Анастасия Александровна Манштейн-Ширинская. Судьба и память.

Анастасия Александровна Манштейн-Ширинская. Судьба и память

Публикую первые главы книги   "Анастасия Александровна Ширинская. Судьба и память", над которой работал с 1987 года.

Книга  «Анастасия Александровна Ширинская. Судьба и память»
 Главы 1-4

Из письма читателям 31 марта  2012 года:
«Перед вами   -  первые четыре главы книги "Анастасия Александровна Ширинская. Судьба и память", над которой работал с 1987 года.
В"ПРОЗА.РУ", где опубликовано 999 моих творений,   это произведение, очень важное для меня,  публикуется  волею судеб под номером 1000.
Я не скрываю своего волнения, друзья мои. Вам судить, смог ли я  добавить к тому прекрасному образу Анастасии Александровны, который вы храните в своих сердцах, новые черточки, грани,   без которых этот образ  незакончен...
Да и возможно ли закончить?
Я жду ваши письма, ваши замечания, продолжая работать над остальными главами, которые появятся здесь в ближайшие дни.
Улетаю в Тунис, на Фестиваль  кино России, где в разных  городах и разных залах будет демонстрироваться наш документальный фильм "АНАСТАСИЯ".
Еще раз...
Очень жду ваши письма, замечания...
Думаю передать книгу в Издательство в апреле...
Ваш Н.С.

Москва»

Книга была издана благодаря Эльвире Владимировне Гудовой в 2012 году тиражом 200 экземпляров.
Может, найдется спонсор, и    книга будет издана снова?
И может, сбудется наша общая мечта,  и в русском Севастополе, как  в тунисской Бизерте,  появится площадь Анастасии Ширинской?
 



Книга. "Анастасия Александровна Ширинская. Судьба и память".
Главы 1-4
 
 

АНАСТАСИЯ АЛЕКСАНДРОВНА ШИРИНСКАЯ-МАНШТЕЙН

Русские военные моряки называли Ее «Бабушкой Русского флота».
Из России, Украины, Франции, Германии, Швейцарии и других стран приезжали  люди, чтобы навестить Ее  в тунисском городе-порту Бизерта и послушать Ее рассказы о Русской эскадре и русских судьбах, посетить православные храмы, поклониться могилам русских моряков.
Вдали от Родины, Она в душе своей сберегла  Россию, православную веру и культуру и лучи Ее любви к Родине осветили путь многим людям.
Ее имя – АНАСТАСИЯ АЛЕКСАНДРОВНА ШИРИНСКАЯ-МАНШТЕЙН.

Посвящается
Анастасии Александровне Ширинской-Манштейн,
Анне Владимировне Сологубовской,
Ирине Николаевне Сологубовской,
Нине Дмитриевне Мауриной,
Галине Павловне Самохваловой,
а также тем женщинам,
без которых эта книга не была бы написана…

Светлая память!
Русские военные моряки называют Ее «Бабушкой Русского флота».
Тунисцы называют Ее  «жемчужиной Бизерты», а мэр города говорит о любви, которая связывает Ее и тунисский город-порт Бизерта  уже сто лет. Площадь, на которой находится православный  Храм Александра Невского, носит Ее имя.
Многие годы Она руководила православной русской общиной в Тунисе.
За свой неутомимый и благородный подвижнический труд Она награждена орденами России, Туниса и Франции.
Ее книга воспоминаний, написанная на русском и французском языках, была переиздана несколько раз и получила литературную премию Александра Невского.
Ее просьбу о судьбе православных храмов в Тунисе выполнил Патриарх Московский и всея Руси.
Президент России посылал Ей поздравительные телеграммы и подарил свою книгу с дарственной надписью «в благодарность и на память».
Мэр Парижа называл  Ее «мамой» и каждый год навещал Ее.
Полнометражный фильм «Анастасия», сделанный о Ней российскими кинематографистами, был признан в России лучшим неигровым фильмом 2008 года.
Из России, Украины, Франции, Германии, Швейцарии и других стран приезжали в Бизерту люди, чтобы навестить Ее и послушать Ее рассказы о Русской эскадре и русских судьбах, посетить православные храмы, поклониться могилам русских моряков.
Вдали от Родины, Она в душе своей сберегла  Россию, православную веру и культуру и лучи Ее любви к Родине осветили путь многим людям.
Ее имя – АНАСТАСИЯ АЛЕКСАНДРОВНА ШИРИНСКАЯ-МАНШТЕЙН.

Я пишу о Ней с большой буквы. И вы, мои дорогие читатели и читательницы, прочитав эту книгу, поймете, почему я не могу иначе. Те, кто встречался с Ней,  не может говорить об Анастасии Александровне в прошедшем времени. Она рядом с нами!  И еще не раз Она нам протянет руку помощи и подскажет  добрым советом.
Надеюсь, эта книга Ее рассказов-воспоминаний и вам даст ценную информацию для размышлений.
А для моих друзей, родных и знакомых эта книга – еще одно свидетельство о  наших встречах с Анастасией Александровной.
Светлая память!

1920 год. Россия. Крым. Севастополь.

В 1918 году закончилась бессмысленная кровавая Первая мировая война,   которая погубила миллионы человеческих жизней, но ее жернова все еще продолжали крутиться, унося новые жертвы.
В 1920 году в России шел четвертый год братоубийственной Гражданской войны, начавшейся после Февральской революции 1917 года и отречения от престола императора Николая II. Эта война разделила русских людей на Белых и Красных, на тех, кто в последующие годы создал  и отстаивал Советский Союз, и русских эмигрантов, которые были вынуждены покинуть Родину и рассеялись, разнося ее плодородные зерна, по всему миру.
На русской многострадальной земле продолжалась интервенция 14 стран Европы, Америки и Азии, стремившихся разорвать на части великое государство, Российскую империю, погибшую из-за внутренней смуты.
Победа склонялась на сторону Красных, которые сражались и против Белых, и против иностранных интервентов.
Последним оплотом Белой армии стал полуостров Крым…

28 октября 1920 года (10 ноября)  генерал Врангель, главнокомандующий Вооруженными силами Юга России, издал приказ об общей эвакуации:
«Русские люди! Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда. В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.
По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и тех отдельных лиц, которым могла грозить опасность в случае прихода врага.
Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.
Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье.
Генерал Врангель»
Французский адмирал Дюмениль на судне «Вальдек Руссо» с миноносцами и буксирами сразу же покинул Константинополь, спеша на  помощь Крыму. Он получил от Жоржа Лейга (Georges Leygues), председателя Совета министров и министра иностранных дел Франции, следующую телеграмму:
«Я одобряю принятые Вами меры. Французское правительство не может оставить без помощи правительство Юга России, находящееся в критическом положении. Позиция полного нейтралитета, принятая Англией, не позволяет русским рассчитывать на кого другого, кроме нас! Франция не может бросить на верную смерть тысячи людей, ничего не предприняв для их спасения...»

На следующий день, 29 октября 1920 года (11 ноября), командующий Южным фронтом Красной Армии М.В. Фрунзе написал текст обращения к генералу Врангелю, которое было передано радиостанцией штаба фронта:
"Главнокомандующему Вооруженными силами Юга России генералу Врангелю.
Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, грозящего лишь пролитием лишних потоков крови, предлагаю вам прекратить сопротивление и сдаться со всеми войсками армии и флота, военными запасами, снаряжением, вооружением и всякого рода военным имуществом.
В случае принятия вами означенного предложения, Революционный военный совет армий Южного фронта на основании полномочий, представленных ему центральной Советской властью, гарантирует сдающимся, включительно до лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех проступков, связанных с гражданской борьбой. Всем нежелающим остаться и работать в социалистической России будет дана возможность беспрепятственного выезда за границу при условии отказа на честном слове от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти. Ответ ожидаю до 24 часов 11 ноября.
Моральная ответственность за все возможные последствия в случае отклонения делаемого честного предложения падает на вас.
Командующий Южным фронтом Михаил Фрунзе".

Вечером этого же дня радиотелеграмма, принятая радиостанцией штаба Черноморского флота, была доложена генералу П.Н. Врангелю. Никакого ответа на честное предложение Фрунзе послано не было ни в этот день, ни в последующие...
30 октября (12 ноября)  В.И. Ленин, ознакомившись с текстом обращения Фрунзе к Врангелю, прислал телеграмму командующему и членам Революционного военного совета Южного фронта: "Только что узнал о вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна; если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно".

31 октября (13 ноября)  вместо генерала  Врангеля командующему Южным фронтом Красной Армии ответил французский адмирал Дюмениль:
«Приказом Врангеля все войска Русской армии на Юге России и гражданское население, желающее уехать вместе с ними из Крыма, могут уезжать. Только что опубликован приказ, запрещающий кому бы то ни было разрушать или повреждать любое общественное имущество государства. Это имущество принадлежит русскому народу.
Я дал указания всем судам, находящимся под моей властью, оказать помощь в эвакуации и предлагаю вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда.
Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако информирую вас, что, если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставляю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море».

31 октября (13 ноября) генералом Врангелем, верховным комиссаром Мартелем и адмиралом Дюменилем была подписана конвенция, согласно которой главнокомандующий Русской армией «передает свою армию, флот и своих сторонников под покровительство Франции, предлагая ей в качестве платы доходы от продажи военного и гражданского флота».
Во исполнение этого соглашения русские военные и торговые суда подняли французские флаги на мачтах.
Красная армия не помешала эвакуации Белой армии…
Тысячи русских офицеров решили прекратить сопротивление и остатьсяна русской земле, надеясь, что красный командир Фрунзе будет верен своему предложению. Но к власти в Крыму пришли другие люди… Начался красный террор…
3 (16) ноября 1920 года французский адмирал Дюмениль по радио обратился к генералу Врангелю со следующим обращением:
«Генералу Врангелю:
Офицеры и солдаты Армии Юга в продолжение 7-ми месяцев под вашим командованием подали великолепный пример храбрости, сражаясь с противником в 10 раз сильнейшим, дабы освободить Россию от постигшей тирании. Но борьба эта была чересчур неравная, и вам пришлось покинуть вашу Родину. По крайней мере, вы имеете удовлетворение в сознании великолепно проведенной эвакуации, которую французский флот, подавший вам помощь, счастлив видеть хорошо законченной.
Ваше дело не будет бесполезным, население Юга быстро сумеет сравнить вашу власть, справедливую и благожелательную, с мерзким режимом Советов, и вы тем самым окажете помощь возвращению  разума и возрождению вашей страны, что желаю, чтобы произошло в скором времени.
Адмирал, офицеры и матросы французского флота низко кланяются перед генералом Врангелем, дабы почтить его храбрость».

Командующий  Черноморским флотом  адмирал Кедров 4 (17) ноября, находясь  в море, отдал приказ № 5:
«Флагманы, командиры, офицеры и матросы Черноморского Флота. В неравной борьбе нашей с неисчислимыми превосходными силами противника. Русской Армии, истекающей кровью, пришлось оставить Крым. На доблестный Черноморский флот выпала исключительная по трудности задача: почти без иностранной помощи своими средствами и силами в весьма кратчайший срок, в осеннее время нужно было подготовить и эвакуировать из Крыма армию и часть населения, общей численностью около 150 000 человек. Черноморский Флот, сильный своим духом, блестяще справился с этой задачей. Из всех портов Крыма, в 3-дневный срок, почти одновременно, по составленному заранее плану, транспорты, перегруженные до крайности, под прикрытием военных судов вышли в Константинополь. Одновременно были выведены на буксирах все находившиеся в ремонте большие суда и плавучие средства, имеющие какое-нибудь боевое значение. Противнику оставлены только старые коробки со взорванными еще в прошлом году иностранцами механизмами.
Наш Главнокомандующий, желая отличить такую исключительную работу флота, произвел меня, вашего Командующего Флотом в вице-адмиралы. Низко кланяюсь и благодарю вас за эту честь. Не ко мне, а к вам относится эта награда. Не могу не отметить исключительной работы моего Начальника Штаба контр-адмирала Машукова. Не буду говорить об этой работе его — вы ее все видели, оценили и откликнулись, следствием чего явилась ваша доблестная и исключительная по достигнутым результатам работа.
 Адмирал Кедров».

