Памяти Анастасии Александровны Манштейн-Ширинской. Глава 8
Памяти Анастасии Александровны Манштейн_Ширинской
22 декабря 2009 года в Бизерте скончалась Анастасия Александровна Манштейн-Ширинская.
23 декабря 1920 года первые Русские люди, моряки и члены их семей, на кораблях Русской Эскадры прибыли в тунисский порт Бизерта.
Книга о Русской эскадре и об Анастасии Александровне Манштейн-Ширинской
Российские военные моряки называют ее «бабушкой Русского флота».
Тунисцы и друзья называют просто – Бабу. Мэр Бизерты говорит о любви, которая связывает ее и город уже сто лет. Площадь, на которой находится Храм Александра Невского, названа ее именем.
Многие годы она возглавляла православную русскую общину в Тунисе.
За свой неутомимый и благородный подвижнический труд она была награждена орденами и почетными знаками России, Туниса и Франции.
Ее книга воспоминаний «Бизерта. Последняя стоянка» была переиздана несколько раз и получила литературную премию Александра Невского.
Ее просьбу о судьбе православных храмов в Тунисе выполнил Патриарх Московский и всея Руси.
Президент России посылал ей поздравительные телеграммы и подарил свою книгу с дарственной надписью: «В благодарность и на память».
Мэр Парижа называл ее «мамой» и каждый год навещал ее.
Документальный полнометражный фильм «Анастасия», сделанный о ней российскими кинематографистами, был признан в России лучшим неигровым фильмом 2008 года.
Из России, Украины, Франции, Германии, Швейцарии и других стран приезжали в Бизерту люди, чтобы навестить ее и послушать ее рассказы о Русской эскадре и русских судьбах, посетить храмы, поклониться могилам русских моряков.
Вдали от Родины, она сберегла в душе Россию, веру и любовь к русской культуре и истории.
Ее имя – Анастасия Александровна Ширинская.
В 2004-2009 годах автору книги посчастливилось быть рядом с ней в течение многих дней. И магнитофон, видеокамера, фотоаппарат сохранили ее образ, ее воспоминания и размышления, слова, обращенные ко всем русским людям.
Анастасия Александровна Ширинская хранила память о Русской эскадре, которая ушла в 1920 году из Крыма, о русских людях, оказавшихся на чужбине, и многое рассказала автору этой книги, одному из создателей документального фильма «Анастасия» (кинопремия Ника за 2008 год).
Что случилось в Крыму в 1920 году?
Как Русская эскадра оказалась у берегов Африки?
Как жили русские люди в Тунисе?
Как они построили православные храмы и сохраняли русскую культуру?
Почему надо изучать Историю России, ее революций и Гражданской войны?
Как служить России?
Какой будет Россия, о которой мечтали наши отцы и деды, о которой мы мечтаем?
Обо всем этом рассказала Анастасия Алексндровна, свидетель и летописец отшумевшей эпохи, которая много лет прожила в своем маленьком доме рядом с православным Храмом Александра Невского в тунисском городе Бизерта…
Стала раритетом книга Николая Сологубовского, изданная в 200 экз., о Русской эскадре, которая ушла из Крыма в 1920 году в далекий африканский Тунис: «Анастасия Александровна Ширинская. Судьба и память». Москва, Издательский дом «Ключ-С»,
К книге прилагаются три диска DVD короткометражных документальных фильмов (6 часов): диск первый - «Анастасии Александровне посвящается», диск второй - «Посвящается Севастополю, городу–герою Русской славы», диск третий – «Морской поход. 14-25 июля 2010 года».
Предлагаю вашему вниманию восьмую главу из этой книги «Анастасия Александровна Ширинская. Судьба и память». Москва, Издательский дом «Ключ-С»,
Глава восьмая.
СУДЬБЫ РУССКИХ ЛЮДЕЙ
Французы понимали, что русские останутся в Тунисе надолго, и приняли решение создать для них лагеря беженцев. И вот в Бизерте (Надор, Бен-Негро, Сен-Жан, Эль-Эйш, Рара), Табарке, Айн-Драхам и Монастире были организованы такие лагеря[1].
Капитан 2-го ранга Н.Монастырев вспоминал в книге «В Черном море», изданной в Париже:
«Лишь начались работы по строительству лагерей, многие отправились на берег, несмотря на то, что зарплату предлагали маленькую... Власти озаботились поисками работы для беженцев, а те искали ее со своей стороны, поскольку в самих лагерях жизнь им не нравилась. Быстро эти лагеря опустели, и вскоре остались в них лишь женщины, дети да инвалиды».
