она побеждена, позорно побеждена. Франция рухнула. Ее правительство бежало. Вы больше никто. Все кончено.

Я. Хорошо, но есть одно, что для французской армии, даже побежденной, всегда будет учитываться: это ее честь, и не я буду способствовать ее осквернению… С другой стороны, если, как вы говорите, я уже никто, почему вы настаиваете на том, чтобы я подписал ваш «протокол»?

Немец. Только потому, что это соответствует истине и надо установить ответственность.

Я. Но если у вас есть доказательства того, что вы говорите, никто не сможет обвинить немецкую армию, а подпись, вырванная у врага, не придаст вашему рассказу дополнительную достоверность.

Немец. Вы всего лишь болтливый француз.

Я чувствую, что силы покидают меня. Несколько раз я чуть не падал, и каждый раз солдат бил меня винтовкой по щиколоткам и ступням.

Теперь другой офицер начинает меня обрабатывать.

Он обвиняет меня в том, что я был сторонником этой «несправедливой войны против Германии», что я расклеивал плакаты, «призывающие население к сопротивлению».

«Я выполнял свой долг, – говорю, – вы – враг».

Он также грубо обвиняет меня в том, что я остался в Шартре, чтобы «спровоцировать немцев».

«Я остался, потому что моим долгом было не бросать моих граждан. Кроме того, я получил приказ от своего начальника, министра внутренних дел».

Мой палач № 1 вмешивается, он в состоянии сильного возбуждения: «Ах! Вы смеете говорить о своем начальнике! Вы смеете говорить о еврее Манделе! Об этом грязном еврее, который хотел развязать войну против Германии! Этой еврейской свинье, продавшейся англичанам! Признайтесь, признайтесь, что вы были на содержании у этого грязного жида...»

Я возражаю: «Не на содержании, а на службе…»

Но он в бешенстве продолжает: «Вы выродившаяся страна, страна евреев и негров…»

Они постоянно и по очереди издеваются надо мной, чтобы добиться моей подписи.

В какой-то момент высокий офицер-брюнет, мой палач № 2, рядом с которым фокстерьер, бросается на меня и жестоко избивает меня собачьим поводком. Ни на минуту они не позволяют мне сесть. Я спрашиваю себя, как долго я смогу продержаться...

Мы снова говорим о «доказательствах». Я продолжаю говорить, что их «доказательства» для меня только предположения и не могут меня убедить.

Тогда мой палач №1 заявляет: «А! Вы действительно хотите доказательств! Ну, следуйте за мной».

Выходим из дома. На улице все еще светло. А мне время показалось таким долгим!

Нас ждет машина. Два офицера садятся впереди с собакой. Меня заставляют сесть сзади, рядом с солдатом. Мы едем по сельской местности. Сначала по дороге на Шатоден, затем, повернув налево, по дороге на Сен-Жорж-сюр-Эр. Нет ни одного человека: хутора, поля, все заброшено. Куда меня везут мои палачи? И какую подлость они замышляют? Я должен был бы очень волноваться, но тем не менее чувствую себя почти счастливым, что все еще могу, после жутких сцен, только что пережитых мной, дышать воздухом полей и, наконец, просто сидеть! Толчки автомобиля постоянно вызывают боли. Но я сижу... Никогда не думал, что если ты сидишь, когда так устал, то тебе уже хорошо.

Мы покидаем деревню Сен-Жорж слева от нас и направляемся в Тайе. Вскоре я вижу железнодорожные пути. Я так и думал. Меня везут на место преступления. Менее чем в пятидесяти метрах от пути машина поворачивает направо, как бы направляясь к маленькой станции Тайе, и останавливается перед большим зданием, это единственное здание возле вокзала.

 Мы выходим из машины. Фокстерьер обнюхивает труп собаки, лежащей вдоль стены, с простреленной головой.

Мой палач №1 идет прямо к двери и, вынув из кармана ключ, открывает ее. Мы оказываемся в обычном фермерском дворе, загроможденном сельскохозяйственными орудиями и предметами быта.

Офицер подходит к сараю по правую руку в конце двора и открывает две двери: «Вот, – говорит он мне, – вот наши доказательства».

И взмахом руки он показывает на девять бедных трупов, опухших, изуродованных, бесформенных, чья изодранная и испачканная одежда едва позволяет различить пол. Среди них несколько тел детей. У двух-трех жертв судороги конечностей указывают на болезненную агонию.

В мертвой тишине это было очень грустное зрелище. Но я уже видел так много, увы! в течение месяца… крестьян, убитых рядом со своими лошадьми, беженцев, сгоревших в своих машинах, замученных женщин с детьми на руках… Я видел так много, что мне нетрудно сдержать свои эмоции.

Нацист. Вот что сделали ваши негры. – И добавляет, что эти трупы действительно принадлежат женщинам и детям.

Я. С этим последним пунктом я не спорю.

Нацист. В этих условиях, я надеюсь, вам больше не представит труда подписать протокол.

Я. Одно из двух: либо ваша добросовестность – это сюрприз, либо это ужасная подстава. Не надо быть большим знатоком, чтобы понять, что эти несчастные, тела которых изрешечены осколками, – жертвы бомбардировок.

 Увы! Я слишком много говорил, слишком хорошо разоблачил их жуткую игру. С глазами, полными ненависти, они бросаются на меня и несколько раз бьют кулаками по голове, по плечам, в грудь.

Солдат, стоявший в стороне, подбегает, выставив приклад, для участия в драке, но его останавливают жестом. В данный момент они не желают причинять мне слишком много вреда. Упав коленом и рукой на землю, я пытаюсь собраться с силами, которые покидают меня. Я поднимаюсь и сажусь на ящик. Они позволили мне это. Без сомнения, я выгляжу уже достаточно избитым.

 Но вскоре они снова подходят и заставляют меня следовать за ними в какое-то маленькое невысокое здание, дверь которого они широко открывают.

«Видите, – говорит мне мой палач номер один, – это туловище женщины, чьи конечности отрезаны неграми».

Я вижу внутри распростертое на каких-то козлах что-то, которое могло быть женским телом, ужасное зрелище, полуголая, в рубашке, испачканной кровью, с открытыми ранами плоть, два огромных круглых пятна, где кровь застыла, часть ног, отрубленных в верхней части бедер. Рук тоже нет. На их месте два окровавленных обрубка. Вместо головы бесформенный шар, на котором кровь слепила свисающие волосы.

«Это бомбардировка, – усмехается один из моих палачей, – которая так хорошо отрезала эти конечности?» И, схватив меня за плечи, с силой швыряет на изувеченный труп. Дверь закрывается.

Он меня швырнул на человеческие останки, и холодное, липкое прикосновение проморозило меня до костей.

Во мраке чулана от этого душного трупного запаха меня начинает лихорадит. Я чувствую, что больше не могу сопротивляться.

Я пытаюсь открыть дверь. Напрасно! Как долго я простоял так, сгорбившись, ожидая, когда меня вытащат из этого жуткого места? Десять минут, полчаса? Я не знаю. Но когда я наконец выхожу, уже наступила ночь.

 Они мне дали возможность выйти только для того, чтобы предъявить мне эту бумагу, позорную бумагу. У меня еще есть силы отказаться.

Пока я собираюсь с силами посреди двора, нацист-бугай поднимает на меня кулак… Чтобы уклониться от этой руки, я бегу к открытой двери. Один за другим раздаются три выстрела. В меня не попали, но я падаю, не в силах сделать больше ни шага. Я прошел всего несколько метров. Два офицера вкладывают свои револьверы в кобуры. Бугай берет поводок своей собаки и с помощью солдата крепко связывает мне руки за спиной.