8 (21) ноября генерал Врангель отдал два приказа: № 4187 и № 4771.
Приказ № 4187:
«Тяжелая обстановка, сложившаяся в конце октября для Русской Армии, вынудила меня решить вопрос об эвакуации Крыма, дабы не довести до гибели истекавшие кровью войска в неравной борьбе с наседавшим врагом. Вся тяжесть и ответственность за успех предстоявшей работы ложилась на доблестный наш флот, бок о бок с армией разделявший труды и лишения Крымского периода борьбы с угнетателями и насильниками Родины. Трудность задачи, возлагавшейся на флот, усугублялась возможностью осенней погоды и тем обстоятельством, что, несмотря на мои предупреждения о предстоящих лишениях и тяжелом будущем, около полутораста тысяч русских людей — воинов, рядовых граждан, женщин и детей — не пожелали подчиниться насилию и неправде, предпочтя исход в неизвестность. Самоотверженная работа флота обеспечила каждому возможность принятого им решения. Было мобилизовано все, что не только могло двигаться по морю, но даже лишь держаться на нем.
Стройно и в порядке, прикрываемые боевой частью флота, отрывались один за другим от русской земли перегруженные пароходы и суда, кто самостоятельно, кто на буксире, направляясь к дальним 6ерегам Царьграда.
И вот перед ними невиданное в истории человечества зрелище: на рейде Босфора сосредоточилось свыше сотни российских вымпелов, вывезших многие тысячи российских патриотов, коих готовилась уже залить красная лавина своим смертоносным огнем.
Спасены тысячи людей, кои вновь объединены горячим стремлением выйти на новый смертный бой с насильниками земли русской. Великое дело это выполнено Российским Флотом, под доблестным водительством его контр-адмиралом Кедровым.
Прошу принять Ваше Превосходительство и всех чинов военного флота от старшего до самого младшего мою сердечную благодарность за самоотверженную работу, коей еще раз поддержана доблесть и слава Российского Андреевского флага.
От души благодарю также всех служащих коммерческого флота, способствовавших своим трудом и энергией благополучному завершению всей операции по эвакуации Армии и населения из Крыма.
Генерал Врангель».

Приказ №4771:
«Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке. Ушло 120 судов, вывезено около 150 000 человек. Сохранена грозная русская военная сила.  От лица службы приношу глубокую благодарность за выдающуюся работу по эвакуации Командующему флотом вице-адмиралу Кедрову, генералам Кутепову, Абрамову, Скалону, Стогову, Барбовичу, Драценко и всем чинам доблестного флота и Армии, честно выполнившим работу в тяжелые дни эвакуации.
Генерал Врангель».

В ноябре 1920 года все русские корабли, как военные, так и коммерческие, вышедшие из портов Крыма, пришли в Константинополь, кроме эскадренного миноносца «Живой»,  который исчез бесследно в штормовом море, и стали на якоре на рейде Мода.
150 тысяч россиян на 130 кораблях!
Эвакуация закончилась.
Англия заняла «нейтралитет», бросив своих русских союзников на произвол судьбы. Франция, оставшаяся верной своим союзническим обязательства перед Россией, приняла решение  направить Русскую эскадру в Бизерту, свою военно-морскую базу на Средиземном море, в государстве Тунис.
Тунис был тогда под протекторатом Франции. Тунисский бей, помня, что не раз вручал русским морским офицерам высшие награды Туниса за проявленные доблесть и мужество, без промедления одобрил это решение Франции…
В конце декабря - начале января 1921 года на 33 кораблях Черноморского флота в Бизерту пришло более шести тысяч россиян. На одном из кораблей с мамой и сестренками находилась восьмилетняя девочка Настя, дочь командира эскадренного миноносца «Жаркий», старшего лейтенанта Александра Сергеевича Манштейна.

2010 год. Бизерта. Константинополь. Севастополь. Крым. Украина.

Летом 2010 года, в честь 90-летия исхода Русской Эскадры из Крыма, потомками русских эмигрантов и патриотами России был организован Морской поход. Они повторили путь русских моряков, но в обратном направлении: из Бизерты в Севастополь, символически поставив точку на Гражданской войне в России.
2012 год – 95-летие Февраля и Октября, Русской революции, о чем будут много говорить и писать. Вновь будет задано много вопросов на “вечную тему” “русской смуты”,  и каждый постарается сформулировать свои ответы. Кто-то вспомнит слова Петра Аркадьевича Столыпина: “Нам нужна великая Россия!”, кто-то  будет цитировать Владимира Ильича Ленина: «Добиться во что бы то ни стало того, чтобы Русь… стала в полном смысле  слова могучей и обильной!»  , кто-то – других  исторических деятелей как Красного, так и Белого движения…
Позвольте напомнить этой книгой о судьбах тысяч  русских людей, оказавшихся в далеком от России Тунисе. Они выстрадали события 1917 года и последующих лет, разделивших российское общество на противоборствующие лагеря. Им тоже есть что сказать о нашем трагическом Прошлом. И Будущее России мы, современники,  сможем  построить вместе, если мы будем  помнить это Прошлое. И, может, мы научимся извлекать уроки из собственной  Великой Истории. Чтобы избежать повторения ошибок исторических лиц, «верхов»,  ошибок, за которые расплачиваются всегда «низы», сами граждане.
В этой книге я хотел бы предоставить слово Анастасии Александровне Ширинской-Манштейн, основываясь на многих часах записей бесед с ней. И вместе с ней принять участие в   словесных баталиях о Русской революции, ее Феврале и Октябре и судьбе Русского Человека в ХХ-ом веке и начале ХХI века …


В Истории бывают странные сближения!
 Александр Пушкин

Не говори с тоской – их нет,
Но с благодарностию – были!
Василий  Жуковский

И мне так больно, когда читаешь разное
и видишь, как злоумышленно искажают правду.
Больше всего я ненавижу неправду!
И как хочется, чтобы люди узнали правду.
О тех, кто уже ничего не может сказать…
Анастасия Ширинская-Манштейн


Вступление
 «Чтобы цепь – от поколения к поколению – не прервалась...»

5 сентября (23 августа по старому стилю) 2012 года друзья Анастасии Александровны Ширинской-Манштейн, которая прожила всю жизнь в тунисском приморском городке Бизерта (Северная Африка), отметят 100 лет со дня ее рождения.
23 декабря 1920 года восьмилетняя девочка Настя, дочь командира эскадренного миноносца «Жаркий», старшего лейтенанта Александра Сергеевича Манштейна, прибыла с мамой и сестренками в этот порт на одном из кораблей Русской эскадры, ушедшей из Крыма.
Ее отец – потомок знаменитого генерала Христофора-Германа фон Манштейна, автора уникальной исторической  книги «Записки о России», написанной в XVIII веке и переведенной на многие европейские языки.
Мы были знакомы с Анастасией Александровной с 1987 года. Тогда Сергей Владимирович Филатов, корреспондент газеты «Правда»  в Алжире, приехал в командировку в Тунис, а я работал в этой стране с 1985 года корреспондентом Агентства печати Новости. И мы встретились с ней. После это встречи  было много других незабываемых встреч, которые оставили в наших душах светлые воспоминания о прекрасной русской женщине, Анастасии Александровне Ширинской-Манштейн.
Она сохранила память о Русской Эскадре и русских людях и написала книгу воспоминаний о моряках и кораблях, дав ей название «Бизерта. Последняя стоянка».  А в 2004-2009 годах мне посчастливилось быть рядом с ней в течение многих дней. И магнитофон, видеокамера и фотоаппарат сохранили ее образ, эмоции и чувства, ее воспоминания, размышления, слова, обращенные ко всем нам. Результатом нашего общего труда с Сергеем Филатовым, другими друзьями Анастасии Александровны стал  полнометражный документальный фильм «АНАСТАСИЯ», сделанный  на киностудии «Элегия» вместе с выдающимся кинорежиссером, профессором ВГИКа Виктором Петровичем Лисаковичем и признанный Российской киноакадемией в апреле 2009 года лучшим неигровым фильмом России 2008 года, и эта книга, которая дополняет фильм.
Поэтому первое слово – Сергею Владимировичу Филатову.

…Шел февраль 2010 года. По Первому каналу, главному телеканалу России, в течение нескольких дней  передается интервью С.Филатова, предваряя  показ нового документального фильма. На экране – хроника трагических событий Гражданской войны, фотографии Анастасии Александровны и рассказ Сергея Владимировича…

Интервью  Первому каналу  ТВ России Сергея Филатова,
корреспондента газеты "Правда" в Алжире (1983-1991гг.)

Семьдесят лет Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн, дочь командира эскадренного миноносца «Жаркий», хранила историю Русской эскадры, которая пришла в тунисский порт Бизерта в 1920-1921 гг.
Во время Гражданской войны Красная армия ворвалась в Крым и оттеснила силы противника к морю. Командующий белой армией генерал Врангель отдал приказ об эвакуации. 150 тыс. человек, включая офицеров и гражданских, на 130-ти кораблях готовятся отплыть из крымских портов. Среди них была Настя, 8-летняя дочь командира эскадренного миноносца "Жаркий". Спустя 70 лет, благодаря ее воспоминаниям, весь мир узнает о судьбе Русской Эскадры.
"Надо, чтоб кто-то, хоть один человек, в нужный момент оказался на нужном месте, чтобы цепь – от поколения к поколению – не прервалась". Так Анастасия Ширинская говорила о сохранении Истории.
И такой человек нашелся. Сергей Филатов – корреспондент газеты "Правда" в Алжире, который в 1987 году первым рассказал об Анастасии Ширинской и Русской эскадре.
"1987 год –  это был год 70-летия Советской власти. В начале года я получил задание из Москвы найти какие-то факты из истории о Русской эскадре – эскадре Черноморского флота, которую Врангель увел из Крыма в 1920 году".
По воспоминаниям Сергея Филатова, его весьма радушно встретила приветливая, во всех отношениях приятная женщина. На тот момент ей было 75. Однако, "чтобы войти в тему", как говорят журналисты, корреспонденту из Москвы не хватило одного дня. И он напросился к ней еще раз.
То, что тогда было внимательно выслушано и записано Сергеем Филатовым, отражено в документальной картине «Анастасия. Ангел русской эскадры»   об удивительной русской женщине, почти всю жизнь прожившей в эмиграции, в Тунисе. Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн до последних дней своей жизни оставалась хранительницей Церкви Александра Невского, построенной русскими эмигрантами в Бизерте, и Церкви Воскресения Христова в тунисской столице. Она заботилась о могилах русских моряков, поддерживала тесные связи со многими их потомками.
Анастасия Александровна - последний свидетель трагической истории Русской эскадры. В этом фильме она рассказывает о судьбе русских моряков и об их жизни на чужбине.
В начале 2007 года  Ширинская пережила тяжелую болезнь и кому, но вышла из нее. "Она мне рассказывала, что ее как будто вытащил кто-то. Она считала, что ее миссия – это сохранить память об этом периоде нашей истории". Анастасии Ширинской просмотрела картину в ее окончательном варианте в январе 2008 года…

21 февраля 2010 года отрывки из документального фильма «Анастасия» были показаны по Первому каналу ТВ России.  Для многих россиян, как свидетельствуют отклики, Анастасия Александровна передала послание  от «другой России», «России рассеянной» по всему миру, послание примирения и  любви…


Глава первая

«БЫВАЮТ СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНИЯ»

«Ноябрьский день 2005 года в Бизерте. То солнце греет, то ветер холодный дует. Анастасия Александровна радушно приняла нас в своем маленьком домике рядом с православной церковью Александра Невского и сразу пригласила за стол. Сегодня, по ее словам, праздник: она угостила нас омлетом, который сама изготовила с картошкой, переданной ей из Санкт-Петербурга.
– Картошка из Петербурга! – повторила с гордостью Анастасия Александровна. – Очень вкусная! – добавила она.
И, поверьте, омлет был действительно очень вкусным. Так за столом в тунисском доме, за русской картошкой снова потекла наша неторопливая беседа. Потом были еще встречи и беседы. О судьбе русской девочки. О Русской эскадре, кораблях и людях. О судьбе России. О наших с вами судьбах...»   

«Он отдал Пушкину приказ быть!»