Главное тогда было найти работу! Сойдя с кораблей на берег, офицеры и матросы брались за любую работу. Они были землемерами и топографами, механиками и электриками, кассирами и счетоводами и врачевали. Некоторые отправились в столицу на заработки, кое-кто подался в деревню. Офицеры были вынуждены наниматься в батраки. В поисках работы все оказались в одинаковом положении - без различия чинов и даже образования. Выбор предложений был очень ограничен…
– А что же было делать? – задает вопрос Анастасия Александровна. – Французы предложили взять русских на некоторые предприятия и в учреждения: на железные дороги, на почту, в школы и даже в медицинские ведомства. Очень много русских работало на тунисских дорогах. Русские работали там, где никто не хотел. На юге, в Сахаре, например. А туда сообщение было трудное – машин никто не имел, автобусы ходили очень редко.
Но были русские доктора и врачи, которые были вынуждены соглашаться на любую работу, хоть служить сторожами...
Генерал Завалишин, будучи человеком интеллигентным, работал в лицее консьержем, сторожем, мыл уборные.
Генерал Попов - инженер-механик, как и 20-летний матрос Никитенко, просили место механика.
Алмазов, который когда-то в Париже готовил докторскую степень по международному праву, берет работу писаря.
Людям, которые находились на высоком интеллектуальном уровне, такое было очень тяжело. Когда наши дамы шли в прислуги, к ним относились очень хорошо, с уважением, но старались поменьше платить.
Французы говорили – «русские Иваны приехали прислугами работать»... Платили страшные гроши. Жили мы в очень большой бедности...
Постепенно число русских в Тунисе уменьшалось. В поисках работы они уезжали в Европу, Америку, даже в Австралию…
Перед своим отъездом из Туниса в ноябре 1924 года адмирал Эксельманс сделал все от него зависящее, чтобы помочь русским семьям, которые еще оставались в Бизерте. Его хорошее знание ситуации позволили генеральному резиденту в Тунисе Люсьену Сену обратиться к председателю Совета министров Франции Эдуару Эррио со следующим письмом:
«Имею честь доложить, что я смог изучить этот вопрос, осторожно наводя справки у морского префекта. Необходимо указать, что в Бизерте, кроме уже малочисленных моряков, составляющих сокращенные экипажи, существуют еще две категории людей, которые достойны особенного внимания.
Первая категория - это Сиротский дом, которым занимается адмирал Герасимов. Какое бы ни было мнение о русских, интернированных в Бизерте, можно только иметь самое высокое уважение к этому старому человеку, апостолически преданному делу воспитания детей, покинувших с ним русскую землю. Кроме того, Сиротский дом не имеет никакого отношения к эскадре, и Советы не могут претендовать на людей, которые его составляют. В этой школе находится еще около 80 детей. Все уедут приблизительно через год, как уехали старшие ученики зарабатывать на жизнь во Франции или Бельгии. Будет простой человечностью позволить адмиралу Герасимову докончить свое дело и предоставить ему для этого возможность, как это делалось до сих пор.
Вторая категория состоит из жителей «Георгия Победоносца». Как выше указано, этот старый броненосец не способен на морской переход. Он служит казармой или, скорее, убежищем семьям моряков. Некоторые из этих людей, относительно молодые и способные работать, зарабатывают себе на жизнь, хотя и с трудом, но смогут продолжать; другие же ни на что больше не способны - это пожилые люди, которые не в состоянии работать. Их ожидает старческий дом. Для каждого из них придется принять решение, так как невозможно их бросить на произвол судьбы.
Во всяком случае, так как «Георгий» не может идти в плавание, надо постараться его сохранить для его теперешнего предназначения в ожидании возможности разрешить вопрос о дальнейшей судьбе каждого из его жителей. Обе предлагаемые мною меры не могут быть не приняты.
Положение русских в Бизерте хорошо известно иностранцам. Адмирал Эндрюс (Andrews), командующий американскими морскими силами в Европе, пробыл долго в Бизерте на «Питсбурге» («Pittsburgh») и встречался там с адмиралами Герасимовым и Беренсом, которые изложили ему положение. Командир другого иностранного судна, аргентинского фрегата «Президент Сармиенто» («President Sarmiento»), который пробыл в Бизерте 4 дня, также встречал русских адмиралов. Для него, так же как и для адмирала Эндрюса, мы дали убежище людям, потерпевшим крушение, так как это настоящие обломки – будь то люди или материал, и, сделав это, Франция осталась верна своим традициям щедрости и гуманности.
Что касается других – я говорю о русских офицерах и матросах, – то их права усложняются тем обстоятельством, что они принимаются в стране протектората, и вытекающей из этого необходимостью считаться с суверенитетом Его Высочества Бея.
Французскому правительству надлежит объявить русским о широкой амнистии, о которой упоминается в конце министерского письма. Они должны быть свободны или использовать эту амнистию, или обосноваться в стране, которая им подойдет.
