Как русский моряк потопил нацистскую подводную лодку
Вторая мировая война в Северной Африке
И один русский моряк в море воин
Как лейтенант Еникеев потопил немецкую подлодку U-602
Из книги «Узники Бизерты: Документальные повести о жизни русских моряков в Африке в 1920-1925 гг». Москва, 1998 год.
Составитель - Сергей Власов.
Очерк капитана I ранга, писателя Николая ЧЕРКАШИНА опубликован под заголовком «Осколок империи».
В библиотеке Сологубовских в Хаммамете (Тунис) хранится экземпляр этой книги с надписью
« Уважаемой Ирине Николаевне Сологубовской от составителя книги с пожеланием добра. С.Власов»
…В сентябре 1976 года советская плавбаза «Федор Видяев» в сопровождении сторожевика и подводной лодки, на которой я служил, входила на рейд Бизерты (военный порт Туниса) с визитом дружбы. В знак уважения к советскому флагу нас поставили не в аванпорте, а в военной гавани Сиди-Абдаллах — в той самой, как выяснилось потом, которая была последним причалом для военных кораблей, уведенных Врангелем из Севастополя.
Здесь же, кстати, укрывались и испанская эскадра, угнанная мятежниками из республиканской Картахены в 1939 году, и остатки французского флота после падения Парижа в сороковом...
Бизерта, Бизерта, пристанище беглых флотов...Я оглядываюсь по сторонам — не увижу ли где призатопленный корпус русского эсминца, не мелькнет ли где ржавая мачта корабля-земляка... Но гладь бизертского озера была пустынна.
Утром объявили сход на берег. Мне не терпелось попасть в Медину — старую арабскую часть города, и я всячески торопил своих спутников — командира плавбазы сорокалетнего крепыша с флибустьерскими бакенбардами Разбаша, на кремовой рубашке которого блестело золото кавторанговских погон, и старпома с нашей подводной лодки — капитан-лейтенанта Симбирцева. В Медине мы с головой окунулись в «добрый старый Восток». Все было так, как грезилось когда-то в школярских мечтах, как виделось лишь на телеэкране да на снимках путешествующих счастливцев.
Велик базар... Плывут малиновые фески, чалмы, бурнусы... Пестрые попоны мулов, яркая эмаль мопедов, сияющая медь кувшинов на смуглых плечах водоносов, пунцовые связки перца, разноцветная рябь фиников, миндаля, маслин, бобов...
На приступках, в нишах, подворотнях, подвальчиках кипела своя жизнь: под ногами у прохожих старик-бербер невозмутимо раздувал угли жаровни с медными кофейниками. Его сосед, примостившийся рядом — седобородый, темноликий, по виду не то Омар Хайям, не то старик Хоттабыч, равнодушно пластал, не поверите, немецким морским кортиком припудренный рахат-лукум…
У ворот старой испанской крепости к нам подбежала девушка, вида европейского, но с сильным туземным загаром. Безошибочно определив в Разбаше старшего, она принялась его о чем-то упрашивать, обращаясь за поддержкой то ко мне, то к Симбирцеву. Из потока французских слов, обрушенных на нас, мы поняли, что она внучка кого-то из здешних русских, что ее дед — бывший моряк, тяжело болен и очень хотел бы поговорить с соотечественниками; дом рядом — в двух шагах от крепости.
Мы переглянулись.
— Может, провокация? — предположил Симбирцев.
— Напужал ежа! — воинственно распушил бакенбарды командир плавбазы. — Нас трое, и мы в тельняшках. Посмотрим на «осколок империи».
Мы пошли вслед за девушкой, которую, как быстро выяснил Разбаш, звали Таня и которую он всю недолгую дорогу он корил за то, что не удосужилась выучить родной язык. Девушка привела нас к старинному туземному дому, такому же кубическому и белому, как и теснившие его соседи-крепыши с чугунными балкончиками и фонарями, вроде тех, что горели на парижских улицах во времена Золя и Мопассана…
«Осколок империи» лежал на тахте под пледом. Голова повернулась с подушки к нам, и старик отчаянно задвигал локтями, пытаясь сесть. Подобрал плед, оглядел нас недоверчиво, растерянно и радостно:
— Вот уж не ожидал!.. Рассаживайтесь! Простите, не знаю, как вас титуловать...