Из многих встреч с Бабу мне особенно запомнилась одна, которая состоялась в 2007 году. Анастасия Александровна всегда сама выбирала тему беседы. В этот раз она начала нашу беседу рассказом о своей будущей книге.
– Я вот о чем хочу написать... И начать издалека. С 1547 год, года венчания на царство Ивана Грозного. В Тунисе – это время корсаров Барбароссы, которые господствовали в Средиземноморье. В Крыму – татарское ханство. Россия воюет с Турцией. Петр Первый и его арап Ганнибал родом из Африки. Потом на русский трон восходит Екатерина. При ней начинаются торговые связи России и Туниса.
И вот Пушкин пишет, что в Истории «бывают странные сближенья». В самом Пушкине, великом русском поэте, течет африканская кровь.
Мой племянник Коля пишет мне из Тулузы: «Бабушка, здесь спорят: Пушкин, он из Камеруна или Абиссинии?»
Одно известно, что восьмилетнего Ибрагима, прадеда Пушкина, привезли в Россию из Стамбула от русского посла, да еще окольными путями. К Петру Первому, вот к кому привезли мальчика.
Марина Цветаева пишет о Петре Первом: «Il a donne `a Poushkin l`ordre d`etre!»
Анастасия Александровна переводит эту фразу с французского на русский:
– Он отдал Пушкину приказ быть! – и читает по памяти знаменитые цветаевские стихи:
И шаг, и светлейший из светлых
Взгляд, коим поныне светла...
Последний – посмертный – бессмертный
Подарок России – Петра.
– И через сто лет в четвертом поколении родился Пушкин, – добавляет она. – Поэт гордился, что в нем африканская кровь. И говорил: «Под небом Африки моей!»
Анастасия Александровна декламирует:
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! – взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Добавлю, что в примечании к 50-й строфе первой главы «Евгения Онегина» Александр Сергеевич Пушкин написал о себе:
«Автор со стороны матери происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезен в Константинополь. Российский посланник, выручив его, послал в подарок Петру Великому, который крестил его в Вильне. Вслед за ним брат его приезжал сперва в Константинополь, а потом в Петербург, предлагая за него выкуп; но Петр I не согласился возвратить своего крестника. До глубокой старости Аннибал помнил еще Африку, роскошную жизнь отца, 19 братьев, из коих он был меньшой; помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома; помнил также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблем, на котором он удалялся.
Восемнадцати лет от роду Аннибал послан был царем во Францию, где и начал свою службу в армии регента; он возвратился в Россию с разрубленной головой и с чином французского лейтенанта. С тех пор находился он неотлучно при особе императора. В царствование Анны Аннибал, личный враг Бирона, послан был в Сибирь под благовидным предлогом. Наскуча безлюдством и жестокостью климата, он самовольно возвратился в Петербург и явился к своему другу Миниху. Миних изумился и советовал ему скрыться немедленно. Аннибал удалился в свои поместья, где и жил во все время царствования Анны, считаясь в службе и в Сибири. Елисавета, вступив на престол, осыпала его своими милостями. А.П. Аннибал умер уже в царствование Екатерины, уволенный от важных занятий службы, с чином генерал-аншефа на 92-м году от рождения. Сын его, генерал-лейтенант И.А. Аннибал принадлежит бесспорно к числу отличнейших людей екатерининского века (умер в 1800 году)».

Тунисский друг Пушкина, корсар в отставке Морали

– Вы меня спросите, к чему я это все рассказываю? – спрашивает меня  Анастасия Александровна. – Почему  я вспомнила пушкинские слова, что в Истории «бывают странные сближенья»? Так вот, в двадцатые годы девятнадцатого века Пушкин встречается в Одессе с Морали, выходцем из Туниса, они очень подружились. Пушкин его называет «мавр Али»…
Давайте перенесемся во времена корсаров. Были три брата-пирата  по фамилии Барбаросса. Младший брат, Хайреддин, один из предводителей тунисских корсаров, чинил свои корабли в бухте Наварин. Запомните, в бухте Наварин, на Балканах, и там есть местность Морея. В 1534 году…
Сколько раз я, да и другие ее собеседники, мог убедиться, что у Анастасии Александровны прекрасная память на персоналии, события и даты!
– Да, я помню, – уверенно говорит Анастасия Александровна, – в 1534 году Хайреддин уплывает из Наварина в Алжир и у берегов Туниса попадает в шторм. Чтобы переждать непогоду, он высаживается в… Бизерте, да, да, в которой мы сейчас с вами пьем чай. А одним из его корсаров был Морали, то есть человек из Мореи.
И вот представьте себе, что в Бизерте у меня среди тунисских друзей есть семья Муралли. И господин Муралли однажды показывает мне письмо за подписью тунисского бея, дающего Муралли право заниматься… корсарством!
Анастасия Александровна показывает рукой на свои книжные полки, которыми заставлена ее маленький рабочий кабинет, где она принимала гостей, и продолжает:
– А Пушкин как-то сказал своему другу Морали: «Может, и мой предок, и твой дружили вместе!» И друзьям Пушкин говорил то же самое о Морали: «У меня лежит к нему душа, кто знает, может быть, мой дед с его предком были близкой родней...» Ну как, как он это почувствовал?
Анастасия Александровна берет одну книгу, лежащую на письменном столе, и раскрывает ее на заложенной листом бумаги с пометками странице:
– Пушкин в девятой главе «Евгения Онегина» пишет:
Я жил тогда в Одессе пыльной...
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там все Европой дышит, веет,
Все блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали.

Действительно, было о чем задуматься после слов Анастасии Александровны. И пусть нас не смущает, что Пушкин называет Морали «сыном египетской земли». В его эпоху многие называли Северную Африку то Ливией, то Варварией, то Берберией, то Египтом…
А вот что пишет о Морали Липранди, который был знаком и с Морали, и с Пушкиным: "Этот мавр, родом из Туниса, был капитаном, т.е. шкипером коммерческого или своего судна".
Среди черновых набросков Пушкина есть и такие строки:
И ты Отелло-Морали....
………………………..
И сумрачный корсар-араб...
……………………………
Добавим к прочитанному Анастасией Александровной еще один отрывок из той же главы. Вот как Пушкин описывает утро в Одессе…
Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет с корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь я.
Потом за трубкой раскаленной,
Волной соленой оживленный,
Как мусульман в своем раю,
С восточной гущей кофе пью.
Иду гулять. Уж благосклонный
Открыт Casino; чашек звон
Там раздается; на балкон
Маркёр выходит полусонный
С метлой в руках, и у крыльца
Уже сошлися два купца.

Странные сновиденья!

Анастасия Александровна вновь обводит взглядом книжные полки, на которых стоят книги на русском, а также на других  языках, и я вспоминаю ее слова: «Я никогда не засыпаю без книги. Обязательно прочитаю перед сном несколько страниц». А прочитав, она запоминает текст наизусть!
– А дальше? О чем бы мне хотелось еще написать? – задумывается Анастасия Александровна. – Дальше грянул 1770 год. Битва при Наварине между русским и турецким флотами. Кто стал героем  Наварина? Иван Ганнибал, старший сын Ибрагима. Да, того Ибрагима, мальчика из Африки. А учиться на инженера Ивана послал в Европу… Петр Первый!
– И вот что позже написал Пушкин, – Анастасия смотрит в свои записи, – в стихотворении «Моя родословная»:
И был отец он Ганнибала,
Пред кем средь чесменских пучин
Громада кораблей вспылала,
И пал впервые Наварин.
Почему я говорю обо всем этом? Потому что тот флот, который начал строить Петр… и его флаг, Андреевский флаг…
Я чувствую, что Анастасия Александровна начинает волноваться. Это с ней происходило всегда, когда она в своем рассказе медленно подходила к самому сокровенному…
– …Вернее, остатки его Императорского флота пришли в Бизерту в 20 году двадцатого века. Через сто лет после встречи Пушкина с Морали! И по пути в Бизерту из Константинополя русская эскадра сделала остановку… в Наварине! Героем которого был… да, Ганнибал! Предок Пушкина!
И вот, эта картина: декабрь 1920 года, в пустынной бухте Наварина стоят неподвижно корабли Черноморской эскадры под флагом Петра Первого. И, представьте себе, одному из офицеров приснился сон. Он увидел битву русского и турецкого флотов! Под Наварином! Битву, которая произошла в 1827 году. Вот что рассказывает капитан II ранга Лукин…
Анастасия Александровна берет другую книгу, лежащую на письменном столе, открывает,  быстро находит нужную страницу и протягивает книгу мне.
«…Наварин и одиноко стоявший в его бухте русский корабль погрузились в сон. Вахтенный начальник поднялся на мостик. Наползал легкий предрассветный туман. Офицер вошел в рубку, сел на диванчик и закурил. Полная тишина, мир, давно неиспытанный покой. Пальцы разжались, выронили папиросу. Лейтенант задремал.
Вдруг он вздрогнул. По рейду явственно прокатился гул пушечного выстрела. Лейтенант выбежал на мостик. Что за дьявол?! Бухты не узнать... В глубине лес мачт в красных полотнищах, вспышки залповых огней. Офицер схватился за бинокль. С противоположной стороны, с моря, прямо на него одна за другой выплывали из тумана колонны кораблей. Вот отчетливо обозначился головной подветренной колонны. На мачтах стеньговые Андреевские флаги, на бизани – контр-адмиральский флаг.
Лейтенант узнал его: «Азов»! На мостике адмирал. Машет рукой.
– Караул и музыканты наверх! – успела только мелькнуть мысль, как вздутые паруса пронесли величественный силуэт.
Из мглы выплыл новый – «Гангут»! За ним – «Иезекиил», «Александр Невский», «Елена», «Проворный», «Константин», «Кастор». Бушприты задних на корме передних. Колонна пронеслась словно видение и исчезла в тумане.
Удаляющиеся аккорды «Славься», бой барабанов смешались с грохотом пальбы...
Дрогнул колокол Исаакия, загудели колокола Казанского собора. Перезвон всех санкт-петербургских, московских и всея Руси соборов и церквей. Россия получила весть о Наваринской победе.
Торжественный благовест...»

«Флаг с крестом Святого Андрея»

А теперь позвольте предоставить слово другу детства Насти,  Александру Владимировичу Плотто, главному историку Русской эскадры, с которым я не раз встречался  в Париже и без неоценимой помощи которого эта книга не была бы написана…
- Этот флаг был введен царем Петром Великим и представлял собой белое полотнище c голубым диагональным крестом. Официальный статус этот символ российского морского флота получил относительно поздно (1703 г.), после учреждения царем «регулярного» военного флота (1696 г.) и попыток введения иных флагов (трехцветного с горизонтальными полосами красного, синего и белого цветов; белого с синим прямым крестом; трехцветного с полосами белого, синего и красного цветов и т.д.). Можно предположить, что выбор диагонального креста был продиктован учреждением первого и высшего российского ордена, а именно Ордена Святого апостола Андрея Первозванного. Это святой, считавшийся покровителем Российской земли, был распят на кресте, имевшем форму Х.
Почему для российского морского флага царь Петр выбрал именно такое сочетание цветов – голубой крест на белом фоне? На этот счет существует легенда. Однажды зимой в Архангельске, в своем домике, который был разве что чуть больше обычной крестьянской избы, царь допоздна засиделся за работой – он набрасывал на листе различные варианты флага. Утомившись этим занятием, он как сидел, так и уснул, уронив голову на стол. А утром, проснувшись, взглянул на брошенный листок и заметил, что солнечные лучи, пробиваясь сквозь затянутое инеем слюдяное оконце, словно нарисовали на листке бледно-голубой крест. Царь счел это знаком свыше.
Поначалу бледно-голубой косой крест нашивали поверх бело-сине-красных полос уже имевшихся флагов. Затем появились флаги с косым крестом, обозначавшие место корабля в походном эскадренном строю, – крест был вписан в белый прямоугольник, расположенный в верхнем углу флага. И при этом флаг головного корабля эскадры был синий, кораблей основных сил («кордебаталии») – белые, а замыкающего корабля эскадры – красный.
В 1710 году все существовавшие до того флаги были отменены, и был введен единый: белое прямоугольное полотнище с косым крестом в центре. А в 1712 году и он был несколько измерен: в окончательном варианте голубые лучи креста шли от угла до угла полотнища.
В таком виде российский военно-морской флаг просуществовал до Революции 1917 года, когда на смену ему пришел красный. Однако корабли, сражавшиеся во время Гражданской войны на стороне белых, ходили под флагом Святого Андрея. Он же реял на кораблях, пришедших в Бизерту после эвакуации из Крыма в 1920 г., и был спущен на русских кораблях 29 и 30 октября 1924 года в результате признания нового Советского государства правительством Франции.
Этот флаг был снова введен в Военно-морском флоте Российской Федерации в 1992 г., после крушения советской власти.
В России этот флаг, как правило, называют «Андреевским флагом», хотя полное и правильное его название – «Флаг с крестом Святого Андрея».