Но очень важно, по моему мнению, спустить людей на берег, как только переговоры о передаче их кораблей будут закончены, и взять корабли под надзор, поставив на каждом военную охрану. Эта мера необходима, чтобы помешать русским потопить свои корабли, покидая их.
В доказательство действительности этой опасности мне достаточно напомнить, что в 1923 году два русских офицера пытались потопить в Сиди-Абдаля два судна, которые французское правительство решило продать иностранцам. Вполне очевидно, что если это могло случиться с судами небольшой стоимости, продажа которых состоялась по договору между французским правительством и русскими представителями бывшего правительства Врангеля, то есть еще больше причин полагать, что это может повториться при передаче судов советскому правительству».
– Несмотря на официальный тон, как сильно чувствуется в этом архивном документе человечность! – комментирует Анастасия Александровна этот документ. – Как утешительно видеть в нем солидарность моряков, крик о помощи погибающим!
Председатель Совета министров Эррио незамедлительно ответил генеральному резиденту в Тунисе телеграммой:
«Париж, 4 ноября 1924 года.
С согласия морского министра прошу Вас обеспечить бесплатный проезд русским морякам с эскадры Врангеля, которые желали бы ехать во Францию. Эррио».
20 ноября 1924 года адмирал Эксельманс написал еще одно личное письмо морскому министру о трудностях, с которыми сталкивались русские офицеры в поисках работы:
«Разрешите представить Вам списки русских офицеров и матросов, ищущих работу, со сведениями, могущими заинтересовать людей, имеющих возможность предоставить им какую-нибудь работу. Я послал такие же списки главным директорам общественных работ по сельскому хозяйству, индустрии и финансов, а также директору Компании трех портов и господину де Шавану».
«В приложении к этому рапорту – подробные списки с рекомендациями. И его усилия не пропали даром, вспоминает в своей книге Анастасия Александровна. Французские морские офицеры остались верны своему командиру, адмиралу Эксельмансу, и делали все, что было в их силах, чтобы помочь русским».
Списки, о которых пишет адмирал, были составлены в следующем порядке:
Первая категория – «главы семейств» – семья, состоящая из стариков и детей; порядок зависит от числа и возраста стариков и детей на иждивении главы семьи.
Вторая категория – «женатые без детей»: молодые люди от 19-23 лет, холостые старше 50 лет без детей и родителей на иждивении.
Третья категория – «холостые люди 23-50 лет».
– За этими списками имен встают передо мной лица хорошо мне знакомые, часто любимые, – говорит Анастасия Александровна. – Я волнуюсь, встречая в архивах суждения ошибочные, часто несправедливые.
В своей книге она пишет:
«В большинстве случаев люди довольствовались самыми скромными предложениями работ, не имеющих ничего общего с их образованием. Но как можно было на что-нибудь претендовать! Только доктора могли надеяться найти работу по специальности в кадрах колониальных врачей. В общественные работы требовались землемеры или наблюдающие за работами по постройке дорог, чаще всего в отдаленных местностях Туниса, куда, за исключением русских беженцев, никто ехать не стремился.
Некоторые, не без причин, все еще надеялись послужить во флоте. Из объявлений:
«Пригорков Владимир, капитан I ранга, кавалер ордена Почетного легиона, прослуживший с честью на французских военных кораблях: просит место командира буксира или драги».
«Рыков Иван, капитан II ранга, гидрограф: просит место командира буксира».
Как все остальные, Пригорков и Рыков были посланы землемерами на юг Туниса - «в поле», как говорили русские.[2]
Читаю, что лейтенант Калинович просит место рулевого, и вижу очень живо молодого, очень красивого офицера, потерявшего ногу во время войны и в течение 5 лет занимавшегося кадетами в Джебель-Кебире.
Один журналист удивляется, что так мало русских работает на кораблях. Он выводит из этого, что на эскадре было очень мало моряков! Но про какие корабли он говорит? Прием на французский флот для русских был закрыт, и даже на каботажном судне беженец не мог быть командиром.
Другие молодые офицеры или гардемарины готовы были служить даже матросами. Синдикаты запротестовали – беженцы составляли конкуренцию «туземцам», которые тоже могли претендовать на такие скромные места.
Итак, в то время как некоторые ставили русским в упрек, что они берутся за какую угодно работу и за какую угодно цену, другие, напротив, публиковали насыщенные ненавистью статьи об «этих баронах и офицерах, которые не могут решиться на физическую работу, которую они всегда считали унизительной». Не раз еще придется сталкиваться на чужбине с самой низкой клеветой.
В те времена в Тунисе ходила такая фраза: «Если вы видите палатку на краю дороги или убежище под дубами Айн-Драхама, вам может пригодиться знание русского языка: один шанс на два, что этот землемер или лесник – русский». Тогда ходила и такая шутка: «Два англичанина – это футбол. Два немца – это две кружки пива. Два русских – это хор».