Мы назвались. Представился и хозяин:
— Бывший лейтенант российского императорского флота Еникеев Сергей Николаевич.
В распахе домашней куртки виднелась тельняшка. В вырез ее сбегала с шеи цепочка нательного крестика. Сергей Николаевич рассматривал наши лица, наши погоны, фуражки с тем же ошеломлением, с каким бы мы разглядывали инопланетян, явись они вдруг перед нами. Он очень боялся - и это было видно — что мы посидим-посидим, встанем и уйдем. Он не знал, как нас удержать и смятенно предлагал чай, фанту, буху (местную водку), кофе... Мы выбрали кофе.
— Таня! — почти закричал он. — Труа кафе тюрк!.. Извините, внучка не говорит по-русски, живет не со мной... Вы из Севастополя?
— Да, — ответил за всех Разбаш, который и в самом деле жил в Севастополе.
— Я ведь тоже коренной севастополит! — обрадовался Еникеев. — Родился на Корабельной стороне, в Аполлоновой балке. Отец снимал там домик у отставного боцмана, а потом мы перебрались в центр... Может быть, знаете, в конце Большой Морской стоял знаменитый «дом Гущина»? Вот в этом доме я прожил до самой «врангелиады».
Таня принесла кофе и блюдо с финиками. Я огляделся... Из морских вещей в комнате были только бронзовые корабельные часы фирмы «Мозер», висевшие на стене между иконкой Николая Чудотворца и журнальным фото Юрия Гагарина. Поверх картоньера лежала аккуратная подшивка газеты «Голос Родины», издававшейся в Москве для соотечественников за рубежом.
— Я подписался на эту газету, — перехватил мой взгляд Еникеев, — когда узнал, что ваше правительство поставило в Порт-Саиде памятник броненосцу «Пересвет». Слыхали о таком?
— Тот, что взорвался в Средиземном море?
— Точно так. В шестнадцатом году (1916 г.) на выходе из Суэцкого канала... Я был младшим трюмным механиком на «Пересвете» и прошел на нем — извините за каламбур — полсвета: от Владивостока до Суэца. Это был старый броненосец, хлебнувший лиха еще в Порт-Артуре. Японцы его потопили в 1904-м, подняли, а спустя лет десять продали России. .. Из глубокого тыла мы шли на войну… Но морская война для меня началась и кончилась в одну ночь. Ночь, скажу я вам, ужасную. Мы вышли из Порт-Саида на Мальту за три дня до рождества…Вдруг корабль тряхнуло…Палуба кренилась все круче и круче…. Подобрал меня вельбот с английского эсминца…
Потом выяснилось: подорвались мы на мине, выставленной германской подводной лодкой U-73…
Потом я попал в Грецию, там женился на гречанке Кассии, она родила мне сына, Пересвета… Оттуда попал в Севастополь. Меня определили инженер-механиком на подводную лодку «Тюлень». В войну с турками слава об этой субмарине гремела по всему флоту. Она приводила в Севастополь турецкие шхуны одну за другой, топила транспорты, крейсировала у Босфора... На «Тюлене» я приплыл в Бизерту. Здесь я, уже лейтенант, сошелся очень близко с кавторангом Владимиром Петровичем Шмидтом, братом того самого революционера Шмидта, что был расстрелян на острове Березань. На многие вещи мы смотрели одними глазами. Правда, в Бизерте он снял погоны, принял духовный сан и стал священником. Говорят, до недавних лет Шмидт служил настоятелем в небольшом православном храме в Нью-Йорке близ здания ООН.