Меня тащат в машину и бросают на заднее сиденье. Солдат садится рядом. Возвращаемся в Шартр. Во время путешествия солдат хватается за поводок, который служит мне наручниками, и с садистским удовольствием сжимает каждый раз, когда колдобина заставляет меня застонать.

Вот мы и вернулись на площадь Epars. Наступила ночь. Машина останавливается перед l’Hôtel de France. Один из офицеров входит в здание и вскоре возвращается. Когда машина отъезжает, я вижу в трех метрах, в свете двери отеля, штатского, которого быстро узнаю. Это Видон. Я кричу ему, что меня арестовали. Мощный удар в челюсть, несколько ударов прикладом по ногам. Офицеры ругаются в мой адрес.

Машина объезжает площадь и останавливается перед домом, где у меня был первый контакт с моими палачами.

Офицеры входят в здание и оставляют меня в машине под охраной солдата.

Примерно через четверть часа меня отводят в первую комнату справа. В этой комнате, теперь освещенной свечами, я вижу другого офицера. Он старше и, без сомнения, более высокого ранга. Несмотря на то состояние, в котором я нахожусь, пытаюсь выразить протест этому офицеру против обращения, которому я подвергаюсь.  Показываю свою испачканную форму и распухшую губу, свою кровоточащую левую руку...

Он ничего не хочет слышать и на плохом французском ограничивается повторением: «Вы должны подписать».

Я не отвечаю. Офицер уходит с моим палачом №2, оставив со мной другого офицера и солдата. По его знаку солдат подходит, чтобы развязать поводок, который стягивает мои руки.

Мой палач №1 в очередной раз вынимает из портфеля протокол, расстилает его на столе и говорит мне: «К чему это бесполезное сопротивление? Мы прекрасно знаем, что заставим вас подписать… Я оставляю вас подумать».

Я ничего не отвечаю. Зачем? Палач уходит.

Оставшийся со мной солдат дает мне понять, что мне нельзя ни садиться, ни отходить от стола. Он регулярно бьет прикладом ружья по полу, чтобы напомнить мне, что при малейшей неудаче он с удовольствием раздавит мне ноги.

Мы ничего не говорим, ни я, ни он. Время от времени, когда наши взгляды встречаются, он повелительным пальцем показывает мне одиозный «протокол».

Время проходит. Мне ужасно больно, и я спрашиваю себя, как долго я еще смогу продержаться.

Наконец снова появляются мои палачи, бросают взгляд на бумагу и дают знак солдату увести меня.

Машина все еще там, фары выключены. Садимся в машину. Куда меня снова повезут? Машина проезжает четыреста-пятьсот метров и, миновав ворота, останавливается под деревьями.

Меня вытаскивают из машины и вводят в здание.

Нас встречает фельдфебель с фонарем в руке. Внутри довольно большой зал превращен в караульное помещение. Немецкие солдаты, некоторые с примкнутыми штыками. В углу африканец, который, должно быть, сенегальский тиральер, захваченный в плен. Босиком, в рубахе с рукавами, он ест кусок черного хлеба.

Я стою, стою который час, с невыносимой болью, особенно в почках. И мои ноги, мои бедные ноги, не могут больше держать меня!

Я чувствую, что, если мне не разрешат ни сидеть, ни лежать, я рухну на пол как мешок.

Унтер-офицер, который, кажется, начальник этого поста, по знаку старшего офицера подходит ко мне и обыскивает меня сверху донизу. У меня ничего нет в карманах. Я поспешил переодеться и все оставил в штатском костюме.

Когда обыск окончен, мой палач №1 становится передо мной и заявляет мне, четко разделяя свои слова: «Слушайте меня внимательно. Я даю вам последний шанс: завтра мы вас заставим подписать. Подписав сегодня вечером, вы избежали бы дополнительных неприятностей, которые заставят вас завтра пожалеть о том, что вы не сделали сегодня».

Он держит «протокол» в руке. Я смотрю на него, ничего не говоря. В моих глазах столько презрения, что он не настаивает больше на подписи. Он резко поворачивается к фельдфебелю и дает ему краткую команду. Унтер-офицер подает сигнал двум солдатам, берет связку ключей и направляется в узкий коридор, ориентируясь по фонарю. Двое солдат толкают меня и, пользуясь темнотой, жестоко бьют меня своими винтовками. В конце коридора фельдфебель открывает дверь слева и проецирует луч света своей лампы внутрь небольшой квадратной комнаты. Это столовая со скромной мебелью. Ящики комода открыты и подверглись явному обыску. Стол и стулья сдвинуты в угол, чтобы дать место для небольшого матраса. На нем уже лежит тот же сенегалец.

 Два моих палача идут позади солдат, чтобы насладиться зрелищем. Издеваясь, мой палач № 1 кричит: «Теперь, когда мы знаем о вашей любви к неграм, мы подумали, что доставим вам удовольствие, позволив переспать с одним из них». И солдаты, по приказу своих офицеров, продолжающих громко смеяться, хватают меня за руки и с силой бросают на несчастного тиральера, который в испуге отшатывается. Я ударяюсь головой об стену. Дверь закрывается.

Несмотря на полученный шок, я не теряю сознание и слышу за дверью голос нациста-главаря, отдающего указания охранникам очень внимательно следить за нами. Несколько раз он повторяет, и я извиняюсь за цитирование: «…sehr interessanten Leute, sehr interessanten Leute…»

В темноте храбрый сенегалец уступает мне свое место на матрасе и ложится чуть дальше. Я передаю ему одеяла, потому что пол покрыт осколками окон, разбитых во время бомбежек.

Но я не могу расслабиться. Будильник, поставленный на стол фельдфебеля, показывал тогда час ночи. Семь часов меня пытали физически и морально.

Я знаю, что сегодня я дошел до предела сопротивления. Я также знаю, что завтра, если это начнется снова, я в конечном итоге подпишу. Вопрос становится все более ясным: подписать или исчезнуть...

Бежать?

Это невозможно. Я слышу размеренные шаги часовых не только в коридоре, но и за нашим окном.

И все же я не могу подписать. Я не могу быть соучастником этого чудовищного заговора, который мог быть придуман только безумными садистами. Я не могу санкционировать это оскорбление Французской армии и обесчестить себя.

Что угодно, только не это, что угодно, даже смерть.

Смерть?..

С самого начала войны я, как и тысячи французов, согласился ее принять. С тех пор я много раз видел ее вблизи себя… Она меня не пугает.

Несколько дней назад, забрав меня к себе, смерть создала бы пустоту здесь, в лагере сопротивления.

Теперь я выполнил свою миссию, или, вернее, я выполню ее до конца, если не допущу, чтобы наши враги обесчестили нас.

Мой долг мне указывает путь. Боши увидят, что даже в одиночестве француз тоже способен сражаться...

Я знаю, что единственное человеческое существо, которое еще может привлечь меня к ответу, это моя мать, которая дала мне жизнь. Она простит меня, когда узнает, что я сделал это, чтобы доказать, что французских солдат нельзя считать преступниками и что ей не стыдно за своего сына.

Я уже понял, какую пользу мне дадут эти разбитые стекла, разбросанные по земле. Я думаю, что они могут перерезать горло, когда нет ножа.

Когда решение принято, легко сделать необходимые действия, чтобы выполнить то, что человек считает своим долгом.

.........................

Сенегалец крепко спит, не подозревая о драме, разыгравшейся в метре от него.

 .........................