Не только Иван Михайлович Шадрин, который в прежней жизни был регентом Императорской капеллы, организовал хор. В разных тунисских городах появилось несколько русских ансамблей, в том числе казацкие и цыганские. И была создала … балетная школа. И русские давали уроки и танцев, и пения, и музыки!
Они создавали русские клубы и объединились в Союз русских ветеранов.
Контр-адмирал Гранклеман, заменивший адмирала Эксельманса на посту морского префекта в Бизерте, в свою очередь тоже столкнулся с болезненным вопросом трудоустройства русских и писал резиденту Франции в Тунисе:
«В данное время мы продолжаем содержать этот персонал при помощи специального фонда, называемого «Русский бюджет», пополняемого фондом Врангеля, и нашего бюджета, которым я располагаю, но вполне вероятно, что эти средства вскоре иссякнут, так как «Русский бюджет», как и наш, выдается только до 31 декабря...
Я считаю своим долгом подтвердить, что в течение всего года моего пребывания в Бизерте персонал, для которого я прошу Вашей помощи, никогда не дал ни малейшего повода усомниться в его порядочности или нравственности.
Добавлю, что русские офицеры и моряки, которые уже получили места в Бизерте или ее окрестностях, дают полное удовлетворение и что их работа очень ценится. Прийти им на помощь будет пользой для всех, но главное - это станет делом гуманности, а также солидарности, так как я не могу забыть, что многие из них боролись с нами во время Великой войны против общего врага и что некоторые из них носят следы ранений, полученных в этой борьбе».
В 1925 году в Тунисе оставалось только 700 русских людей, из которых 149 – в Бизерте.
«Мне не стыдно мыть чужую посуду…»
Я держу в руках один из французских документов, показанный мне Анастасией Александровной. В списках ищущих работу первое имя в первой категории: «Манштейн, 36 лет, старший лейтенант, 4 дочери - 11,7, 6 лет, младшей 3 месяца; просит работу топографа или наблюдателя за городскими работами недалеко от Бизерты по причине учения детей». И рядом приписка мелким, четким французским почерком: «Положение заслуживает интереса».
– Моя мама говорила: «Мне не стыдно мыть чужую посуду, чтобы дать образование детям!» – рассказывает Анастасия Александровна. – Конечно, я теперь понимаю, что и отец, и мать раньше умерли, раньше срока, потому что они так много работали! Мама как вол работала! Я помню, как она стирала в холодной воде, в каком-то чане большом, деревянная доска, и течет эта холодная мыльная вода. Я все еще вижу эту удручающую картину: полное корыто белья, кусок зеленого мыла оставляет зеленые полосы, скользя по доске, струи воды текут по маминым рукам, когда она выжимает тяжелую простыню. А она еще поет... и говорит стихи Никитина: «Эх ты, Русь моя, Русь державная, моя Родина православная!»
…Я помню ее руки… От стирки в холодной воде они у нее болели. Но она никогда не жаловалась.
Добавлю к словам Анастасии Александровны то, что она написала в своей книге:
«Моя сестренка Маша родилась весной 1924 года, и, так как мама работала целый день, я много ею занималась. Вероятно, с этого времени у меня останется особая нежность к детям первого года жизни –удивительной жизни тихо лежащего в колыбели маленького ребенка, внимательный взгляд которого открывает окружающий его мир.
Мы жили очень бедно, но достойно. Чем только папа ни занимался, чтобы прокормить семью! Он мастерил рамочки для фотографий и полочки из красного дерева, которые он с помощью мамы часами полировал вручную. Я вижу, как под размеренным движением пропитанного льняным ласлом полотняного тампона по совсем, казалось бы, иссохшей поверхности начинает переливаться цветами каштановый отблеск оживающего дерева, как заново зарождается в нем жизнь... Папа все умел делать руками и работал с большим вкусом, но устанавливать цену было для него большой задачей».
«Мой ангел Глафира Яковлевна!»
Приехав с линейного корабля «Генерал Алексеев», Александр Михайлович Герасимов, директор Морского корпуса, в сопровождении контр-адмирала Машукова, желавшего посмотреть, как устроилисься в крепости гардемарины, поднялся в Кебир[3]. Осмотрев все казематы и помещения, адмирал Герасимов выбрал себе скромную комнату, где стал устанавливать и застилать две койки.
– Вот здесь я буду жить, – сказал А. М. Герасимов.
– А для кого вторая койка? – спросил Н. Н. Машуков.
– А для жены моей, для Глафиры Яковлевны, – ответил Александр Михайлович.
– Как для жены! – воскликнул Николай Николаевич. – Ведь мы же порешили, что женщин не будет в крепости!