– И именно в Бизерте, куда в 1920 году после остановки в Наварине пришли русские корабли, – продолжает, волнуясь, Анастасия Александровна этот рассказ Александра Владимировича, – в 17 часов 25 минут 29 октября 1924 года был спущен Андреевский флаг, который когда-то поднял сам Петр Первый. Непобедимый и непокоренный флаг, спущенный самими русскими офицерами!
По требованию французского правительства, это было 29 октября 24 года, на эсминце "Дерзком" прошла церемония последнего подъема и спуска Андреевского флага. Собрались все, кто еще оставался на кораблях эскадры: офицеры, матросы, гардемарины. Были участники Первой мировой войны, были и моряки, пережившие Цусиму. И вот прозвучала команда: "На флаг и гюйс!" и спустя минуту: "Флаг и гюйс спустить!" У многих на глазах были слезы...
Помню взгляд старого боцмана, смотрящего на молодого гардемарина, взгляд непонимающий. Никто не понимал, что происходит. Веришь ли ты, Великий Петр, верите ли вы, Сенявин, Нахимов, Ушаков, что ваш флаг спускают? И французский адмирал переживал все это вместе с нами… Стоит посмотреть фильм Михалкова, чтобы увидеть хотя бы этот эпизод…А недавно мне подарили картину, вот она, художника Сергея Пен, «Спуск Андреевского флага»…
Анастасия Александровна отворачивается, показывает рукой на картину, висевшую на стене, и умолкает…
Есть минуты, когда все слова ничтожны, чтобы передать трагедию происходящего, именно происходящего, потому что есть картины прошлого, которые будут возникать перед нашими глазами постоянно. И это не воспоминание, это переживание сегодня того, что произошло давным-давно, но снова происходит перед нашими глазами. Это та минута, когда молчание красноречивее слов…
И эта минута наступила. Был  слышен городской шум и шорох пальмовых листьев, раскачивающихся за открытым окном…
Молчание прерывает сама Анастасия Александровна:
– Эти курсанты, молодые, бравые… В 1999 году, в Бизерту пришел барк "Седов" с курсантами. И мне выпала честь совершить на барке подъем Андреевского флага! Три четверти века спустя… Эсминец "Дерзкий" – барк "Седов"! Я подняла в небо этот флаг, символ России. Если бы могли это увидеть те, кто стоял в  24 году на эсминце!
В  ее уверенном голосе  звучит гордость.
– А 11 мая 2003 года, когда Петербург праздновал трехсотлетие, раздался звонок, и знакомый голос Бертрана Деланоэ, мэра Парижа, моего ученика, мне говорит: «Угадайте, откуда я вам звоню?» – «Из Парижа, конечно!» – отвечаю я. А он говорит: «Я стою перед Петропавловской крепостью, в Петербурге день солнечный, прекрасный, и над Адмиралтейством развивается Андреевский флаг!»
Представляете, флаг Великого Петра развевается снова!
И я хочу написать о "reversibilite des temps", эти французские слова можно образно перевести как "неизбежное повторение исторических эпох", написать о том, как закрывается один цикл времени и начинается новый. Новый, но который повторяет предыдущий…
И вот в этот момент и бывают встречи или, словами Пушкина, «странные сближенья».
Я очень чувствительна к переменам времени. Время действительно все необыкновенно меняет. Но надо прожить очень долгую жизнь и быть близким к Истории, чтобы стать свидетелем этих «странных сближений», о которых говорил Пушкин…

– И еще я хочу написать, – Анастасия Александровна говорит спокойно, стараясь не показать опять охватившего ее  волнения, – о тех временах, когда убивали офицера только потому, что он носил фуражку морского офицера. Когда за слово «Родина» люди платили своими жизнями…
– И о новых временах тоже! – Анастасия Александровна улыбается своей неповторимой улыбкой. – Когда пережито все тяжелое, когда можно увидеть, как великий народ начинает по-своему осваивать это пережитое, долго пребывая в неведении причин… Потому что трудно уничтожить память народа! И народ рано или поздно начинает искать следы своего прошлого!
Я вижу, что люди перестали бояться. Они начали говорить правду. И одно из свидетельств – это фильмы Никиты Михалкова.
Анастасия Александровна показывает рукой на стопку видеокассет на письменном столе. Фильмы серии «Русский выбор».
– Могла ли я тогда, в ноябре двадцатого года, в Севастополе, представить, что 75 лет спустя напишу воспоминания об этой уходящей эскадре, что мою книгу будут читать и перечитывать, что меня будут показывать по телевидению России и что я смогу обо всем рассказать... Мне прислали фильмы Михалкова. С каким талантом он передал ту трагическую эпоху! Реакция на его фильмы была такая, что мне звонили из многих русских городов, говорили: «Я приеду на три-четыре дня, чтобы вас повидать…»
– «Странные сближенья», – задумчиво произносит Анастасия Александровна. –Сближения между людьми и событиями. Я вот думаю, сколько книг пишется, сколько нового люди узнают. Одни решаются сказать, другие решаются прочитать… Вот почему ко мне приходят люди. И они знают, я расскажу все искренно. Для того, кто любит Историю, для  того, кто не делит ее на «вчера» и «сегодня», для него все интересно! И нет ничего более интересного, чем история своего народа. У Пушкина есть еще такие слова: «Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости...»
И вот что Анастасия Александровна рассказала мне в течение многих встреч в Бизерте в 1987-2009 годах, вот что сохранили  мои записные книжки и видеокассеты. Пусть это далеко не все рассказанное ею,  но примите эту книгу как мой скромный подарок к столетию Анастасии Александровны …



Глава вторая.
 КОРНИ

Манштейн – сподвижник Петра Первого

Предки деда Анастасии Александровны по отцовской линии – Манштейны – были близки к русской императорской фамилии. Эрнст Себастиан Манштейн был одним из  близких сподвижников Петра Первого. Его сын Христофор Герман (1711-1757)  был флигель-адъютантом фельдмаршала Миниха, служил при дворе Анны Иоанновны и участвовал в военных кампаниях русской армии.
Хорошо зная латынь, русский  и многие другие языки, Христофор Манштейн многое видел, многое слышал, знал всех именитейших представителей власти в России за описываемое им время ( с 1727 по 1744), «умственным занятиям посвящал большую часть своего времени»  и, кроме замечательно добросовестного изложения событий, оставил ряд ярких литературных портретов современников, государственных деятелей России XVIII века.
 «Записки о России» Христофора Германа Манштейна пользуются большим авторитетом в исторической литературе. Профессор К. Н. Бестужев-Рюмин называет их «знаменитыми» и положительно свидетельствует, что, «кроме Манштейна, для царствования Анны Иоанновны нет ни одного иностранца, на которого можно было бы положиться». Их исключительная ценность – это достоверность как следствие привилегированного положения автора, непосредственного свидетеля и участника событий этой эпохи.
Анастасия Александровна подходит к своему письменному столу, открывает один из его ящиков и достает драгоценную реликвию.
– Вот она, эта рукопись, ее русский вариант, я ее храню как память о моем далеком предке. Она вместе с нами прошла весь путь от Рубежного до Ревеля, от Севастополя до Бизерты… Была целая череда Манштейнов – офицеров Русской армии. Мой отец Александр Сергеевич стал первым морским офицером в этой фамилии.
Как трудно читать рукопись, но зато насколько ближе становится прочитанное! Перед глазами рука; она пишет для вас то, что автор хочет вам передать. Какими путями, какими   судьбами человеческая  мысль   переживает  века и доходит до нас?
Я делаю фотографии книги.
– Мне случалось читать рукопись ночью, – продолжает свой рассказ Анастасия Александровна, – когда жизнь вокруг засыпает, когда легче забыть окружающее; тогда меж пожелтевших страниц, стирая столетия, дрожит от волнения голос рассказчика, то с гордостью, то с возмущением, но всегда со страстным желанием убедить читателя. Как дороги такие встречи с Историей!
Может быть, когда-нибудь мои внуки или правнуки будут искать крупицы истины в этой книге, как искала их когда-то я в «Записках» Христофора Германа Манштейна.
Мой отец навсегда сохранил уважение к имени, которое он носил. Знание прошлого, своих корней, культуры своего народа, – какая это сила в тяжелых испытаниях!
Можно оказаться чужестранцем, жить на чужой земле. Но свыкаемся, не ропщем, и надежда нас не покидает. Надежда на возвращение на Родину!

Две ветви Манштейнов

– Есть немецкая и есть русская ветви Манштейнов, – говорит Анастасия Александровна. – Во время Второй мировой один Манштейн, фельдмаршал фон Манштейн, наступал на Ленинград, а другой – Юрий Сергеевич Манштейн, отец моей двоюродной сестры Аллы, был призван на Ленинградский фронт в танковые части, занимался эвакуацией и ремонтом подбитых танков…
…Из истории Второй мировой войны. 25 ноября 1942 г. Гитлер отозвал с Ленинградского фронта фельдмаршала фон Манштейна и поставил его во главе вновь сформированной группы немецких армий "Дон" с задачей деблокировать, наступая с юго-запада, 6-ю армию генерала Паулюса, окруженную советскими войсками под Сталинградом.
Манштейн пытался объяснить фюреру, что единственный шанс спасти армию заключается в том, чтобы 6-я армия предприняла наступление из района Сталинграда в западном направлении, а он, Манштейн, одновременно предпримет наступление навстречу Паулюсу, чтобы таким образом прорвать кольцо окружения. Но Гитлер не разрешил Паулюсу отход от Волги. По его мнению, 6-я армия должна была оставаться в Сталинграде, а Манштейну предстояло пробиваться туда.
Манштейн вновь пытался убедить Гитлера, что это просто невозможно, что «русские здесь слишком сильны». Но фюрер был глух. 12 декабря Манштейн начал наступление, которое было названо операцией «Зимняя гроза», Но немецкая «гроза» оказалась бессильной  перед неистовой и огненной русской «зимой», обрушившейся на фашистов…
В 2009-2010 гг. я был несколько раз в Севастополе, снимая фильмы о городе русской славы, о советских ветеранах, о современной Черноморской эскадре и об исторических местах, связанных с Русской Эскадрой, о Морском походе 2010 года. Работая с архивными документами, я вновь столкнулся с фельдмаршалом фон Манштейном. Оказывается, это самоуверенный немецкий вояка, который считался одним из лучших военноначальников рейха, был бит не только под Ленинградом и Сталинградом. 250 дней и ночей немецкие и румынские войска под его командованием не могли взять Севастополь! По силе артиллерийского огня, который обрушили фашисты на Севастополь, не сравнится ни один город, разрушенный артиллерией во время Второй Мировой войны. Именно сюда, под стены этого города Гитлер приказал доставить знаменитую пушку «Дору», каждый снаряд которой весил семь тонн! Но Севастополь продолжал сражаться! Стоял как скала 250 дней и ночей!
В своих мемуарах «Утраченные победы» Манштейн не раз говорит о геройстве и бесстрашии немецкого солдата и не скрывает своего удивления перед стойкостью советского воина, не понимая, какая внутренная сила живет в душе советского человека, какие мощные родные корни питают эту душу. Манштейн во всем винит Гитлера, который якобы не смог воспользоваться «доблестными победами» немецкого оружия над русским, когда оставалось так немного до полного уничтожения Советского Союза и его народов.
Никогда не будем забывать, что бредовые, человеконенавистнические идеи Гитлера разделяли немецкие генералы и солдаты и все те из покоренных Гитлером европейских стран, которые с оружием в руках пришли на многострадальную землю России. Поддерживали до тех пор, пока не оказались биты советскими воинами.
Никогда не будем забывать это! Тем более, что и сегодня антирусские  идеи находят поклонников, опять кое-кто видит в России только жизненные просторы и несметные богатства и опять кое-то рисует россиян  и русскую жизнь только черной краской, а саму Россию называет, как и Гитлер, «исчадием ада».
Почему я остановился на этом?
Потому что если бы этот Манштейн, который служил бесноватому Гитлеру и его идеям тотального закабаления России, прочитал книгу другого Манштейна, Христофора Германа, который служил верой и правдой России, да еще узнал, как стойко сражались с немцами в годы Первой мировой войны отец Анастасии Александровны, Александр Сергеевич Манштейн, и другие русские офицеры, он бы никогда не дал бы себя ввязать в страшную авантюру, которая принесла столько бед всему миру и   самому немецкому народу. Народу, которому, как утверждает  в своей книге гитлеровский фельдмаршал Манштейн, он «верно служил»…
Надеюсь, вы прочитаете переизданную в будущем   книгу "Записки о России" Христофора Германа Манштейна, далекого родственника Анастасии Александровны. Когда будете  читать, не забудьте одну важную деталь, которая говорит больше, чем что–либо о семье русского офицера, старшего лейтенанта Александра  Манштейна.
Представьте себе 1920 год, Графскую пристань, печальный исход Русской эскадры из Севастополя. Среди нескольких вещей, которые взяла с собой Зоя Николаевна, мама маленькой Насти, покидая навсегда Россию, икона Христа-Спасителя, семейные фотографии и  среди  книг - «Записки о России»!
Эту книгу, пережившую Первую мировую войну, Гражданскую войну в России, шторм в Черном море, бомбежки Бизерты во годы Второй мировой войны, хранила, как зеницу ока, Анастасия Александровна у себя в доме в Бизерте. И сегодня хранит ее семья.
Говорят, что у Истории нет сослагательного наклонения. Но мне почему-то вспоминаются эти «странные сближения» времен и персонажей эпох, так далеко живших друг от друга, когда  люди спорят о Родине, о Русских, о Патриотизме, о том, что касается самого главного в жизни человека: Чести, Веры и Достоинства.
И задаешь себе простые вопросы: а что скажут о тебе твои потомки? Какую память, историю, факт, книгу, фильм, «гений начатого труда» ты передашь им, чтобы продолжить эстафету Русской Культуры и Русской Истории?
Может, этот факт: когда немецкий начальник Манштейн наступал на Ленинград, в осажденном городе, в 1942 году,  академик Крылов издал свою книгу воспоминаний, в которой рассказывает о поездке советской комиссии в Бизерту  в 1924 году и о боевых качествах русских кораблей, которых лишилась Россия. Он думал о том, как бы эти корабли пригодились для обороны Ленинграда.
И лишилась Россия  не по вине русских моряков и офицеров, которые сделали все, что было в их силах, чтобы сохранить корабли в течение четырех лет в Африке!
Кто виноват?
И что надо сделать, чтобы трагедия Русского флота, разыгравшаяся у берегов Крыма в годы Гражданской войны, не повторилась?
За это История с нас спросит. Разве мы не ответственны за все, что происходит на пространствах исторической Руси?
К сожалению, академик Крылов и старший лейтенант Манштейн,  также как и два брата, красный командир  Евгений Беренс и контр-адмирал Михаил Беренс, которые сделали столько много для славы русского морского оружия,  оказались  по разные стороны баррикад  в 1917 году и  не смогли встретиться в 1924 году. Как рассказала Анастасия Александровна, во время приезда советской делегации русские офицеры, как и члены их семей,  были вынуждены покинуть корабли .