Часы бьют пять раз. Я потерял много крови. Она текла  медленно и горячо по моей груди, чтобы застыть большими комками на матрасе…

Но жизнь еще не ушла…

Лишь бы все кончилось, когда они вернутся и найдут на моем месте нечто безжизненное, которое не может ничего подписать!

Но скрипят замки, приближаются шаги. Уже!

Поскольку это так, надо, чтобы я их встретил стоя.

Дверь открывается. Это два солдата, штыки к стволам, которые объявляют мне по-немецки, что мы можем провести некую утреннюю операцию. Сначала они ничего не замечают. И вдруг я вижу их напуганными видением человека, который смотрит на них, стоя, весь в крови, с зияющей дырой в горле...

Начальника нет на месте, он бы прибежал на крики солдат.

Они заставляют меня выйти и сесть. Я понимаю, что нахожусь во дворе Госпиталя и что наша тюрьма – это сторожка.

Поспешно прибывают немецкий офицер, который может быть врачом, и санитар. Обработка раны, бинты.

Как только я чувствую, что могу немного говорить, я защищаю сенегальского тиральера, которого они начали подозревать.

Врач с помощью одного из солдат ведет меня через проходы, ведущие в Госпиталь, и передает меня доктору Фуберу, весьма потрясенному увидеть меня в такой ситуации. Как только немцы уходят, я торопливо объясняю доктору Фуберу, насколько позволяет мое состояние, что произошло накануне вечером.

Вскоре приезжает сестра Генриетта. Доктор ей все рассказывает. Я думаю, правильно это или нет, но, поскольку по провиденциальной случайности мои палачи не были предупреждены до того, как меня привели сюда, единственный шанс на мое спасение состоит в том, чтобы сообщение о случившемся распространилось как можно быстрее и чтобы немцы не смогли его замять.

.........................

Я сейчас в светлой комнате, в окружении белых халатов. Не дурной ли это сон?...

Увы! Печальная реальность!

Я пролежал в постели всего десять минут, как ко мне подходит монахиня и говорит, что я срочно нужен немцам и что сестра Генриетта разговаривает внизу с офицером. Вскоре дверь резко открывается, и входит мой палач номер один, приказывая мне встать и следовать за ним.

Меня поднимают с постели, одевают, и через несколько мгновений с помощью доктора Фубера и сестер я выхожу на улицу и оказываюсь лицом к лицу с этим офицером.

В присутствии доктора Фубера и с самым подлым лицемерием он осмеливается спросить меня, почему я решился на самоубийство.

«Вы прекрасно знаете, что после тех пыток, которым вы подвергли меня, это был для меня единственный способ не подписать ваш протокол». И обращаясь к врачу, я добавил: «Протокол, по которому я должен был засвидетельствовать, что французские солдаты насиловали и убивали женщин и детей…»

 Я умолкаю, измученный.

Теперь нацист протестует и заявляет доктору Фуберу о своей добросовестности, утверждая, что я неправильно его понял и что это «недоразумение» должно быть забыто.

Затем он направляется к въездным воротам, чтобы подать сигнал машине, которая должна нас отвезти.

В это время доктор Фубер рассказывает мне о безумных словах, которые этот офицер сказал обо мне сестре Генриетте: «Вы не знали, моя сестра, – заявил он ей, – что у вашего префекта особые нравы. Он хотел переночевать с негром, и вот что с ним случилось…»

 Меня сажают в только что подъехавшую машину, и мы едем на площадь Epas, в Hôtel de France, который, кажется, стал их kommandantur. Меня сажают у входа, а затем офицер проводит меня в один из салонов.

 Вскоре я слышу шум голосов, которые заставляют меня подумать, что там происходит бурное объяснение того, что они сделали со мной.

Минут через двадцать выходит мой палач в сопровождении другого офицера, который после множества салютов и щелчков каблуками сообщает мне, что меня отвезут домой и что немецкие врачи – в моем распоряжении.

Мой палач отвечает за то, чтобы сопровождать меня на машине в Префектуру.

Там я нахожу почтовых служащих, которые, увидев меня в та[1]ком плачевном состоянии, в страхе убегают.

15 часов.

Мэрия Шартра обязана в отсутствие мэра Сен-Жорж-сюр-Эр похоронить тела девяти жертв бомбардировки в Тайе. Г-н Руссело организовал похороны. Десятое тело изуродованной женщины исчезло. Никто больше не говорит о зверствах. (ссылка 14).

 22 июня 1940 г.

 Моя лихорадка спала. Начал вставать. Я возобновляю свои административные контакты с новой kommandantur. (ссылка 15)

 14 ноября 1940 г.

Прошли месяцы, но ни один немецкий офицер не упомянул о моем злоключении.

Сегодня меня принимают в штаб-квартире фельдкомендатуры, в большом здании «для французских рабочих».

Как только мы входим, часовые приветствуют винтовками, офицеры отдают честь.

Речь майора Эбмайера, переведенная лейтенантом Цейтлером, заканчивалась такими словами:

«Я поздравляю вас за ту энергию, с которой вы смогли защитить интересы своих граждан и честь своей страны».

Стр 60

ПЕСНЬ ФРАНЦУЗСКИХ ПАРТИЗАН

Русская песня стала гимном французов, сражающихся с нацистами.

Музыка и слова – Анна Юрьевна Смирнова-Марли (1917–2006).

Французский текст песни – Joseph Kessel и Maurice Druon.

От леса до леса

Дорога идет

Вдоль обрыва,

А там высоко

 Где-то месяц плывёт

Торопливо...

Пойдём мы туда,

Куда ворон не влетит,

Зверь не входит,

Никто, никакая сила

Нас не покорит,

Не отгонит!

Народные мстители,

отобьем Злую силу,

Пусть ветер свободы

Засыпет

И нашу могилу...

Пойдем мы туда

И разрушим до конца

Вражьи сети,

Пусть знают, как много

За правду нас легло

Наши дети...

Из писем, которые получила Анна Юрьевна:

«Свой талант Вы превратили в оружие для Франции».

Генерал Шарль де Голль

«Вы были символом молодости и таланта, Ваши песни помогли нам пережить самое трудное время, пока не пришла победа»

 Морис Дрюон

Стр 61

Как создавалось Французское Сопротивление

Уже осенью 1940 года Коммунистическая партия Франции создает первые боевые группы. В ноябре 1940 года в департаменте Нор они подожгли парк нацистских автомашин, в декабре пустили под откос поезд и взорвали электростанцию.

Первым актом, объединившим коммунистов и сторонников де Голля, стала демонстрация парижских студентов 11 ноября 1940 года. В демонстрации участвовало несколько тысяч патриотически настроенных студентов, которые собрались у Триумфальной арки с могилой Неизвестного солдата. Нацисты открыли огонь.

В конце 1940 года во Франции существовало около полутора десятков, а в первой половине 1941 года – до трех десятков подпольных газет и журналов различных групп Сопротивления.

Одна из них, группа «Музей человека» была основана сотрудниками Антропологического музея, среди которых выделялись русские эмигранты Борис Вильде и Анатолий Левицкий. В декабре 1940 года группа выпустила первый номер подпольной газеты «Резистанс» («Сопротивление»).

Второй стала группа «Либерасьон-Нор» («Освобождение-Север»), третьей – «Гражданская и военная организация» («Organisation Civile et Militaire” – ОСМ). В этой группе одну из ведущих ролей играла русская женщина, княгиня Вера Оболенская. В Южной зоне созданы три группы – «Комба» («Борьба»), «Либерасьон-Сюд» («Освобождение-Юг») и «Фран-Тирер» («Вольный стрелок»). Основателем группы «Комба» стал офицер французской контрразведки Анри Френэ. Весной 1941 года в северной зоне появились две новые группы: «Дефанс де ля Франс» («Защита Франции») и «Темуаньяж кретьен» («Свидетельство христианина»).