– Она не женщина, – спокойно ответил директор.
– Кто же она? – спросил Машуков.
– Она – ангел, – ответил А. М. Герасимов, и добрая, светлая улыбка озарила все его лицо. – Но раз уж мы так порешили, я, так и быть, устроюсь внизу в Сфаяте.
18 мая 1922 года Глафира Яковлевна умерла. Все ее любили и очень жалели, так как она очень долго страдала. В их маленькой, бедной кабинке на коленях у ее кровати горько рыдал адмирал, обыкновенно такой молчаливый и сдержанный. Корпусные столяры сделали гроб, и генерал Завалишин собственноручно обил его глазетом и кружевами.
Офицеры несли гроб на высокий Кебир в церковь, где покойница так любила молиться. Гардемарины стояли шпалерами по всей горе, и вся дорога была усыпана цветами, собранными маленькими кадетами. Морские и сухопутные французские офицеры и их дамы, представители Русской эскадры, все экипажи Кебира и Сфаята запрудили церковь, коридоры и дворы крепости. Корпусной хор пел заупокойную Литургию медленно и торжественно. Длинное погребальное шествие двинулось на далекое бизертское кладбище, где в глубине вдоль левой стены было уже несколько русских могил.
В течение нескольких лет будет еще заботиться старый адмирал об учениках Морского корпуса, переписываться с ними... В летние вечера можно было видеть его высокую фигуру в белом по дороге в Надор. Он всегда гулял одной и той же дорогой, всегда один.
В одном из залов музея Черноморского флота в Севастополе выставлена старая черно-белая фотография. Гроб, накрытый Андреевским флагом, несут на решетчатых носилках несколько человек. На втором плане – боковой фасад здания, высокие окна с дощатыми жалюзями. Прямо перед нами – радиатор старенького грузового автомобиля, с большими круглыми фарами. Подпись под фотографией гласит: "Похороны адмирала А.М.Герасимова. Несут гроб адмирал М.А.Беренс, Ф.А.Римашевский, А.А.Стеблин, адмирал А.И.Тихменев".
«Я так хочу увидеть Севастополь!»
– Мария Александровна стала героиней романа Вацлава Михальского "Весна в Карфагене"[4], – рассказывает Анастасия Александровна. –…Когда в ноябре 20 года они погружались на корабль, было страшно много народу. Маша шла за мамой, которая несла сестренку, и в толпе они были разлучены. Один из моряков узнал потерявшуюся Машу, схватил и вытащил из толпы… Больше она никогда ни маму, ни сестру не увидела… Так вот, когда она заболела, а жила она очень бедно, в подвале русской церкви, то начала разговаривать с самой собой. Али, который за ней ухаживал, спрашивал: "Мадам, с кем это вы разговариваете?" А Мария Александровна гордо отвечала: " Я разговариваю с Пушкиным!" И единственное, о чем она просила, это чтобы ее после смерти отпевали в Храме… И ее воля была выполнена!
Вспоминаю Марию Аполлоновну... В день Марии Египетской, в своей маленькой квартире над магазином Феликса Потена, она принимала только друзей. Прекрасная хозяйка, она умела принять каждого, как самого почетного гостя. Смотря на ее простоту и заботу, невольно думалось о приеме в Севастополе Государя Николая II. Кульстрем, супруга градоначальника, сидела около Императора, который обращался к ней по имени-отчеству: Мария Аполлоновна. У него была исключительная память...
Тогда она принимала Императора... Теперь она принимала нас все с тем же желанием угодить приглашенным…
Вспоминаю и Веру Евгеньевну... Она жила в мансардной комнате на террасе большого дома в центре города. Входя в ее одинокую комнатушку, гость попадал, совершенно неожиданно, в теплую, уютную обстановку. Все напоминало далекое прошлое. Портрет стройной, небольшого роста девушки - это она в Милане. Портрет офицера в белой морской форме - это ее муж, пропавший без вести. Как переживала она свое одиночество на пороге старости, на этой высокой террасе, открытой зимним ветрам! Днем ее можно было узнать издалека: жалкая фигура, сгорбленная под тяжестью корзинок, набитых «русским печеньем», которое она продавала, разнося по клиентам.
В июне 1900 года российский броненосец «Александр II» под флагом контр-адмирала Бирилева, в сопровождении миноносца «Абрек», стал на якорь на рейде Бизерты. Адмирал по приглашению губернатора Мармье посетил новый форт Джебель-Кебир в окрестностях города. Блестящий морской офицер, весьма честолюбивый, Бирилев вскоре станет морским министром России. Мог ли он на пороге XX века предугадать, что через 20 лет этот же рейд станет последней якорной стоянкой последней российской эскадры, что эти же казематы Джебель-Кебира станут последним убежищем для последнего русского морского корпуса!