Да... Здесь в Бизерте, как на большом перекрестке, пути расходились у многих: кто уехал в Марокко, кто в Сербию, кто во Францию. А по Севастополю тосковали! И как тосковали! Вы шли сюда по бульвару Хабиба? Нет, вы шли по Примбулю. - Приморскому бульвару. Гавань Вьё-Пор мы переименовали в Артбухту. А городской холм Джебель назвали между собой Малаховым курганом.
Еникеев на минуту замолк, задумался, потом снова повел свой грустный рассказ:
— Конечно, я мог бы вернуться на родину, как вернулся генерал Слащов со своими казаками. На мне не было крови... Заурядный корабельный механик. Кто стал бы меня преследовать? Но жизнь моя уже установилась здесь. Приехала из Пирея Касси с Пересветом, вскоре родилась дочь, Ксения.
Я преподавал теоретическую механику в гардемаринских ротах Морского корпуса, который русские моряки создали в Бизерте. Все было хорошо, пока корпус не распустили. Вот тут начались черные дни. Безработица... Потом устроился рабочим в аккумуляторную мастерскую. И, наконец, в тридцать третьем году выбился в начальники электротехнической службы торгового порта.
Как только началась Вторая мировая война с бошами, я вступил добровольцем во французский флот. Однако плавать мне не пришлось. В чине капитан-лейтенанта меня назначили старшим механиком здешней базы по ремонту подводных лодок. Через год я отравился хлором и меня списали вчистую…
Когда я узнал о гибели сына Пересвета — волосы стали белыми... Лейтенант французского флота Пересвет Еникееев погиб девятнадцатого декабря сорокового года на подводной лодке «Сфакс» под Касабланкой. Потопили их боши…
Немцы оккупировали Бизерту в ноябре сорок второго года. В порту я не появлялся, хотя меня могли обвинить в саботаже и расстрелять. И когда в марте сорок третьего ко мне вломились ночью жандармы, я так и понял — повезут на расстрел. Простился с Касси и Ксюшей... Привезли меня в порт, где стояла немецкая подводная лодка. Теперь мне известен ее номер — U-602, как известно и то, что лодку сына потопила U-37. Но тогда я решил — вот она, убийца моего Пересвета. Новенькая, спущенная со стапелей чуть больше года, она несла четыре торпедных аппарата в носу и один в корме. Зубастая была акула. Командир субмарины на скверном французском сообщил мне, что в электродвигатели попала морская вода и требуется срочная переборка механизмов. И если я не справлюсь с работой за сутки, то он лично расстреляет меня прямо на причале…
Делать нечего. Взялся за работу… и устроил я им межвитковое замыкание якорей обоих электромоторов. Причем, сделал это так, чтобы замыкание произошло лишь при полной нагрузке. Полный же подводный ход, как вы сами знаете, лодка развивает лишь в крайне опасных ситуациях.
23 апреля сорок третьего года U-602 погибла «при неизвестных обстоятельствах» у берегов Алжира…
U-602 — это мой личный взнос на алтарь общей победы…
Еникеев дотянулся до картоньера, выдвинул ящичек и достал из него старый морской кортик. Ласково огладил эфес и ножны, тихо звякнули бронзовые кольца и пряжки с львиными мордами.
— Теперь, когда вы знаете мою историю, я хочу попросить вас об одном одолжении, — Еникеев не сводил глаз с булатного клинка. — Когда вернетесь в Севастополь, бросьте мой кортик в море… возле памятника затопленным кораблям. Беру с вас слово офицера.
Он решительно протянул Разбашу кортик, рукояткой вперед.
…
В один из воскресных дней, вернувшись в Севастополь, мы все той же бизертской тройкой спустились с Приморского бульвара на мысок, против которого высится над водой свеча Коринфской колонны. Разбаш достал из свертка кортик лейтенанта Еникеева, повертел в руках и сокрушенно вздохнул:
— Как-то жалко в море бросать. Может, в музей сдадим?
— А слово офицера? — напомнил Симбирцев.
Разбаш размахнулся и с силой метнул кортик туда, где в неспокойной синеве зыбко отражался бронзовый орел памятника затопленным кораблям.
Публикация Н.Сологубовского 14 мая 2023 года