После вероломного нападения нацистской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года подпольная деятельность разных групп Сопротивления резко усилилась. В июле 1941 года коммунистическая газета «Юманите» призывает: «Франтиреры 1941 года! Вставайте, чтобы изгнать врага со священной земли нашей Родины! Сейчас наступил подходящий момент, ибо наши братья из Красной Армии удерживают в СССР основные силы гитлеровцев. К оружию, граждане!»

С лета 1941 года Коммунистическая партия создает Национальный фронт (НФ). В его рядах могут объединиться, пишет «Юманите», «голлисты, коммунисты, атеисты, верующие, рабочие, крестьяне, интеллигенты; французы, принадлежащие к любым социальным слоям, все патриоты». Его главная задача – «в антинемецких действиях с целью освободить Родину от иностранного угнетения и измены».

В начале июля 1941 года после подпольных и встреч руководителей групп Сопротивления состоялось учредительное собрание Организационного комитета НФ, который призвал граждан немедленно начать борьбу против оккупантов и предателей: «Речь идет не о том, чтобы только ожидать освобождения страны благодаря победам России или Англии. Да, эти победы обеспечат нашу свободу, но каждый француз должен стремиться приблизить этот час в интересах Франции». В разных городах стали возникать местные комитеты и секции НФ. Одним из руководителей НФ стал выдающийся ученый, лауреат Нобелевской премии Ф. Жолио-Кюри.

21 сентября 1941 года газета «Либерасьон-Нор» пишет: «Единственный основной вопрос, по которому невозможен никакой компромисс, – это вопрос о независимости Родины и следовательно об освобождении территории… Для этого освобождения необходимо сотрудничество всех: Англии, СССР, Соединенных Штатов, демократов, коммунистов, всех, кому угрожает гегемония нацистской Германии и кто намерен ей сопротивляться; наконец, всех тех, кто еще сохранил чувство чести».

20 октября 1941 года Жан Мулен, после многих встреч и переговоров с руководителями разных групп Сопротивления, прибывает в Лондон и представляет свой доклад о состоянии Французского Сопротивления лично генералу де Голлю и британским властям.

Решающим условием для дальнейших успехов Сопротивления Мулен считал немедленную и всестороннюю помощь со стороны английского правительства и «Свободной Франции». Он просит оказать организациям Сопротивления внутри Франции моральную, политическую и финансовую поддержку, предоставить им средства связи и начать поставки оружия.

Доклад Мулена и его личность произвели сильное впечатление как на английские власти, так и на генерала де Голля. Ведь он первый представитель внутреннего Сопротивления, добравшийся до Лондона.

24 декабря 1941 года генерал де Голль вручил Мулену предписание: «Назначаю префекта Ж.Мулена своим представителем и уполномоченным Национального комитета в неоккупированной… зоне метрополии. Мулену поручается осуществить в этой зоне единство действий всех лиц, сопротивляющихся врагу».

1 января 1942 года Мулен приземляется на парашюте в Южной Франции. Прибыв в Лондон как представитель внутреннего Сопротивления, Мулен возвращается во Францию уже как официальный делегат де Голля с задачей объединить все группировки Сопротивления и обеспечить их подчинение руководству «Свободной Франции». Мулен получил в свое распоряжение значительные финансовые средства, радиостанцию, агентов связи и подчинялся лишь только генералу де Голлю.

27 мая 1943 года в Париже состоялось первое заседание Национального Совета Сопротивления. Мулен зачитал послание генерала де Голля, в котором говорилось, что НСС «является составной частью Сражающейся Франции».

21 июня 1943 года Жан Мулен был схвачен гестаповцами по доносу предателя в городе Лион. Его лично пытал «лионский мясник» Клаус Барбье (Барби).

Из интервью Жан-Пьера Мельвиля, французского кинорежиссера, снявшего фильм «Армия теней» (1969 год):

«Жан Мулен умер под пытками, назвав всего одно имя: свое собственное. Поскольку говорить он к этому моменту уже не мог, один из начальников гестапо по имени Барби протянул ему бумажку, на которой написал: «Êtes-vous Jean Moulins?» («Вы – Жан Муленс?»). Вместо ответа Жан Мулен взял у палача карандаш и зачеркнул лишнюю букву «с»

(ссылка 16)

 8 июля 1943 года Жан Мулен скончался от нацистских пыток.

……………

19 декабря 1964 года прах Жана Мулена был с почестями доставлен с парижского кладбища Пэр-Лашез в Пантеон Героев Франции.

Послесловие.

«Пусть будет жить имя Жана Мулена и в России!»

…Июнь 1940 года. Нацистская Германия нанесла по армиям Франции и Англии молниеносный удар через Бельгию, Голландию и Люксембург и наступает на Париж и другие города Франции.

Французский город Шартр, покинутый большей частью своих жителей, переполнен тысячами беженцев с севера.

Оставшись почти один на своем посту, молодой префект Жан Мулен принимает меры, чтобы организовать с помощью добровольцев работу городских служб, разместить страдающих и раненых, обеспечить снабжение хлебом и противодействовать пропаганде нацистской «пятой колонны».

Несколько отступающих боевых частей Французской армии входят в Шартр, надеясь получить приказ оборонять город. Но вместо этого поступает приказ оставить город врагу.

В город входят первые части вермахта. Нацисты арестовывают Жана Мулена и под пытками пытаются заставить его подписать состряпанный ими «документ», порочащий честь Французской армии…

Драматический рассказ Жана Мулена, записанный им по памяти и сохраненный его сестрой Лорой, открывает летопись Французского Сопротивления, которое началось с первого дня Второй мировой войны и продолжалось, нарастая во Франции волнами праведного гнева, до Дня Великой Победы Красной армии и ее союзников над нацистами в мае 1945 года.

 За прошедшие десятилетия силы зла вновь возродили неонацизм в Европе и снова используют его в своих целях, стремясь поработить другие страны и народы и восстановить потерянное мировое господство. Вновь звучат призывы антифашистов «Сопротивляйтесь нацистам!», и каждый патриот ищет ответы на злободневные вопросы современности, главный из которых:

«Что я должен сделать, чтобы противостоять злу и помочь моей родине?»

Острота противостояния Человечества нацизму придает сегодня Дневнику французского патриота Жана Мулена, который стал в 1942–1943 гг. одним из лидеров Французского Сопротивления, особую значимость.

Позвольте привести два отрывка из выступлений генерала де Голля.

По случаю Дня Победы в 1945 году генерал де Голль выступил с речью по радио, в которой заявил:

«Война выиграна!

Победа достигнута!

Это – победа Объединенных наций и победа Франции! Германский враг безоговорочно капитулировал перед союзными армиями на Западе и Востоке. Представитель французского командования подписал текст капитуляции. В том состоянии дезорганизации, в котором находятся государственная власть и военное командование Германии, возможно, что некоторые вражеские соединения попытаются в отдельных местах, на свой собственный риск, продолжать безнадежное сопротивление.

Но Германия повержена и подписала свой гибельный приговор.

В момент, когда лучи славы вновь озаряют наши знамена, родина обращает свои мысли и любовь прежде всего к тем, кто погиб за нее, а затем к тем, кто столько сражался и страдал, служа ей. Ни одно усилие ее солдат, моряков и летчиков, ни один акт мужества и самоотречения ее сыновей и дочерей, ни одно страдание ее мужчин и женщин в плену, ни одно горе, ни одна жертва, ни одна слеза, таким образом, не пропали даром!