Мог ли он предполагать, что члены его семьи будут доживать свой век в изгнании и умрут на этой африканской земле!
В декабре 1983 года в Тунисе в одиночестве умирала последняя из Бирилевых – Настасья Ивановна, вдова капитана II ранга Вадима Андреевича Бирилева, племянника адмирала.
Я поехала навестить ее незадолго до ее кончины. Тунисцы, две девочки, ухаживали за ней. Когда я вошла в слабо освещенную комнату, мне показалось, что она в бессознательном состоянии: столько безразличия было в ее отрешенности. Возможно, случайно ее усталый взгляд встретился с моим. Она меня тотчас узнала. Она протянула ко мне руку и радостно, с надеждой прошептала:
- Ты приехала из Севастополя?
Она знала, что я приехала из Бизерты, но для нее Севастополь и Бизерта были одним целым: два города, навсегда слившиеся воедино...
И она добавила с какой-то неожиданной сдержанной страстью:
- Если бы ты знала, как мне туда хочется!
Она видела только Севастополь…
Я присела рядом с ней…
Ее последними словами были:
- Я так хочу увидеть Севастополь![5]
«Я хотела остаться русской!»
– Меня часто спрашивают, почему я не покинула Бизерту….–рассказывает Анастасия Александровна. – У меня не было никакого другого гражданства. Отказалась от французского! Я хотела остаться русской! Здесь я вышла замуж, в 1935 году, стала Ширинской, мои трое детей родились в Бизерте. Здесь жили мои родители. В Бизерте живут мои первые ученики; мне выпало учить и их детей и внуков.
В 17 лет я начала немного подрабатывать репетиторством, покупала книги, одевалась и даже начала собирать деньги, чтобы продолжать учиться в Европе.
Я зарабатывала частными уроками математики, и только потом, после пятьдесят шестого года, когда Тунис стал независимым, мне разрешили постоянно преподавать в лицее. Работы было много. После лицея я бежала домой, где меня ждали ученики и частные уроки…
Моя жизнь тесно связана с развитием Бизерты, европейской части которой было в те времена не более тридцати лет. Большая часть французского населения состояла из военного гарнизона, который обновлялся каждые два или четыре года. Но было также много статского населения: чиновников, врачей, фармацевтов, мелких коммерсантов... Все они обосновались «на веки вечные», все видели будущее семьи в стране Тунис…
«Что делает Купреев?»
– В Бизерте конца двадцатых годов русские не были больше иностранцами, – улыбается Анастасия Александровна. – Их можно было встретить везде: на общественных работах и в морском ведомстве, в аптеке, в кондитерских, кассирами и счетоводами в бюро. На электрической станции тоже было несколько русских. Когда случалось, что свет тух, всегда кто-нибудь говорил: «Ну что делает Купреев?»
Она, улыбаясь, повторяет:
– Да, все так и спрашивали: «Опять этот Купреев? Что делает Купреев?
И уже серьезно добавляет:
– Так Бизерта стала частью моей души. И меня уже никогда не отпустят тени тех, о чьей честности, верности присяге, любви к России я должна говорить всем, кто сегодня приезжает сюда…
«Отчасти, – пишет Анастасия Александровна в своей книге, – мы жили еще в мире, который навсегда покинули, и, возможно, что именно это помогло нам пережить первые годы изгнания. За горькой повседневностью действительности вставали облики милого прошлого. Новогодние и пасхальные визиты, целование руки, страстные споры по вечерам о событиях, информация о которых доходила до нас с разных частей земли, - все это, конечно, удивляло наших бизертских соседей, но нисколько их не беспокоило, а может, даже позволяло их воображению вырваться за рамки привычных представлений.
Среди людей, встречавшихся с нашими эмигрантскими кругами, многие с оттенком восхищения будут позднее рассказывать, что они знали русскую принцессу или флигель-адъютанта Императора. Для них в их серой жизни это, быть может, являлось чем-то сказочным, в то время как для русских сочинителей это стало долгожданным случаем нарядиться в «павлиньи перья». Я никогда в нашей среде принцесс не встречала, более того, всегда казалось подозрительным, если кто-то начинал распространяться о знатности своих предков. Мы это понимали уже детьми.
Однажды Александр Карлович Ланге услышал, как его племянник хвастался перед своим приятелем-французом, что его дедушка был генералом. Я слышу еще Александра Карловича, его манеру говорить и вес каждого слова: - Правильно говоришь! Твой дед был генерал, и даже известный генерал. Но ты? Ты ведь делаешь только глупости!
Хвалиться!.. Гордиться!.. Чтить!.. Трудно иногда найти границу.