Глава третья.
СЕМЬЯ

Настино детство

Рассказывает Анастасия Александровна…
– Я родилась 23 августа 1912 года в той поместной России, которую вы хорошо знаете по пьесам Чехова. Мое детство прошло на берегу Балтийского моря, но каждое лето мы ездили в Рубежное, имение моих предков, на берегу Донца.  Я хорошо помню наш дом на холме с большими белыми колоннами и дверями, выходящими в прекрасный парк с дубовыми аллеями. Перед входом в дом–сад, в нем персики огромных размеров, яблони, сливы, вишни.  Помните вишневый сад у Чехова?
Я родилась  около Лисичанска, и навсегда запечатлелись во мне картины безграничного деревенского простора: роскошь украинского лета, шорохи и запахи старого парка и серебряный блеск Донца, стремящегося к Дону.
На чужбине стихи наших поэтов, которые так хорошо знала мама, не дали мне забыть эти первые впечатления раннего детства. У Алексея Толстого есть стихотворение: «В вишневых рощах тонут хутора…» Летними вечерами в саду всегда собиралось много народу. И еще помню, как  хор лягушек поднимался от Донца…

Украина, где все обильем дышит

Первые пять лет моей жизни, с 1912 по 1917 год, обогатили ее навсегда. Мои сестры, намного моложе меня, родились в тяжелые годы революции, и казалось мне, что они остались «за дверью» волшебного, сказочного детства...
Потом мы жили на Балтике, переезжали из порта в порт, меняли квартиры, и, даже если жизнь и была полна интереса и новых впечатлений, я знала, что летом мы вернемся домой в Рубежное, где мне все было знакомо, где все было свое, где всех я знала... Удивительным образом запечатлелись в моей памяти эти детские воспоминания, отрывки картин, любимые лица.
Рубежное навсегда останется для меня Россией - той, которую я люблю: белый дом, запах сирени и черемухи и  песнь соловья в тихие летние вечера.
На старых фотографиях дом все еще живет своей мирной жизнью XIX века, которой не коснулись потрясения века двадцатого; спокойная жизнь, которую я еще застала…
Самые известные русские писатели воспевали Украину. Все дети знали наизусть описания ее ночей, ее рек «чище серебра», ее безграничных степей и цветущих хуторов, утопающих в вишневых рощах.
«Ты знаешь край, где все обильем дышит?»
И я знала!
Я открывала этот мир восхищенным взглядом детства. Небо - такое высокое и чистое, это небо глазами маленького ребенка, который рассматривает его из своей колыбели, внимательно следя за легким полетом облаков. Игра солнца сквозь листву, светлые и темные пятна по земле - это тот мерцающий, зыбкий мир, в котором ребенок делает свои первые, неуверенные шаги.
От лета к лету, по мере того как я росла, я понемногу открывала этот зачарованный край, который, как мне казалось, простирался в бесконечность.
Тенистые аллеи лучами разбегались во всех направлениях от овальной площадки в центре парка, терялись в тропинках, сбегая с холма к Донцу, к лесу, в поля... Главная аллея, усаженная густой сиренью, исчезала во фруктовых рощах вишен, яблонь, груш...
Удивительно явственно предстают перед взором картины прошлого, когда прошлое запечатлено в сердце!
 Я могу распахнуть двери и войти в этот дом. Старомодная гостиная, красное дерево, темно-красный бархат. Застекленная дверь открывается в парк. Старинные портреты, пожелтевшие фотографии...

Хозяева Рубежного

Хозяева Рубежного, предки моего отца с материнской стороны, мне известны лучше других. Их имена связаны с судьбой одного из самых промышленных районов России - Донецкого бассейна. Это еще недавняя история, так как местность начала активно заселяться только во второй половине XVIII века.
Столетиями между Днепром и Доном только ветер гулял по степи да азиатские орды прокатывались по бескрайним просторам, разрушая Киевскую Русь и угрожая Западу.
Еще в первой половине XVIII века эти богатые земли были пустынны. Там и тут только редкие казачьи станицы да иногда огни цыганских таборов. Экспедиции геологов, направленные Берг-коллегией Санкт-Петербурга для поиска полезных ископаемых в бассейне Донца, открыли месторождения каменной соли. Этим объясняется быстрое развитие города-крепости Бахмута. Однако очень редкие земледельцы отваживались селиться из-за  постоянной угрозы нападения крымских татар. Грабежи, истребление мужчин, продажа в рабство женщин и детей были обычным явлением в этих краях.
Только энергичные правительственные меры могли бы изменить положение вещей. В 1753 году Императрица Елизавета Петровна предложила двум сербским полкам, укрывавшимся в Австрии от турок, обосноваться на этих пустынных землях, которые стали называться Славяно-Сербией. Два полка вскоре слились в единый Бахмутский гусарский полк, состоящий из 16 рот. Обжитые ими места именовались вначале по номерам рот - отсюда эти долго непонятные мне названия поселков: Первая Рота, Вторая Рота...
Военнослужащие получали землю, которую должны были возделывать и защищать. Таким образом в 1755 году майор Рашкович основал Рубежное в расположении Третьей Роты. Название произошло от слова «рубеж», которым являлась балка, разделявшая два казачьих поселка - Боровское и Краснянка.
Родившемуся в 1730 году молодому майору было 25 лет. Каким он был, этот мой далекий предок? Хочется думать, что он был велик ростом и тверд характером. Во всяком случае,  бесспорно то, что ни энергии, ни мужества ему и его супруге было не занимать: поселяясь в степи, надеяться на легкую жизнь не приходилось! Все бросить и найти силы все создать заново - это дух первых поселенцев во всех заселяемых краях!
Со времени завоевания Крыма в 1783 году отпала угроза татарских набегов.
Основание  городов, таких как Екатеринослав и Николаев, относится к этой эпохе. Ранее основанный Харьков становится центром светской жизни для помещиков; многие из них имеют в Харькове свои дома и регулярно проводят в нем часть года. Налаживалась оживленная жизнь разнородного общества – множество иностранцев обосновывается в этой еще недавно пустынной Новороссии, которая благодаря усилиям Потемкина превращается в цветущий край: с севера – немцы, с юга – итальянцы, греки, с запада – французы, спасающиеся от своей революции, и конечно, издавна проживавшие здесь татары и турки.

Так родился Донбасс!

Семью Рашковичей хорошо знали в округе. Майор стал полковником, но так же деятельно занимается своими поместьями, что не мешает ему внимательно следить за поисками месторождений каменного угля. Он часто принимает надворного советника Абрамова, который вместе с губернатором Екатеринослава В. В. Коховским наметил целую программу поисков в Донецком бассейне. И вот в 1792 году на земле казенного села Верхнее, в урочище Лисичья балка, Аврамов находит самое значительное - как по размерам, так и по качеству - месторождение угля в бассейне Северного Донца. Так родился Донбасс!
В 1795 году полковник Рашкович присутствует на торжественном открытии первой угольной шахты России! Вокруг Рубежного начинается промышленная разработка каменного угля, что очень способствует быстрому развитию экономики юга России. Черноморский флот, возникшие береговые крепости и новые порты на Черном море – Севастополь, Николаев, Херсон, Одесса – предъявляли все больший спрос на топливо, вооружение, изделия из металла. В повестку дня был поставлен вопрос о создании в этих краях топливно-энергетической базы юга России.
Указ Екатерины II от 14 ноября 1795 года вошел в историю под названием «Об устроении литейного завода в Донецком уезде на речке Лугани и об учреждении ломки найденного в той стране каменного угля». Это также дата рождения городов Луганска и Лисичанска.
В голой степи, на открытом всем ветрам холме возле балки Лисичьей, используя камень-известняк, хворост и глину, шахтеры сами себе построили землянки и бараки. Вскоре и казна, наряду с добычей угля, приступила к заготовке строительных материалов и постройке домов. Уже в ноябре 1797 года смотритель рудника Адам Смит мог доложить директору завода К. Госкойну, что он перевел всех мастеровых из Третьей Роты в новые казармы «в Лисичьем буераке, где им будет тепло и удобно». Так был заложен первый в стране шахтерский поселок - будущий город Лисичанск…
Сколько перемен за полвека! Бескрайняя, безлюдная степь стала Новороссией, богатой и притягательной…
Когда знаешь, как трудно было нашим дедам все создавать самим в голой степи, можно себе представить, как ценить должны были внуки все, что они получили в наследство. У этой Лисичьей балки, глубоко разрезавшей крутой берег Донца с живописными окрестностями, с его подземными богатствами, они могли построить тот дом, о котором их родители могли лишь мечтать. Строили они его так, чтобы он стоял века - удобный, светлый и теплый. Поколения хозяев следовали одно за другим, каждое вносило в строительство усадьбы свою лепту усилий и любви.
Родившись в Рубежном, я унаследовала эту любовь к очарованному краю –- богатство, которого никто не может меня лишить, силу, позволившую мне пережить много трудностей, никогда не чувствуя себя обделенной судьбой.