Французский народ, охваченный национальной гордостью и радостью, шлет братский привет своим доблестным союзникам, которые, как и он, выносили долгие и тяжкие страдания во имя одного и того же дела, их героическим армиям и их командующим, всем тем мужчинам и женщинам, которые во всем мире боролись, страдали и трудились для того, чтобы в конце концов свобода и справедливость вышли победителями.

Слава!

 Вечная слава нашим армиям и их руководителям!

 Слава нашему народу, которого не сломили и не согнули страшные испытания!

Слава Объединенным нациям, которые смешали свою кровь с нашей кровью, свои страдания с нашими страданиями, свои надежды с нашими надеждами и которые сегодня торжествуют вместе с нами!

Да здравствует Франция!»

Второй отрывок – из речи президента Французской Республики Шарля де Голля, произнесенной 20 июня 1966 года в Москве, в первый день его визита в Советский Союз. «Мировая война, развязанная и направлявшаяся известно чьей амбицией, вызвала в мире, и главным образом в Европе, потрясения и страдания, которые еще не излечены, – сказал президент, с удовлетворением отметив при этом тот отрадный факт, что между народами Франции и России «явно проявляется взаимная симпатия».

«Само собой разумеется, – продолжал генерал де Голль, – что их союз во время мировых войн и, в частности, величайшая роль Советского Союза в решающей победе во Второй мировой войне лишь усилили у французов чувство этой солидарности».

О взаимной симпатии народов двух стран глава французского государства говорил и в Ленинграде, Новосибирске, Киеве, Волгограде, называя этот героический город Сталинградом.

На протяжении десяти дней президент Франции более двадцати раз выступал перед внимательными и признательными слушателями, нередко заканчивая свои речи по-русски.

Обращаясь к жителям города-героя на Неве, Шарль де Голль сказал: «Здесь произошло величайшее событие вашей истории – ваша революция... Ленинград внес чрезвычайно важный вклад в победу России, а также в победу Франции и наших союзников».

Свою речь, произнесенную с балкона здания Моссовета, президент завершил по-русски:

«Да здравствует Москва, да здравствует Россия, да здравствует дружба между французским и советским народами!»

Думаю, теперь вы поняли, уважаемые читатели, почему мы именно в июне 2023 года закончили перевод книги «ПЕРВЫЙ БОЙ» Жана Мулена, одного из руководителей Французского Сопротивления нацизму и коллаборационизму?

Со временем утихнет русофобия, поднятая врагами России, которые развязали против нее войну руками киевских нацистов и оружием альянса НАТО, и между Францией и Россией снова будут восстановлены добрые отношения, от которых российское руководство никогда не отказывалось.

В заключение напомним, что генерал Шарль де Голль мечтал об Европе без военных блоков от Атлантики до Урала, а у граждан России есть мечта, которую обобщил Владимир Путин: будет Европа, мирная и демократическая, от Атлантики до Тихого океана...

Позвольте снова процитировать слова генерала де Голля, сказанные о Жане Мулене:

 «Его дело живет! Пусть будет жить его имя!»

И добавим от себя:

 «Пусть будет жить его имя и в России!»

Франсуаза Бертран и Николай Сологубовский

(ссылка 17)

Стр  67

Приложение первое

Пьер де Голль: «Франция и Россия близки друг другу и объединены сознанием общности интересов и судеб»

Представляем уважаемым читателям русский перевод выступления Пьера де Голля, внука президента Франции генерала Шарля де Голля, в Посольстве России 14 июня 2022 года. Оно опубликовано 20 июня 2022 года на сайте журнала МИД России «Международная жизнь».

«Здравствуйте! Привет! От имени французского народа горячо приветствую российский народ и его президента Владимира Путина. (По-русски.)

 Ваши превосходительства, дамы и господа, официальные лица, дамы и господа!

Благодарю вас от имени моей семьи и моего отца, адмирала де Голля, за приглашение отпраздновать ваш Национальный день.

Наши народы связаны многолетней дружбой и кровью, пролитой против фашистов.

Эта возможность для меня повторить, что франко-российские отношения имели особое значение для генерала де Голля. Франция и Россия близки друг другу и объединены сознанием общности интересов и судеб.

 Более того, мой дед видел в России союзника, необходимого для безопасности Франции, потому что она участвовала в его концепции баланса Европы и ее места в Европе и в мире.

Генерал даже сказал: «Гибельное решение Наполеона атаковать Александра I – это самая большая ошибка, которую он совершил. Ничто не заставляло его. Это противоречило нашим интересам, нашим традициям, нашему гению. Именно с войны между Наполеоном и русскими начинается наш декаданс».

Я прибыл сюда, чтобы еще раз громко и ясно заявить, что в интересах Франции – поддерживать хорошие отношения с Россией, и сказать, что мы должны работать вместе, чтобы способствовать единству и безопасности нашего континента, а также балансу, прогрессу и миру во всем мире.

Все теперь признают ответственность США в нынешнем конфликте, роковую роль НАТО, которая постоянно расширяется, и безрассудную политику украинского правительства. Последнее, в силу красивых обещаний и подпитываемое американскими и европейскими иллюзиями, проводило весьма предосудительную политику в отношении русскоязычного населения Донбасса, множа дискриминацию, грабежи, эмбарго и бомбежки.

Жители Запада, к сожалению, позволили Зеленскому, его олигархам и неонацистским военным группировкам попасть в спираль войны. Эта слепота имеет серьезные последствия для украинского народа.

Но не заблуждайтесь: чего хотят американцы, как не спровоцировать новую конфронтацию между Востоком и Западом, единственная цель которой – ослабить и разделить Европу, чтобы навязать свои директивы, свою экономику и свою систему?

После Первой мировой войны американцы заключили пакт, чтобы установить необходимый баланс сил в Европе и включиться в обеспечение безопасности европейского континента. А не их организация систематической военной эскалации на Украине показывает, как они сами будут уважать свои обязательства и свои великие принципы свободы и демократии!

Неправы США, неправа НАТО, чей необузданный и бездумный экспансионизм неумолимо ведет к дисбалансу мира и к несправедливости. Красивые обещания американцев не расширять НАТО ни на Восток, ни на Север не были соблюдены. Минские соглашения не соблюдаются.

 Реальность такова: американцы, а вместе с ними и Запад – и до трудного переходного периода 1991 года, и в последовавшей за ним реконструкции – так и не признали, что Россия не вписалась в их однополярный мир по собственному принципу.

Ни американцы, ни Европа никогда не соглашались с тем, чтобы Россия трансформировалась по западному образцу, но по-своему. Из-за этого, и с самого начала, президент Путин воспринимался на Западе как «диктатор», а он – великий лидер для своей страны!

Соединенные Штаты также никогда не мирились с потерей роли доллара как преобладающей валюты в расчетах международной торговли в мире. Хуже всего то, что в этой слепоте они только укрепляют свои ошибки, когда экономические и финансовые интересы перемещаются на Восток, а позиции Китая и китайской валюты, с которой они тоже хотят бороться, растут!

Санкции, которые являются санкциями политики слабых – неэффективны. Они могут ослабить самих европейцев и другие народы мира. Африканцы в лице президента Африканского союза г-на Маки Салла очень обеспокоены этим.

Спровоцировав глубокий, системный и продолжительный экономический кризис, который уже затрагивает всех нас – от цен на хлеб до отопления и топлива, а также из-за нехватки продовольствия, сырья и промышленных металлов, которые он влечет за собой, – американцы ослабляют европейцев для собственной выгоды США.