Мы все знали слова Пушкина: «Жалок народ, который не чтит своих предков», а предками мы также считали великих людей нашей Истории. Мы жили еще близким прошлым, почти более реальным, чем удручающее настоящее, что помогало самым неимущим не чувствовать себя полностью обездоленными».
Александр Александрович Рубцов
Как-то зашел у нас разговор об Александре Рубцове. Этот русский художник в 1914 году прибыл в эту страну, имея грант для написания большой исторической картины, но после начала Первой мировой войны оказался отрезанным от России. 11 ноября 1915 года он поселился – и оказалось, навсегда – в квартире-мастерской на улице Аль-Джазира. Здесь художник прожил 34 года, до конца своих дней, создав десятки картин, запечатлевших яркие краски страны и женскую красоту. В Тунисе называют великим национальным художником.
На тунисской земле русский мастер нашел для себя то, что искал в странствованиях по странам Средиземноморья: идеальный мир для творчества. Процитирую его дневник: «Яркость солнца, изысканная световая гамма, сочетающая вечную зелень с охрой пустыни и бесчисленными оттенками морской бирюзы, пленили мое воображение».
Но не только красоты и богатство природы притягивали Александра Александровича. Он рисовал простых людей, мужчин и женщин, торговцев и посетителей тунисских кофеен. Рубцов оставил потрясающую серию народных портретов. Под ними художник обычно подписывался по-арабски - "Искандер Рубцоф".
Фанатически работоспособный – он создал более 3000 картин, рисунков, натюрмортов и портретов – Рубцов вел жизнь отшельника. Бородатого человека, одетого в черное и зимой, и летом, в сандалиях на босу ногу и вечным натюрмортом тунисцы окрестили "русским дервишем"[6].
Я спросил Анастасию Александровну мнение об этом русском художнике. Она задумалась, у меня промелькнула мысль, что я неловко задел что-то очень чувствительное в сердце Анастасии Александровны, и начала отвечать издалека.
– Мне Оленька Вербицкая оставила стихотворение Бунина…
Анастасия Александровна читает по памяти:
"И цветы, и шмели, и трава, и колосья…
И роса, и полуденный зной...
День придет - Господь сына блудного спросит:
"Был ли счастлив ты в жизни земной?"
Я перечувствовала такую поэзию Бунина, которая соответствует всей моей жизни! Надо уметь в самых простых вещах чувствовать этот дар жизненный, что вам дано!
«Час настанет! Был счастлив ли ты в жизни земной?» А Рубцов? Вот вы пишете в своей книге, публикуете отрывок из дневника Рубцова…
Она находит на своем письменном столе мою книгу и зачитывает слова Рубцова:
«Почему я не покидаю Тунис?» - задаю я себе вопрос и сам отвечаю: «Я мог бы оставить Тунис, но я всегда бы испытывал ностальгию по краскам и цветам»…
– Так вот. Я очень хорошо знаю эту улицу Аль-Джазира… И вот что я скажу… Свою Родину не покидают из-за красоты и цветов!
Анастасия Александровна стукнула своим маленьким кулачком по столу.
– Он не русский для меня, а Бунин – русский. Я чувствую, что Бунин – русский. А Рубцова – не чувствую! Он в Петербурге получил прекрасное образование, ему дали стипендию, ему предоставили возможность ездить по Европе…И вот… когда русские мальчики умирали на войне …
Она смотрела на меня, и в глазах ее сверкали искры гнева.
«Так что же Рубцов сделал плохого? В чем его вина?» – спрашивал я самого себя.
–….А когда русские, офицеры и матросы, искали работу в Тунисе, – с болью в голосе сказала Анастасия Александровна, – у Рубцова было много знакомых, он мог помочь, но он русских чурался!
Анастасия Александровна опустила голову и замолчала. Мне стало стыдно для Рубцова, которого я так люблю. Его картины запечатлели неповторимую красоту человека и природы. «Как так можно, в трудную минуту не протянуть руку помощи соотечественнику, попавшему в беду? Права Анастасия Александровна – так русские не поступают!» – подумал я, пытаясь понять ее молчание.
Но она думала о другом. Может ли она осуждать другого человека? Имеет ли она на это право?
– Может быть, я совсем ошибаюсь… Может быть, но я не почувствовала его как русского. А Бунина почувствовала… Бунина выгнали из страны, но он – русский. Только русский может так написать: "И цветы, и шмели, и трава, и колосья…" Это моя Россия! Это так верно написано, что я вижу цветы русских лугов, вижу, как колышется трава, как наливаются золотые колосья, и как неустанно трудятся шмели. Все мои воспоминания раннего детства в этих словах. Я вспоминаю тропу к Донцу, цветы, до которых я дотрагивалась руками. Когда я была в Лисичанске, то увидела бурьян. Какие краски! Как чудно пахнет трава! Это все мое! Оно со мной! Но не с Рубцовым!