Генерал Насветевич

Порой привычные для нас вещи таят в себе дивные истории прошлого. Луганчанам знакома железнодорожная станция Насветевич, но не каждый знает о том, что названа она в честь Александра Насветевича. Свою карьеру Александр Александрович начал в лейб-гвардии егерского полка (с 1851-го по 1871 год). Затем в его жизни были Русско-турецкая война и Балканский поход 1877-1878 гг. Позднее стал флигель-адъютантом Александра II, учил его фехтованию, передавал это военное искусство и Александру III. Выйдя в отставку, генерал отправился на юг России.
Усадьба и родовое имение Александра Александровича были расположены на рубеже Харьковской и Екатеринославской губерний – отсюда и название Рубежное. Имение и земля – приданое жены генерала, урожденной Богданович. Часть земли боевой офицер Несвитевич получил за свои ратные подвиги на русско-турецких войнах.
Александр Александрович безвозмездно отдал часть своих земель под строительство железной дороги и станции. В тени зеленого холма в 1905 году был открыт вокзал имени Насветевича. 180 гектаров земли он продал под строительство ныне действующего стекольного завода. Все это говорит о том, что А.А. Насветевич был, прежде всего, человеком дела. Его хозяйская рука оставила заметный след в истории «малой родины». Он почти тридцать лет, вложив огромные деньги, участвовал в строительстве железной дорога Харьков-Лисичанск. В городе Лисичанске стоит памятник Александру Александровичу Насветевичу, который открыли в 2005 году…
А еще он проявлял интерес к только еще развивающейся тогда фотографии. На Каменном острове в своем доме в Петербурге он оборудовал фотолабораторию, и надписанные его рукой фотографии пережили двадцатое столетие. Они выставлялись в 1989 году в Москве, в Манеже, на выставке "Сто пятьдесят лет фотографии". Эти снимки украсили международные фотовыставки в Москве и Мюнхене в 1990 г.
Насветевич имел разрешение снимать события при Императорском дворе. Александр II был крестным отцом его второго сына – Мирона. Крестницей же наследника трона, будущего императора Александра III, была дочь Насветевича - Александра.
Сохранился лишь один его портрет, уже пожилого генерала. Энергичное с неправильными чертами лицо, удлиненный разрез глаз, тяжеловатые веки, внимательный взгляд!   Невольно вспоминаются семейные предания о взятии Казани и родстве с Гиреями.
У меня сохранилась большая фотография супруги Александра Насветевича, моей прапрабабушки, датированная 1860 годом. Анастасия Насветевич выглядит еще молодо, ей около пятидесяти лет. Кашемировая шаль наброшена на плечи, миниатюрная кисть зябко сжимает ее края под кружевным воротничком. Слегка завитые волосы, аккуратно уложенные по обе стороны пробора, обрамляют удивительно спокойное, гладкое лицо. Это мать трех братьев: Александра, Владимира и Сергея Насветевич.
Старший, Александр Александрович Насветевич, - мой прадед; имена Александра и Анастасии будут повторяться в семье. Он родился в тридцатых годах, возможно, в 1837-м. Детство трех братьев прошло в семейном поместье на берегу Донца. Эксплуатация угольных шахт бассейна уже в полном развитии. Химические фабрики привлекают многочисленных специалистов. Работы ведутся в тесном сотрудничестве с Петербургским Горным институтом и Казачьей армией Дона и Черного моря. Крупные поместья - очаги семейной, а также культурной жизни, охотно принимают этот быстро развивающийся деловой мир.
Александр унаследовал энергию своих предков и передал ее некоторым своим потомкам. До последних дней моя бабушка и мой отец сохранят эту страсть к тому, что в семье не без опасения называли «предприятиями».
Детство трех братьев, без сомнения, было счастливым. Они получили типичное для их среды образование: до 10 лет росли дома под присмотром нянь, гувернанток-француженок, репетиторов, которые готовили детей к поступлению в корпус или в другое закрытое учебное заведение.
Свечины, друзья Насветевичей, имели гувернером старого француза, бывшего легионера зуавского полка, который часами рассказывал мальчикам о завоевании Алжира. Тяжело раненный при штурме Севастополя, он был взят в плен и остался навсегда в России.
Все читали французские книги, беседовали по-французски на светских приемах и на семейных «чаях», были в курсе происходящего за границей, но тем не менее все эти «чаи» на верандах в тени акаций бывали чисто русскими.
…По прошествии девяти лет Александр Насветевич начинает свою военную карьеру. «С 6 июня 1857 года по 24 сентября 1877 года служил в лейб-гвардии егерском полку. Генерал Насветевич», - напишет он собственноручно на отвороте красно-золотого переплета записной книжечки, которую он сам смастерит из обшлагов своего парадного мундира в день выхода в отставку.
Гвардейские полки располагались в окрестностях Санкт-Петербурга, что позволяло офицерам свободно наведываться в столицу в часы свободные от службы. Для молодого Насветевича это было открытием светской жизни - мира театров, выставок, музыкальных вечеров, балов у друзей и у родственников.
Это был золотой век русской литературы, время появления новых философских течений, главным образом под влиянием германской философии Шеллинга и Гегеля.
Русские мыслители разделились на два направления: славянофилов и западников. Среди наиболее видных представителей славянофилов в сороковых годах были братья Иван и Петр Киреевские.
Без сомнения, Александр посещал литературные круги, так как примерно в 1860 году он женился на совсем юной Марии Петровне Киреевской, которая вскоре станет хозяйкой Рубежного. Для всей семьи навсегда она останется его душою.
Я бережно храню пожелтевшую визитную карточку прадеда:
Александръ Александровичъ Насветевичъ
Флигель -Адьютантъ Его И. Величества
Звенигородская, Старо-Егерския Казармы, 12
Адъютанта Александра II и будущего Александра III связывала искренняя и долгая дружба. Впоследствии они станут товарищами по оружию во время турецкой войны. Оба генерала гвардейского Преображенского полка воевали на Восточном фронте,  на Балканах...
Портреты Марии Насветевич в любом возрасте передают ее чистую, спокойную красоту. На самом старинном из них, уже поблекшем от времени, - лишь облик юной, грациозно задумчивой девушки. Вот еще она - хозяйка Рубежного в малороссийском костюме: широкий, вышитый крестом рукав, соскользнув, обнажил тонкую руку, изящная кисть слегка поддерживает склоненную голову. Вот наконец она такая, какой я ее знала, - старенькая, хрупкая, наша любимая Баба Муня, окруженная своими детьми….
Существуют личности, которые занимают исключительное место в окружающем их обществе. Близость к ним придает особый смысл даже повседневной нашей жизни. Их душевное богатство не имеет никакого отношения ни к уму, ни к образованию, ни - еще меньше - к их внешнему облику: часто они даже совсем не похожи друг на друга.
Одно лишь общее есть у таких людей: они любят жизнь с благодарностью. Их никогда не забудешь! Но когда их теряешь навсегда, в душе остается место, которое ничем и никем уже заполнено быть не может. Это о них думает Жуковский, когда пишет такие слова:
Не говори с тоской - их нет,
Но с благодарностию - были!
…В наше время много говорят про одинокую старость. Но ведь счастливую старость надо заслужить!
В Москве в Третьяковской галерее есть картина Максимова 1889 года «Все в прошлом». Она для меня является наглядным примером старости, которой всеми силами надо избежать. Картина скорби - так в ней все безнадежно! Большое заброшенное поместье, барский дом необитаем, заколоченные досками закрытые ставни, парк зарос бурьяном, деревья - голые стволы со скрюченными ветвями.
Ничто больше не трогает старую барыню, кажется, часами сидящую в кресле. Безразличный, устремленный в пустоту взгляд. Она отсутствует даже для своей собаки, уже не надеющейся на ласку, отсутствует и для старой служанки с суровым лицом, упорно поглощенной вязанием. Самовар угас, чашки пусты, а маленький домик, их последнее прибежище, - темен и печален.
«Все в прошлом!» Но что она делала в прошлом?..
Александр Сергеевич Манштейн
…В семейном альбоме есть фотография, датированная 1890 годом: двухлетний мальчуган в светлой вязанке и большой соломенной шляпе с загнутыми полями подставил яркому свету смеющуюся мордашку. Во взгляде, полном надежды, ожидание - что-то должно произойти! Это первый внук Марии Петровны и Александра Александровича Насветевич, сын Анастасии, Александр Манштейн.
Мне хорошо знакомы эти веселые глаза. Я узнаю этот взгляд, полный интереса к жизни, который не угаснет за тяжелые годы изгнания.
Это тот же взгляд, та же доверчивая улыбка, с которыми он обратится ко мне в последний день своей жизни, перед тем как заснуть и уже не проснуться.
Александр Манштейн, мой отец.
Довольно часто случается, что в старости, на покое, люди могут позволить себе вернуться к непринужденности детства. Гораздо труднее людям, ведущим еще деятельную жизнь, - им не всегда удается избежать компромиссов. Моему отцу это удавалось легко, правда, часто не без материального ущерба. Для него достоинство личности не измерялось социальным успехом, и мотивы его поступков никогда не носили даже оттенок личной заинтересованности.
Таких людей жизнь мало меняет.
Вот, посмотрите. На фотографии мальчику два года. Чудесный майский день в Царском Селе, где Александр родился 22 июня 1888 года. Молодая мать казалась счастливой и безмятежной. И тем не менее...
14 декабря 1892 года она добивается развода и вскоре выходит замуж за гвардейского офицера Иосифа Казимировича Кононовича. Я долго думала, что папа не мог тяжело переживать развод родителей - ему только исполнилось 4 года, и к тому же все было сделано, чтобы ребенок сохранил уважение к матери и отцу.
Православная церковь признает развод, но на виновного накладывается епитимья, и он долгие годы не может вступить в брак. Сергей Андреевич Манштейн взял на себя вину, дабы оградить жену от унизительных формальностей, оплатив даже двух лжесвидетелей против самого себя. Со своей стороны, его жена, которой по суду сын был оставлен на воспитание, никогда не принимала важных решений относительно ребенка, не посоветовавшись с отцом.
Только позже я поняла, что, несмотря на все, ребенок страдал. В аттестационной тетради кадета Морского корпуса Санкт-Петербурга Александра Манштейна в графе «Характер и поведение» от 16 апреля 1903 года его начальник, лейтенант Гаврилов, пишет: «По характеру бойкий, добрый и почтительный. Товарищами любим. Своим положением в семье мальчик угнетен и пытается его скрывать».
…Но, возвращаясь к рассказам отца, я продолжаю думать, что детство у него все же было счастливым. Он любил о нем вспоминать, говорил свободно и весело, рассказывал, что он чувствовал себя окруженным заботой и лаской, но сами родители, несмотря на их сильные личности, занимали мало места в его детской жизни.
Шурик много читает и делится впечатлениями с товарищами по приключениям. Жюль Верн, Фенимор Купер, Марк Твен, Стивенсон - имена, уже знакомые деревенским ребятишкам. Донец для них - и Миссисипи, и безбрежный океан. Даже если нет острова,  но несомненно, что сокровище где-то на дне реки! Ведь Донец был частью речного пути богатых караванов - «из варяг в греки». Дети мечтают... Приключения, отвага, щедрость... Великое счастье для человека уметь восхищаться! Не один из них в мыслях чувствовал себя «последним из могикан» перед лицом неоглядной степи, живущей своей дикой жизнью.
Географию мальчик познавал в путешествиях с «Детьми капитана Гранта» или составляя по кусочкам разложенную на столе карту мира. Что касается французского, он его понимал, не делая при этом усилий на нем говорить. Странным образом он сохранил на всю жизнь особенное предпочтение к сослагательному наклонению и употреблял его, когда нужно и не нужно.
Другие науки откладывались «на потом», но это «потом» в конце концов наступило, и в 10 лет Шурика определили по желанию отца в знаменитый Московский лицей цесаревича Николая Александровича. Сергей Андреевич Манштейн, учебники которого по латинскому и греческому языку хорошо знали русские гимназисты, хотел дать своему сыну классическое образование, но Шурик, ничего не делая в течение четырех лет, скучал, его оценки регулярно снижались, и, наконец, он заявил, что так будет и далее, если его не отдадут в Морской корпус. Чтение «Морских рассказов» Станюковича занимало его более, чем Цицерон или Тацит, и это сыграло решающую роль в его призвании. Отец смирился.
1 сентября 1902 года Александр Манштейн становится кадетом Морского корпуса в Санкт-Петербурге, первым моряком в долгой череде Манштейнов - офицеров Русской армии, служивших России со времен Петра Великого, и получает от отца в дар рукопись «Записки о России» генерала Христофора Германа Манштейна.
Его самые счастливые воспоминания навсегда останутся связанными с шестью годами, проведенными в Корпусе. Шесть лет жизни, бережно хранимые в архивах Морского корпуса. В них мои внуки смогут когда-нибудь найти сведения о юноше, который был их прадедом. Здесь все: «Прошение о зачислении», подписанное «С. А. Манштейн», «Свидетельство о крещении», оценки из года в год, характеристики кадета, подписанные наставниками: «Физическое развитие с указанием недугов, требующих особого внимания», а также «Общие черты и особенности характера с указанием свойства его отношений а) к основным требованиям нравственности; б) к внешним требованиям благовоспитанности».
Тепло было у меня на сердце, когда я узнала, что уже в ученике преподаватели видели хорошего офицера, уважаемого и любимого подчиненными, хорошо воспитанного, чуткого и любимого товарищами.
Конечно, были и менее лестные замечания: «Способен, но очень ленив и неаккуратен». С улыбкой читаю и о наказаниях:«19 ноября 1903 года. Позволил себе на уроке произнести с цинизмом некоторые французские слова. Стр. арест 2 суток».
Как горд был, наверное, Шурик пощеголять французскими ругательствами, заимствованными, вероятно, у отчима, генерала Кононовича, который не всегда затруднял себя в выборе выражений. Все удовольствие было как раз в этом неожиданном наборе французских слов, а совсем не в их смысле. Ругаться папа не любил, и я за всю жизнь не слышала от него ни одного грубого слова.
Тетрадь кончается   «производством в корабельные гардемарины» 6 мая 1908 года с пометкой в графе «Степень способности к морской службе» - «Очень способен».
Первая встреча с Бизертой
Мой отец расскажет о своем первом заграничном плавании в сборнике рассказов «Подвиги моряков и судов родного флота», за который он и его соавторы получили Строгановскую премию. Именно так в первый раз Бизерта вошла в историю нашей семьи…
В ноябре 1908 года отряд под командой контр-адмирала Литвинова, состоящий из двух линейных кораблей - «Цесаревич» и «Слава», крейсеров «Богатырь» и «Адмирал Макаров», имея на борту корабельных гардемарин и учеников унтер-офицеров, находился в Бизерте. Фотографии тех дней на стеклянных пластинках большого формата долго сопровождали нас в переездах - опрятный городок, гуляющие на набережной, пальмы вдоль моря...
Какие неожиданные сюрпризы готовит нам иногда судьба! Когда мама увидела эти фотографии впервые, у нее невольно вырвалось:
- Ну, уж Бизерту я, наверно, никогда не увижу! Париж - возможно, но Бизерта!
Париж мама никогда не увидела. А в Бизерте прожила всю свою жизнь.
Папа часто рассказывал нам о своей первой встрече с Бизертой. Он и его товарищ с  «Цесаревича» начали знакомство с городом, плотно позавтракав в «Гранд кафе Риш». Желая исследовать «глубины Африки», они взяли напрокат два велосипеда и, выехав из города, стали подниматься по дороге, ведущей в Надор. Через тринадцать лет он снова увидит эту дорогу… Крутой подъем, монотонный пейзаж - ничего, что напоминало бы африканские дебри, - скоро охладили их пыл. Спускаться в город было легче, и, не теряя времени, друзья вернулись в тот же ресторан и пообедали еще раз.
Воспоминания об этом «походе» быстро поблекли на фоне событий, ожидавших их в Сицилии, куда отряд отправился после Бизерты; там, в порту Аугуста, предполагалось проведение учебных артиллерийских стрельб. Но…
15 декабря 1908 года на острове Сицилия  началось мощное извержение вулкана Этна; страшное землетрясение почти полностью разрушило город Мессину и другие итальянские города. На спасательных работах русские моряки трудились с таким воодушевлением, с таким пренебрежением к опасности, что пострадавшие жители запомнили их навсегда и о подвигах русских моряков передают из поколения  в поколение.
Выпуск гардемаринов 1908 года Император Николай II назовет «мессинский».
Я был в Мессине в дни, когда итальянцы отмечали столетие катастрофы, и  потом рассказывал Анастасии Александровне свидетельства итальянцев о подвигах русских моряков и показывал фотографии и найденные мной документы. И мы вместе мечтали, что об этих подвигах будет написана новая книга и снят  фильм…
Зоя Николаевна Доронина
Моя мама, родилась в Петербурге 13 февраля 1890 года. Ее сестре Кате было уже около двух лет. Дети очень рано остались без матери.
Мама часто вспоминала о первых годах жизни, и, несмотря на то что говорила она простые, очень обычные слова, я, совсем еще маленькая, с щемящей жалостью понимала, что значит - не иметь маму!
Катя уже училась, отец уходил на работу, а маленькая Зоя оставалась одна с бабушкой, слишком старенькой, чтобы заниматься ребенком. Девочка проводила долгие часы рядом со старушкой, вполголоса читавшей Библию. Маленькая Зоя разглядывала буквы, слушала - таким образом научилась читать, и окружающая ее жизнь преобразилась.
В книгах, которые приносил ей отец, она открывала неожиданно богатый мир, не ограниченный тишиной мрачноватой комнаты, сквозь заиндевевшие окна которой проглядывало изрытое тучами зимнее петербургское небо; сказочный мир, вход в который широко распахнут, в котором все надежды осуществимы. С того времени мама никогда не переставала читать.
Когда мне кто-нибудь говорит, что он «слишком устал, чтобы читать», я думаю о маме: для нее даже в эмиграции, несмотря на постоянную тяжелую работу, чтение было лучшим отдыхом.
Иностранные писатели широко читались в России; мама лучше меня знала Бальзака, Золя, Мопассана; только позже она стала их читать по-французски.
Ее знание русской истории и русской литературы, ее интерес к русской культуре были для нас единственным богатством на чужбине. Мама была из тех людей, о которых И. Шмелев пишет, что «они в себе понесли Россию - носят в себе доселе». И эта была Великая Россия, и были в ней великие люди и любимые мною писатели, и никогда, несмотря на все материальные трудности, не пришлось мне пожалеть, что я родилась русской.
Трудное детство - это не всегда детство несчастливое. Мама рассказывала о своем порой весело, порой с грустью, но всегда с уважением к тем, кого она глубоко любила.
Вероятно, ее семья «во все времена» была петербургской. Рано осиротев, мама мало помнила о семейных корнях и рассказывала только о тех, кого она хорошо знала. Ее отец был чиновником. Он овдовел совсем молодым, и ему нелегко было воспитывать двух девочек, в которых теперь воплотился весь его мир… Он умер внезапно в 42 года, от сердечного приступа. Маме было 14 лет.
В 1907 году Зоя Николаевна Доронина получает диплом об окончании гимназии за подписью ее директрисы, баронессы Кайзерлинг, в котором после перечисления главных предметов упоминается, что она обучалась «рукоделию, пению и танцованию».
Зое хотелось бы стать врачом, но для этого надо иметь некоторое знание латыни. Володя, сын тети Паши, военно-морской врач, служит в Каспийской флотилии в Баку. Решено! Зоя едет к нему - он ей поможет готовиться к конкурсу!
Кто-то сказал, что жизнь постоянно требует от нас выбора. Но так ли мы свободны в выборе?
Отъезд Зои в Баку был в ее жизни одной из редких возможностей свободного выбора, который предопределил всю ее судьбу.
Они не могли не встретиться!
Действительная служба в Императорском флоте России для Александра Сергеевича Манштейна началась весной 1909 года: 27 апреля он получил назначение на «Геок-Тепе», судно службы связи в составе Каспийской флотилии. В это же время Зоя Николаевна Доронина приехала из Петербурга к своему двоюродному брату Володе Сорокину, морскому врачу на «Геок-Тепе». Они не могли не встретиться!
Они встретились в тесном морском кругу у границ Персии, где практически все друг друга знали. Это был тот случай, когда стечение обстоятельств предопределяет будущее.
Мои родители венчались весной 1910 года. Главе семьи не исполнилось и 22 лет; даже требуемые по уставу усы еще не отросли! Юность, беспечность! Без сомнения, это было самое счастливое время их жизни! Они о нем впоследствии столько говорили! Слушая их, можно было поверить, что нет в мире города более веселого, более солнечного, чем Баку.
И настало лето 1910 года. Какими бы ни были летние планы на отпуск, все дороги неизбежно должны были пересечься в Рубежном.  Это мама прекрасно понимала.
… «В Россию можно только верить», - писал Тютчев в 1866 году в своем знаменитом четверостишье, подчеркивая бессилие разума в познании необъятного.
Возврат к истокам России, к свидетельствам людей, хорошо ее знавших, очень важен для желающих понять ее глубоко и полно, изучая не только данный момент, часто обманчивый.