Разве мы забыли, что как минимум целое столетие, все крупные финансовые кризисы исходили из Соединенных Штатов? «Наш доллар – это ваша проблема», – сказал когда-то Генри Киссинджер. Американцы до сих пор «держат» нас в Европе своими долгами, которые они экспортируют. Кроме того, навязывая всем культурную и социальную модель, основанную на «культе наслаждения и потребления», американцы подрывают основу наших традиционных ценностей и два столпа цивилизации: семью и традиции.

Европе и, конечно же, Франции есть что терять, ввязываясь в нынешнюю военную и идеологическую эскалацию, к которой стремятся США и НАТО. Шарль де Голль говорил: «Америка не является частью Европы. Кажется, я нашел её на карте» («l’Amérique ne fait pas partie de l’Europe. Je crois l’avoir découvert sur la carte»).

В нынешней ужасной и грозной ситуации Франция может и должна сыграть главную роль. Франция и Россия – обе дочери Европы.

Франция не должна забывать, что она – старейшая из европейских наций и что ни у одной из них нет за плечами такого длинного следа Славы. Мой дед всегда поддерживал и защищал настоятельную необходимость – даже в самые трудные моменты истории – строить и сохранять крепкие и широкие отношения с Россией. Он любил Россию.

Мы любим, моя семья и я, Россию и ее людей. Русский народ, чье право на собственность («le droit de propriété») так несправедливо попирается во всем мире. Это напоминает мне худшие времена оккупации и режима Виши во Франции. А артисты, русские спортсмены, они тоже виноваты?

Эта систематическая и неизбирательная политика конфискации и дискриминации всего русского народа возмутительна и меня очень шокирует.

Позвольте мне еще раз процитировать генерала де Голля: «Мы во Франции никогда не считали Россию врагом. Я за развитие франко-русской дружбы и никогда не посылал и не буду посылать оружие людям, которые воевали бы против Советской России» – «En France, on n’a jamais considéré la Russie comme un ennemi. Je suis pour le développement de l’amitié franco-russe et je n’ai jamais envoyé et je n’enverrai jamais des armes aux gens qui se seraient battus contre la Russie soviétique».

Американцы дают деньги (и оружие), мы платим им «акциями независимости». Я сожалею, что французское правительство обязуется подчиняться НАТО и, следовательно, американской политике. Я сожалею, что по воле некоторых французских президентов Франция растворилась в НАТО.

Однако генерал де Голль всегда стремился сохранить независимость Франции в составе объединенного командования НАТО. НАТО поглощает Европу.

С тех пор американцы больше не говорят с Францией и больше не считают нас сильной и независимой нацией. Стоит ли вспоминать о недавнем пренебрежительном отношении к Франции в результате грубого и одностороннего нарушения контракта на покупку австралийских подводных лодок Австралией, членом Содружества, который был организован англичанами и американцами?

Я не понимаю политику президента Франции.

Генерал де Голль в силу своих убеждений, своей армии и сдерживающей силы, которую он сам создал к огорчению американцев, имел решимость покинуть НАТО, оставаясь при этом полноправным членом Атлантического альянса. Я хотел бы, чтобы президент Франции имел такое же мужество и такую же  волю, а не страдал от мук единой мысли об «общей политике», навязанной американцами, которые делают его зависимым.

Точно так же я не узнаю себя в сегодняшней Франции, в этой политике «одновременности», которая нас ослабляет. Я не узнаю себя в нынешнем отказе от ценностей, нашей истории, нашей культуры, наших великих принципов свободы, долга и безопасности.

Генерал де Голль писал: «Между величием Франции и свободой мира заключен двадцативековой договор» – «Il existe un pacte vingt fois séculaire entre la grandeur de la France et la liberté du monde».

Нашей целью было и должно оставаться установление европейского взаимопонимания между Атлантикой и Уралом. Посреди тревог мира и опасностей нынешнего кризиса Франция может и должна еще раз взвесить все свое влияние и искать договоренности с воюющими странами и в особенности с Россией.

 Мы не идем на войну в одиночку! Это – убеждение в том, что идеологии и, следовательно, режимы, которые их выражают, на Украине, как и везде, временны.

«Единственное, что имеет значение, исходя из политических основ, – это патина веков и способность стран оставаться великими» – «Seuls comptent, appuyés sur les fondements politiques, la patine des siècles et la capacité des pays à rester grands».

Как сказал генерал де Голль в 1966 году во время своей второй поездки в Россию: «Визит, который я совершаю в вашу страну, – это визит из вечной Франции в вечную Россию» – «La visite que j’achève de faire à votre pays, c’est une visite de la France de toujours à la Russie de toujours». (ссылка 18)

Приложение второе

Борис Ящук. «Нормандия-Неман» в небе Советской Украины.

 Отрывок из книги «Комбриг Лукич».

Ночной бой французских летчиков советской эскадрильи НОРМАНДИЯ с нацистскими бомбардировщиками в небе Советской Украины...

В Люрэ, возложив 7 февраля 2022 года с моей супругой Франсуазой, через две недели после 24 декабря, начала СВО, цветы на могиле-памятнике мадам Буржуа, урожденной Поше, расстрелянной нацистами, я вспомнил рассказ моего друга Бориса Ящука…

…Это было много лет назад...

Прошла вечность, и об этом все забыли…

Шел 1944 год...

А я мальчишкой помню тот ночной бой в небе Украины. Был необъяснимый «крюк» на перегоне Прилуки – Канев. Вечером, по какой-то причине, о которой знал только командир кавалерийской бригады, около станции Гребёнка два наших эшелона завер[1]нули на ветку, идущую на Миргород. Комбриг, полковник Алексей Лукич Сологубовский приказал моему отцу – начальнику одного из эшелонов – произвести срочную остановку, усилить светома[1]скировку. Всему личному составу бригады был приказ: запретить пользоваться огнём, курить и растапливать полевые кухни...

Тогда Алексей Лукич никак не объяснил своих непонятных срочных приказов.

Вечер опускался на незабываемо прекрасные миргородские места, описанные Гоголем, во всей красе закатного неба.

Эти краски украинского вечера полыхали, сменяя одна другую...

И вдруг с запада на еще светлой тонкой полоске небосклона густо запестрели нарастающие точки.

Первое мое впечатление была ассоциация с птичьими стаями, которые совершают дальний перелёт. На самом деле это были птицы-хищники иного рода.

В эти дни нацистская авиация начала серию бомбежек по железнодорожным узлам в попытке удержать фронт, который под сокрушительными ударами Красной армии трещал по швам. Шла Великая битва за освобождение Советской Украины!

Второе мое детское восприятие – нацистские бомбардировщики летели словно стая саранчи...

Нарастал устрашающий рокот вражеских самолётов.

Было приказано «покинуть вагоны и рассредоточиться».

Но кавалеристы не отходили от вагонов, ведь в них находились боевые кони. И спасти родных не было никакой возможности…

Все продолжали смотреть вверх, как в небе на нас налетает целая армада фашистов.

Было не по себе и немного страшно.

Надвигалось что-то неизбежное, называемое СМЕРТЬ, и даже мой детский ум понял, что ничем эту армаду не остановить… Так, наверное, думали все, и... ошибались...

Теперь-то я знаю: только Алексею Лукичу было всё ясно!

Эшелоны стояли беззащитными посреди украинских бескрайних полей, на открытом месте. Бригада имела только несколько зениток, и они уже были готовы к бою, но что они могли сделать против такой армады нацистских бомбардировщиков!