Я перечувствовала такую поэзию Бунина, которая соответствует всей моей жизни! Надо уметь в самых простых вещах чувствовать этот дар жизненный, что вам дано!
… Свой дневник Александр Александрович вел на французском языке. Он вообще перестал даже говорить по-русски! В знак протеста против русских, которые восстали друг против друга в семнадцатом окаянном году! Убивали друг друга! И он отказался от всех контактов с русскими, когда Эскадра пришла в Бизерту…
Потом он снова потянулся к ним – время лечит душевные раны – и создал прекрасные портреты русских женщин…
В 1949 году художник умирал в полном одиночестве и в нищете на улице Аль-Джазира, в бредовом состоянии разговаривая на непонятном для тунисцев языке. Кто-то догадался пригласить русскую женщину. Она рассказала, что художник говорил о русских березах… И, может быть, о цветах и шмелях, траве и колосьях… Своей России! Которую он так и не смог ни увидеть снова, ни воспеть своими яркими волшебными красками…
Александр Рубцов похоронен в «русском каре» христианского кладбища Боржель в центре столицы Туниса. Его могила находится недалеко от могилы Михаила Андреевича Беренса…
В последний путь художника проводили простившие его за затворничество соотечественники из Бизерты: его гроб был покрыт Андреевским флагом с эсминца «Жаркий». За гробом шли Александр Сергеевич Манштейн и Анастасия Александровна Ширинская…
В Россию Александр Рубцов «вернулся» только в апреле 2012 года. Его маленькая картина «Сиди Жаффар», тунисский пейзаж, залитый ярким солнцем, была впервые выставлена в московском Музее современной истории России.
Ранее он назывался Музеем Революции…
Глава из книги Н.Сологубовского «Анастасия Александровна Ширинская. Судьба и память». Москва, Издательский дом «Ключ-С»,
e-mail автора – sweeta45@mail.ru
Главы из книги опубликованы на:
http://www.proza.ru/avtor/eskadra
http://gidepark.ru/user/3312574000
Документальные фильмы Н. Сологубовского о Русской Эскадре можно увидеть в ЮТУБ:
http://www.youtube.com/playlist?list=PLCDB20981D1B5BFA6&feature=plcp
Об авторе книги
Николай Алексеевич Сологубовский – журналист, историк, писатель, кинематографист, академик Евразийской Академии Телевидения и Радио, член Императорского православного палестинского общества. В 1970 году окончил Институт восточных языков при Московском государственном институте, в
Автор сценария и оператор документального фильма «Анастасия» (2008) (премия НИКА за «Лучший неигровой фильм»
Автор документальных фильмов «Анастасия. Рассказы о Севастополе», «Севастополь. Парад ветеранов», «9 мая 2009 года. Споемте, друзья!», «Малахов курган. Вечный огонь», «Сахара. Лувр под открытым небом» и других фильмов (2009-2012 гг). Участник Морского похода 2010 года, награжден знаком Андрея Первозванного.
Специальный корреспондент газеты «Московский комсомолец» в Тунисе и Ливийской Джамахирии (
Автор фотовыставок «Ливия в борьбе» и «Сокровища Ливийской Сахары» в Информцентре ООН в Москве, Международном центре Рерихов, Фотоцентре Союза журналистов России (
[1] Бизертинский морской сборник. Составитель – В.В.Лобыцын. – Москва, 2003.стр.403.
[2] Иван Сергеевич Рыков, отец Валентины Рыковой, после роспуска эскадры и расформирования Морского корпуса работал топографом, геодезистом на строительстве дорог, в геологических и археологических партиях. Потомственный морской офицер Российского флота, он не принял французского подданства. Умер в Африке в 1955 году.
[3] По книге В.Берга «Последние гардемарины. Морской корпус в Африке».
[4] В своем романе Вацлав Михальский рассказывает, что на кораблях Русской эскадры каждые полчаса сухим и чистым звуком били склянки. По вечерам играл на набережной Бизерты духовой оркестр эскадры. Особенно часто моряки исполняли модные в те дни «Амурские волны». И сердце сжимало от гордости – где Севастополь, а где Амур! Боже мой – и все Россия!
[5] Последними словами умирающего на чужбине генерала Антона Ивановича Деникина были: «Увы! Я никогда не увижу спасенную Россию!»
[6] После кончины Рубцова осталось около 3000 картин, рисунков, натюрмортов, портретов и других работ, в том числе большое настенное панно в Торговой палате города Туниса. Большая часть его картин находится в частных коллекциях во Франции. Из книги посвященных ему, хочу отметить книгу Н.Гадалиной «Александр Рубцов: петербуржец в Тунисе», Спб, 2003 год.