«Настоящее без прошлого - это настоящее без будущего». Даже в самые трудные минуты мои родители никогда не сомневались в будущем России. Они знали, что все приходит в свое время! Все! Но не для всех!

Глава четвертая.
ОТЧАЯННЫЕ ВРЕМЕНА

– Моя жизнь делится на две части: до и после 17-го года, – продолжает свой рассказ Анастасия Александровна. – Яркие впечатления остались от Петрограда. Мы всегда останавливались у бабушки, она жила по адресу Большой проспект, дом 44, квартира 13. Хорошо помню ее именины 29 октября 1916 года. Это и мои именины, так что ошибиться я не могу. Помню, визитеров было очень много, и среди них верный поклонник бабушки, некто Родзянко, брат председателя Думы. Он в шутку спросил, что я предпочитаю, цветы или конфеты. Я очень любила шоколад, но почему-то ответила: «Цветы!»... В день Ангела я получила от него огромный букет роз... Это был первый подаренный мне букет...

Наступил 1917 год. После февральской революции десятки морских офицеров приняли мученическую смерть в портах Балтики. Мой отец избежал этой участи. Он командовал посыльным судном «Невка», и его за смелость и справедливость очень уважали матросы. Но революционный комитет отстранил отца от командования кораблем. Ему пришлось сидеть дома, и он  вместе с мамой научились шить сапоги: надо было как-то зарабатывать тогда на хлеб. Даже теперь я вижу их склоненными над сапогами... Шить-то они научились, но не научились получать деньги. Не умея торговаться, папа иногда выходил из себя и сердито говорил покупателю: «Берите и уходите, я их вам дарю!» И покупатель, такой довольный, уходил с папиными сапогами…
Севастополь. 1919-1920 годы