Положение было хуже некуда, но внешне Алексей Лукич был спокоен: он знал, он уже хорошо знал, что навстречу неприятелю поднимались эскадрильи авиационного истребительного полка «Нормандия-Неман». Уже радист из бригадной связи, – а он знал немного французский – докладывал комбригу, что в эфире слышны команды и переговоры летчиков на русском и… французском языках.

Вернее, то на русском, то на французском…

Помню, что эта информация от радиста из штаба бригады «про французов» передавалась мгновенно от одного бойца к другому, и скоро все, даже я, мальчишка, который имел самое смутное представление о далекой, мне неизвестной Франции, знали, что бомбовый удар нацистов по станции и эшелонам Красной армии было поручено отразить французским пилотам-интернационалистам и их товарищам, советским летчикам.

От этого становилось и радостно, и тревожно. Кто-то уже рассказывал, и все об этом узнали мгновенно, что среди французов не только простые пилоты, но за штурвалами наших «яков» сидят именитые и богатые бароны Франции. Я не знал, кто такой «барон», но понял: это «очень уважаемый человек». «Барон»!

И кто-то произнес, а я запомнил: «Все честные люди против нацистов. И бароны тоже!»

И вот в небе перед нашими глазами разворачивается неповторимая картина: стремительные ястребки будто свалились на фашистскую стаю. И завертелась небесная карусель в гаснущем небе.

Да какая!

В темноте нам уже не было видно самолётов, но то там, то здесь небо прочерчивали трассы пулеметных очередей «яков», в небе появлялись огненные шлейфы подбитых бомбардировщиков, падающих вниз.

В воздухе раздавался непрестанный гул атакующих истребителей и звериный вой прорывающихся к нашим эшелонам бомбардировщиков, огненные линии исполосовали все ночное небо…

Помню, что от метких выстрелов наших летчиков – я уже называл французов «нашими» и сжимал кулаки, крича: «Бей его! Бей гада!» – несколько «бомбовозов» взрывались прямо в небе, да так, что становилось светло как днем. Многие из нацистов падали камнем на землю, о чём свидетельствовали мощные взрывы, да такие, что вздрагивала земля у нас под ногами...

Не помню, как долго шёл бой, но как-то внезапно вокруг всё стихло.

 Где-то далеко догорали кострами сбитые нацистские самолёты, а чистое небо снова вызвездилось ярко и торжественно. Небо Советской Украины! И в этой тишине продолжали стоять люди, не двигаясь, смотря на звезды и еще не веря, что страшные бомбы не посыпятся с неба на их головы.

 И было слышно ржание коней, которые и не подозревали, что этот вечер для многих из них мог бы стать последним...

А в черном небе с Землёй перемигивались дальние звёзды, словно желая нам, землянам, мира и радости и будто зная, что другой такой живой, прекрасной планеты нет...

Утром наш эшелон, как и другие, тронулся по намеченному маршруту в сторону фронта. А мой отец поманил меня к окну теплушки и показал на пролетающие в чистом небе истребители.

Они летели низко-низко над землёй.

На их фюзеляжах блестели яркие стрелы-молнии. Эти «ястребки» вчера вечером сбивали немцев...

«Это лётчики полка «Нормандия», – сказал отец. – «Это Франция! Запомни это!»

И я запомнил...

Я все запомнил...

Как до боли прикусил губу, когда ночью один «ястребок» повернул в сторону нашего эшелона и вдруг вошел в штопор и... превратился в яркую вспышку, погасшую в черноте...

Прошло столько лет, а я все помню...

Это было 2 апреля 1944 года. Прошла вечность…

Не забудем!

………………….

За время боевых действий на советско-германском фронте Второй мировой войны лётчики полка «Нормандия-Неман» совершили 5240 боевых вылетов, провели около 900 воздушных боёв, одержали 273 подтверждённых победы, 36 неподтверждённых, а также повредили более 80 немецких самолётов.

Потери за время ведения боевых действий составили 42 лётчика. Безвозвратные потери!

Всего за время ведения боевых действий через полк прошло 96 человек боевого личного состава. 96 мужественных патриотов Сражающейся Франции!

9 мая 2010 года французские и советские летчики полка «Нормандия – Неман» прошли по Красной площади в Москве в строю Парада Победы…

В последний раз! Прошли и ушли навсегда.

В Небеса! Туда, где сражались вместе!

Рассказ Бориса Ящука, свидетеля того ночного боя, подготовил для печати Николай Сологубовский, сын комбрига Алексея Лукича Сологубовского.

Ссылки и примечания

Ссылка 1 - Мисак Манукян возглавлял группу борцов, которая совершала нападения на немецкие войска и акты саботажа в оккупированной нацистами Франции. В 1944 году 23 члена группы Манукяна были схвачены и приговорены к смертной казни военным трибуналом нацистов. Режим Петена попытался дискредитировать группу с помощью плаката, изображающего бойцов группы Манукяна как «террористов». (Прим. публ.)        

Ссылка 2  - Нацисты потеряли во Франции более 30 тысяч офицеров и солдат. Военные операции нацистской Германии (план «Гельб» и план «Рот») против стран Европы с мая по июнь 1940 года, привели к разгрому Французских, Бельгийских и Голландских вооружённых сил, а также эвакуации Британских экспедиционных сил из Франции. Это обеспечило господство в Европе нацистской Германии и ее подготовку к агрессии против Советского Союза, используя весь промышленный потенциал Европы. (Прим. публ.)

Ссылка 3 -  «RESISTANTES. 1940–1944». Extrait.

First published by Editions Gallimard, Paris

 © Editions Gallimard 2021

 © Françoise Bertrand, Nikolay Sologubovskiy – traduction russe. (Прим. публ.)

Ссылка 4 -  Макс! Так во Французском Сопротивлении называли Жана Мулена. (Прим. в первом французском издании 1947 года.)

Ссылка 5 - Из «Военного дневника» Ф.Гальдера, начальника Генерального штаба сухопутных войск Германии в 1938–1942 годах, автора плана агрессии против Советского Союза «Барбаросса». «14 июня 1940 года. Великий день в военной истории Германии! В 09.00 утра немецкие войска вступили в Париж. Общая обстановка характеризуется тем, что противник отступает по всему фронту и предполагает вновь организовать оборону где-то в глубоком тылу – вероятнее всего, на Луаре. Насколько ему это удастся, покажет время. Сейчас нам следует опасаться только преждевременного отрыва противника от нас… Главком приказал левому флангу 4-й армии наступать на Шартр...» (Прим. публ.)

 http://militera.lib.ru/db/halder/1940_06.html

Ссылка 6 - В Французской армии были части, укомлектованные солдатами из колоний Франции в Африке: «колониальные полки», «колониальные дивизии». (Прим. публ.)

Ссылка 7 - Слова это необходимо выделены самим Жаном Муленом. (Прим. публ.)

Ссылка 8 - 16 июня 1940 года французское правительство Рейно уходит в отставку, уступив место Петену. В тот же день генерал де Голль вылетает в Лондон. При встрече с Черчиллем он сообщает о своем намерении продолжать войну против нацистской Германии. Черчилль решает поддержать де Голля. (Прим. публ.)

Ссылка 9 - «Я должен заметить по этому поводу, что до этих печальных событий безграничная преданность одного из моих сотрудников, г-на Декота, начальника отдела, исполнявшего обязанности начальника штаба, позволила максимально обеспечить питание беженцев. Только на вокзале в Шартре г-н Декот распределил более 172 000 обедов. (Выдержка из донесения префекта Жана Мулена министру внутренних дел от 12 июля 1940 г.) (Прим. в первом французском издании 1947 года.)

Ссылка 10 - Почетный бригадир батальона – звание, которое было присвоено Жану Мулену, по словам полковника де Торква. (Прим. в первом французском издании 1947 года.)

Ссылка 11 - К счастью, это не так. Командир Торква, ставший полковником, командовал 1-м драгунским полком, дислоцированным в Люневиле до 1946 года, когда этот полк был расформирован. (Прим. в первом французском издании 1947 года.)

 Ссылка 12 - Из «Военного дневника» Ф. Гальдера: «17 июня 1940 года. Положение противника прежнее. Кроме весьма незначительного сопротивления на правом крыле 4-й армии, противник повсюду отступает в полном беспорядке; при обнаружении противника с воздуха наши летчики забрасывают его бомбами. Противовоздушная оборона противника бездействует». (Прим. публ.)

Ссылка 13 - Сенегальские стрелки-тиральеры (из «колониальных» частей Французской армии) зарекомендовали себя самым лучшим образом в боях с нацистами. (Прим. публ.)

Ссылка 14 - 18 июня 1940 года генерал де Голль призвал французов продолжать военные действия до полного освобождения Франции от нацистов. Профашистским правительством Петена генерал де Голль был заочно приговорен к смертной казни за «дезертирство» и «измену». В первые месяцы после поражения во Франции вспыхивает пламя всенародного движения Сопротивления. (Прим. публ.)

Ссылка 15 - 10 июля 1940 года Коммунистическая партия Франции в своей подпольной газете «Юманите» публикует Манифест «К народу Франции», в котором призвала создать единый фронт борьбы «за свободу, национальную независимость и возрождение Франции».

22 июля 1940 года на сторону генерала де Голля перешла первая французская колония – острова Новые Гебриды в Тихом океане. В августе к де Голлю присоединились еще ряд французских колоний в Экваториальной Африке (Чад и др.)

7 августа 1940 года Черчилль и де Голль подписывают соглашение об органиации французских добровольческих сил в Англии для «борьбы против общих врагов». Вне Франции рождается движение «Свободных французов» (впоследствии «Свободная Франция, еще позже «Сражающаяся Франция»). Девиз движения – «Честь и Родина», эмблема – лотарингский крест. «Сражайтесь вместе с нами на своем месте, – передавало радио Лондона призывы «свободных французов» к французам внутри оккупированной нацистами страны. – Но остерегайтесь отчаянных или преждевременных действий, которые были бы на руку тирану».

В октябре 1940 году создан первый правительственный орган «Свободной Франции» – Совет обороны империи. Принята «Декларация», впервые провозгласившая необходимость восстановления республики и незыблемость французских республиканских ценностей, включая «Права человека и гражданина». Внутри Франции появляются листовки: «Если мы хотим спастись, последуем за де Голлем и его добровольцами. Если мы хотим, чтобы нас предали, последуем за Лавалем и его присными». (Прим. публ.)

Ссылка 16 - Нацист Клаус Барбье после войны избежал наказания за свои многочисленные преступления во Франции благодаря американским спецслужбам. (Прим. публ.)

Ссылка 17 - Мы закончили работу над книгой «Жан Мулен. Первый Бой» 17 июня 2023. И, представьте себе, вечером – совершенно случайно! – увидели по французскому телеканалу LCP художественный фильм «Жан Мулен» (2002 года)! И сразу решили: вот было бы хорошо сделать этот фильм с русскими субтитрами и показать в России! (Прим. переводчиков.)

Ссылка 18 -  https://interaffairs.ru/news/show/35718

Оригинальный текст на французском языке на сайте Посольство РФ в Париже.          https://france.mid.ru/upload/iblock/106/cuo4clrf7aq0i3kqgwhv874pijlsziqk.pdf

Telegram – канал: https://t.me/interaffairs

Фильмы Николая Сологубовского о Франции, и не только…

Anna Marly-Smirnova. L’hymne de la Résistance française. Le Chant des partisans.

 https://www.youtube.com/watch?v=KRBZgOfwK20

Résistance française. SOLEIL ETERNEL DE L’AMOUR.          https://www.youtube.com/watch?v=Yc6YHtBBTjQ

«АНАСТАСИЯ». Премия НИКА Российской киноакадемии за лучший неигровой фильм России 2008 года.       http://www.youtube.com/watch?v=GD8wCQowDto

Прованс. Русская Франция.

https://www.youtube.com/watch?v=7-S-rg_xss8

Русская эскадра. Послание севастопольцам. http://www.youtube.com/watch?v=t_DFo816EFw

Русская эскадра. Александр Плотто. http://www.youtube.com/watch?v=GDYfSLVgxkg

Франция. Русские традиции. http://www.youtube.com/watch?v=GxJ_cDy7tO8

Dalida. La chanson  «Partir ou mourir» https://www.youtube.com/watch?v=KCzLfyut4sU

AZNAVUR. «AMOUR ETERNEL»

https://www.youtube.com/watch?v=2-PYQEtaabQ&list=PL4zQErH4VaxqRYp8QE2Lfr Khjy7eCEXGb&index=5

ADAMO. Tombe la neige. A Paris... https://www.youtube.com/watch?v=7IgyKa23IAg&t=7s

Aznavour. «Legende de Stenka Razine». https://www.youtube.com/watch?v=10b7f_XKZWE

Париж. Памяти Белого воина.

https://www.youtube.com/watch?v=vUib8JM1RRc&list=PL4zQErH4VaxqRYp8QE2Lf rKhjy7eCEXGb

Tunis. CIMETIERE MILITAIRE. GAMMART. 12 mai 2023. https://www.youtube.com/watch?v=eeB0hcf6JP4

PARIS. SALON INTERNATIONAL DE L`AGRICULTURE. https://www.youtube.com/watch?v=kgO5kyab-ag&list=PL4zQErH4VaxqcQsw3V9oEQ76X1JbvQINX&index=1&t=65s

https://www.youtube.com/watch?v=uujgMJo04Ig&list=PL4zQErH4VaxqcQsw3V9oEQ 76X1JbvQINX&index=2

Interview d`Alexandre Jevakhoff, président de l’AAOMIR http://www.youtube.com/watch?v=eBQAUzc0fX8

Русская эскадра.

 http://www.youtube.com/watch?v=hItilaosrTQ

Электронное издание книги Жана Мулена «Первый бой» на французском языке было выпущено 12 марта 2013 г. издательством Éditions de Minuit на основе бумажного издания той же книги из коллекции «Документы». (ISBN 9782707304049, издание № 5201, типография № 120544, февраль 2012 г.).

Формат ePub был подготовлен компанией ePagine. www.epagine.fr ISBN 9782707326928. © LES EDITIONS DE MINUIT, для бумажного издания на французском языке, 1947

© LES EDITIONS DE MINUIT, для электронного издания на французском языке, 2013

© 2023 Перевод с французского на русский (для некоммерческого распространения) – Ф. Бертран и Н. Сологубовский

Книга отпечатана Издательством Ключ-С в июне 2023 года.

ISBN 978-5-6049745-3-7

Если будут замечания или вопросы по переводу, а также предложения о сотрудничестве и переиздании, то просим направлять ваши письма на: sweeta45@mail.ru

Научно-популярное издание

Мулен Жан

Дневник Жана Мулена «Первый бой»

Сологубовский Николай Алексеевич

Как патриоты Франции сражались с нацистами

Подписано в печать 28.06.2023. Формат 60х90/16. Усл. печ. л. 5.

Тираж 200 экз.

Заказ № Издательство «Ключ-С» 119180, Москва, ул. Большая Полянка, д. 7/10, стр. 3

Тел./факс: +7(495) 211-44-21

 www.kluch-s.ru