В Новороссийске весной 1919 года возрождался Черноморский флот. Папа ремонтировал миноносец «Жаркий». О городе у меня осталось одно воспоминание: ветер! Ветер сумасшедшей силы и улицы, запруженные беженцами... Потом мы переехали в Севастополь…
Севастополь,1919-1920 годы, последние годы на Родине. Увижу ли я когда-нибудь этот город, узнаю ли я Корабельную сторону? Может быть, морские флигели все еще выходят на широкую набережную, которая ведет к открытой площади с почерневшим памятником адмиралу Лазареву?
Осенью  2008 года, вернувшись из Севастополя,  я показывал Анастасии Александровне фотографии города, и она все узнавала…
Когда летом 1919 года мы добрались до Севастополя, нас поместили в один из этих флигелей. Квартира была большая, почти пустая, с самой необходимой обстановкой, и в ней уже жила одна семья. С наплывом беженцев квартирный вопрос обострился. Так началась наша «беженская» жизнь. Мы не были еще «чужими на земле», так как мы были еще на русской земле, но мы были уже не совсем «у себя».
К счастью, мы встретили Раденов, которые, так же как мы, жили в одном из флигелей. Снова мы виделись со Славой каждый день, но наша детская компания увеличилась. В семье, занимавшей с нами квартиру, было шесть человек детей. Один из них - Павел, прозванный Пушкой, маленький толстячок с живыми глазами и богатым на выдумки умом, был заводилой в нашем детском кругу, где я, единственная девочка, занимала особое положение.
Бесхитростный Слава был со всем согласен, при условии, что я не буду возражать. Недалеко от памятника Лазареву были сооружены «гигантские шаги», и мы бегали вокруг мачты, держась за колья и отрываясь от земли на натянутых веревках. Мне казалось, что я летаю выше мачты, выше домов, но я и виду не подавала, что боюсь.
Пушка держал нас в курсе самых потрясающих событий, которые мама часто старалась от меня скрыть. Так, однажды она ужаснулась, найдя всех моих кукол повешенными Пушкиными стараниями. Выяснилось, что он с братьями видел повешенных за разбой грабителей. Их водил отец «с поучительной целью» показать, «как кончают подлецы». И в то же время их отец, унтер-офицер флота, был очень порядочным и даже чувствительным человеком.
Лето 1919 года кончалось. Осень принесла плохие вести. Добровольческая армия после взятия Орла начала отступать. Чрезмерная растянутость фронта, гибель военачальников, существование банд, которые в зависимости от положения дел переходили из одного лагеря в другой, раздоры между донскими и кубанскими казаками и, наконец, разложение тыла, обессиленного пятью годами войны и беспорядков, - все это объясняет последующие потери.
В марте 1920 года был оставлен Кавказ. Крым, связанный с континентом узким перешейком, оставался последним оплотом Белой армии. Генерал Врангель заменил генерала Деникина во главе Вооруженных сил Юга России. Петр Николаевич Врангель, имя которого было уже известно в Великую войну, пользовался большим уважением в военных кругах. С присущей ему энергией, несмотря на, казалось бы, непреодолимые трудности, он укрепился в Крыму, поднял армию и бросил ее в бой весной 1920 года. Но сколько времени мог еще держаться Крым, оторванный от остальной страны, без всяких средств к существованию? Рассчитывать на союзников было бесполезно.
В Севастополе не думали о будущем. Жили настоящим, но угроза эвакуации чувствовалась. После эвакуации Одессы в январе и Новоросийска в марте встал вопрос о возможной сдаче Севастополя. Если Красная армия займет Перекоп, Крым сразу будет взят. Теперь известно, что командование своевременно выработало план эвакуации армии, флота и учреждений из Крыма в Константинополь.
1920 год был особенно тяжелым для Севастополя. Госпитали переполнены ранеными и больными, и не хватало средств, чтобы бороться  с эпидемиями: холера, сыпной и брюшной тиф... Морские флигели были на полпути между госпиталем и кладбищем, и похоронные процессии проходили перед нашими окнами.
Неразрешенным вопросом был наплыв беженцев. Где поселить столько людей? Мы уступили одну из комнат сестре моей крестной тети Анны. Я видела ее в первый раз: красивая особа, «цветущая», с белой кожей и жемчугом вокруг шеи. Ее звали Неонила. Ее муж - темный костюм, жилет, галстук и котелок - имел какое-то отношение к министерству юстиции и останется для меня навсегда связан с моим представлением о Керенском. Бездетная пара, казавшаяся вполне удовлетворенной друг другом...
Я бы не запомнила этих людей, если бы не удивившее всех нас их поведение в тяжелую для нас минуту. Папа, как и во время войны на Балтике, всегда был в море. Кинбурнский отряд, в состав которого входил «Жаркий», участвовал в боях с августа 1919 года. Как оказался  он случайно дома, когда мама заболела?! Он никогда не интересовался медициной, не имел никакого опыта, и тем не менее именно он, как сказал доктор, не дал маме умереть.
Все свелось у него к одной мысли: как заставить сердце продолжать биться. Растирая маму жесткой щеткой, все время давая ей пить, он удержал уходившую жизнь до появления доктора. Я не могу утверждать, что это наилучший способ бороться с холерой, но он в те решающие минуты маму спас; она всегда будет в этом уверена.
Когда кризис прошел, она была так слаба, что казалось, у нее нет больше сил дышать. Днем и ночью папа и сиделка по очереди дежурили у ее кровати. Было очевидно, что переполненный госпиталь не мог ей предоставить такого внимательного ухода. Но мама, как только смогла говорить, попросила, чтобы ее перевезли в больницу: она боялась за детей, думала о многочисленной семье соседей.
Она хотела с нами попрощаться. Нам разрешили только подойти к открытой двери комнаты, где пол все время мыли карболкой. Не в силах поднять руки, мама пыталась нас благословить. Она прощалась навсегда. Первый раз в жизни я, с отчаянием, полностью осознала это безвозвратное «навсегда».
Единственный, кто торопил с отъездом, кто настаивал на опасности заразы, кто объяснял, что только госпиталь может спасти больную, - это был такой корректный, такой интеллигентный муж тети Неонилы. И тогда, в какую-то секунду, маленькая, скромная Ульяна Федоровна выросла у всех на глазах. Упершись ногами и руками в косяки дверей, заграждая всем своим телом выход из комнаты, она заявила с силой, которой никто от нее не ожидал, что не позволит увезти Зою Николаевну в госпиталь.
Ялта. «Дама с собачкой»
Из всех приморских городов Ялта оставила во мне самое солнечное, самое оживленное воспоминание, хотя первая встреча была совсем не веселая. Переход Севастополь - Ялта на небольшом пассажирском пароходе был неспокойный, мы не спали всю ночь, и, когда утром мама собирала вещи, Люша упрашивала ее позволить ей «еще поспать вот на этом кусочке бумажки». У меня очень сильно болела голова, а каково было маме, недавно перенесшей холеру, с тремя детьми, из которых младшей Шуре было 18 месяцев!
После пустых казенных квартир мы снова очутились в семейной обстановке: домик с садом на маленькой спокойной улице, заросшей зеленью.
Ялта еще не потеряла оживленной прелести чеховских времен.  "Дама с собачкой» не удивила бы никого в этой, казалось, беззаботной толпе гуляющих вдоль берега или купающихся в море людей. Белый мрамор Ливадии, голубизна неба и моря остались во мне ярким и сказочным воспоминанием. Окрестности Ялты очень живописны. В горных татарских аулах можно услышать фантастические рассказы о богатой истории Крыма, который был покорен Екатериной II в 1783 году.
Крым - «Керим» - означает «щедрый», так называли его потомки Чингисхана, Гиреи - правящая династия с 1427 года.
Князь Долгорукий, изучавший историю Крыма, а также барон Нольде в   своем «Образовании Русской Империи» упоминают о влиятельности рода Ширинских: «Первая фамилия в Ханстве Крымском, имевшая искпючительное право перед всеми крымскими фамилиями вступать брак с дочерьми ханов крымских». От них - князья Ширинские - Шихматовы, которые появились в Москве в конце XV века при Иване III (1462-1505). Эти фамилии - в старинных русских родах много татарской крови - эмигрировали. Но другие? Горцы, земледельцы, торговцы, ремесленники, которые в течение 150 лет мирно жили с русским населением, а также с итальянцами, греками, турками, обосновавшимися в Крыму с потемкинских времен?
Последние дни
Вернувшись в Севастополь, мы сразу почувствовали близость фронта: много военных, еще больше беженцев, чем раньше. Папин брат Сережа Манштейн зашел попрощаться: молодой, озабоченный, он очень торопился. Его кавалерийский полк уходил к Перекопу. Лето кончалось неспокойно, в какой-то неуверенности, но повседневная жизнь текла своим чередом.
Сентябрь - бархатная осень в Крыму; обыкновенно погода стоит хорошая. Мы не ходили в школу, мы не умели ни читать, ни писать, и, признаться, мало об этом беспокоились. Большинство учебных заведений было закрыто, и ученики 15-16 лет поступали во флот.
К счастью, 17 октября 1919 года Севастопольский Морской корпус открыл свои двери. Его огромные здания, которые возвышались над Северной бухтой и постройка которых не была еще закончена, пустовали с момента перевода в 1917 году учеников в Петроград. Капитан II ранга 3. В. Берг был назначен «администратором» этих покинутых зданий. Посвятив свою жизнь воспитанию юношества, он не мог примириться  с таким бесцельным бездействием.
Создание во время Гражданской войны Морского училища было дело нелегкое, энергии нескольких человек оказалось недостаточно. Но их поддерживали многие, потому что многие верили в возрождение России и осенью 1919 года,  и даже в октябре 1920 года.
Старший лейтенант Н. Н. Машуков, после встречи с В. В. Бергом, принялся за дело. Адмирал А. М. Герасимов, морской министр при Деникине, дал все полномочия Машукову: «Делайте, что нужно, как можно лучше, ибо вы над этим вопросом больше всех думали». Кредиты были отпущены, работы по постройке начались.
Одной из самых важных задач был выбор преданных делу основных сотрудников. Некоторые преподаватели были штатские: Дембовский, Матвеев и Кнорринг, который опишет Морской корпус в Бизерте  в своей книге «Сфаят»  .
Генерал-лейтенант Н. Н. Оглоблинский, «бог девиации»  , преподавал астрономию в гардемаринских классах; он был исключительный педагог, спокойный, точный, уважающий свое дело и уважающий учеников. Придет день, когда уже на африканской земле он будет обучать детей. Я очень горда, что была его ученицей. С ним математика была доступна каждому,  и  мне казалось, что нет предмета более ясного и простого.
Преподаватели работали в исключительно трудных условиях. Два года революции превратили юношей в совершенно взрослых людей, приучили их к самостоятельности и развили в них критическое отношение ко всему. Но потерянные годы сказывались и на образовательном уровне гардемаринской роты.
Нелегкая задача выпала капитану II ранга И.В. Кольнеру и его взводным начальникам Д. В. Запольскому, Н.Н. Солодкову и мичману М. Л. Глотову: постепенно очищая роту от непригодных элементов, внушить дисциплину и любовь к флоту этой довольно-таки распущенной команде.
Генерал-майора Александра Евгеньевича Завалишина, бывшего много лет начальником громадного хозяйства богатейшего корпуса в Петербурге, назначили заведующим хозяйственной частью. Все офицеры хорошо знали его немного сгорбленную, расположенную к полноте фигуру, но также его энергию и решительность. Директором был назначен С. Н. Ворожейкин.
На разграбленной территории Юга России было очень трудно собрать всю материальную часть. Все же постепенно, здесь и там, удавалось находить необходимое. Из Одессы было получено постельное и носильное белье. Союз земств и городов предоставил столовую посуду и кухонную утварь. Из частных пожертвований севастопольских жителей удалось составить библиотеку в 3500 томов.
Быстро отстраивалось большое помещение. В октябре 1920 года все было готово, чтобы перевести в него кадет, ютившихся временно во флигелях у берега моря. Владимир Владимирович Берг, кадеты которого уже переносили вещи в новое помещение, описывает этот день :
«Октябрьское солнце сквозь громадные окна заливало белый длинный зал, сто тридцать железных кроватей, стоявших двумя стройными рядами, разъединенными новенькими белыми табуретами и ночными шкафами, бледно-янтарным светом. Большое белое здание ждало в этот день своих новых квартирантов. С завтрашнего дня начнется новый учебный год!»

ЗАВТРА не будет!

ЗАВТРА! Как в страшнейшем кошмаре, ЗАВТРА не будет!
Время остановилось для сотен тысяч людей в Крыму. Для тех, кто так много поработал для Морского корпуса, время шло назад! С отчаянием слушал Владимир Владимирович Берг распоряжения директора: «Остановите сейчас же переселение кадет! Прикажите им укладываться срочно, спешно, без минуты промедления! Сейчас придет баржа. Всю ночь будем грузиться. А рано утром уйдем на линейном корабле «Генерал Алексеев». Объявлена эвакуация!»
Переселение, так весело начатое утром, продолжалось, но в обратную сторону. Весь вечер и всю ночь грузили Севастопольский Морской корпус в железное чрево громадной портовой баржи: учебники, книги для чтения, астрономические, физические, химические приборы, кухонную и столовую посуду, тюки с обмундированием, бочки сала, клетки с курами, петухами и утками, банки с консервами, разные сундуки и корзины... Бессонная ночь!
Настало утро 30 октября (12 ноября по новому стилю) 1920 года. Лишь только солнце показалось, погрузка учеников и персонала началась. Лишь капитан II ранга Берг привел своих маленьких кадет в военном порядке, под звуки горнов, и вид этой бодро идущей части поднял на минуту настроение:
«К ноге! На плечо! Направо! Правое плечо вперед! Шагом марш! Смирно! Равнение направо, господа офицеры!»
«Господа офицеры» - в первый и последний раз в жизни юные кадеты услышали это обращение к ним!
Покидая родину навсегда, они были на одно мгновение офицерами для любимого начальника. Некоторые из них этого никогда не забудут, и никогда не почувствуют они себя апатридами.
Баржа, на буксире у портового катера, с трудом оторвалась от пристани. Все невольно повернулись к корпусу. Высокий белый дворец, широко развернув свои крылья по серой горе холодным белым золотом, бесстрастно смотрел с высоты и все уменьшался в размерах.
На пристани горько плакала одинокая старушка - бабушка кадета . 12 ноября плакала Старая Русь.

Эвакуация

Несмотря на то, что возможность эвакуации обсуждалась, действительность поразила всех своей внезапностью. Когда 28 октября   (10 ноября) 1920 года в 4 часа утра вышел приказ по флоту об эвакуации Крыма, большинство людей не хотели этому верить.
Конечно, для главного командования эвакуация не была неожиданностью. Еще 4 апреля 1920 года были приняты меры для переправки, в случае необходимости, Белой армии в Константинополь. При этом определялись пункты погрузки и численное распределение войск по портам.
Должно оценить по заслугам труды командующих Черноморским  флотом вице-адмиралов Саблина и Ненюкова; начальника штаба контр-адмирала Николя; начальника Морского управления вице-адмирала Герасимова; флагмана инженер-механика Берга; инженер-механика генерал-лейтенанта Ермакова; контр-адмирала Евдокимова и подчиненных им лиц. Благодаря их предварительной работе эвакуация Крыма пройдет в образцовом порядке.
12 октября 1920 года командующим Черноморским флотом и начальником Морского управления был назначен контр-адмирал Кедров,  а начальником штаба   был назначен контр-адмирал Н. Н. Машуков.
27 октября 1920 года были назначены в порты погрузки старшие морские начальники, коим были даны соответствующие инструкции на случай эвакуации. В Евпаторию был назначен контр-адмирал Клыков, Ялту - контр-адмирал Левитский, в Феодосию - капитан I ранга Федяевский и в Керчь - контр-адмирал М. А. Беренс.
30 октября Кедров телеграфом оповестил командиров полков, что пароходы для войск поставлены по портам согласно директивам главкома. Эвакуация может быть обеспечена, только если на Севастополь выступят Первый и Второй корпуса, на Ялту - конный корпус, на Феодосию - кубанцы и на Керчь - донцы. Кедров настаивал на точном исполнении плана дислокации. Таким образом, в два-три дня флот смог спасти почти 150 000 человек.
Даже для большинства моряков падение Перекопа было неожиданностью: фронт был короткий и считался хорошо укрепленным. Действительность же была совершенно иная. Еще 13 июля 1920 года начальник Перекоп-Сивашского района генерал-лейтенант Макеев докладывал в обширном рапорте о всех недостатках обороны Перекопского перешейка.
«Как могли мы до такой степени не знать правды?» - вопрос, который так часто задают себе свидетели великих потрясений, когда все уже кончено!
И как забыть сильную личность Врангеля, который не мог не знать положения? В начале сентября 1920 года он еще надеялся спасти Крым. Было ли это возможно?
Врангель знал цену защитникам Перекопа. Но в каких условиях они боролись!
К моменту катастрофы на Перекопе не было укреплений, способных противостоять огню неприятельских батарей: работы по постройке были постановлены за недостатком материалов. Большую часть артиллерии намечалось ввести в действие в последний момент, так как свободных тяжелых орудий в запасе в Крыму не было. Строительство железной дороги от Юшуня, бесконечно необходимой для подвоза к Перекопу снарядов и снабжения, к осени не закончили. В то время, когда на Севастопольском рейде наконец появился транспорт «Рион», доставивший из -за границы обмундирование, оплаченное золотом адмиралом Колчаком, армия уже замерзала.
Но в сентябре 1920 года Врангель мог еще надеяться на помощь союзников. Удалось ли бы спасти положение? Уже не раз могло главное командование удостовериться, что при военных неудачах не следует рассчитывать на помощь союзников. Поэтому нельзя было допустить, чтобы они почувствовали слабость Белой армии. Вот почему союзникам были показаны хорошо укрепленные позиции у Таганаша, а не знаменитый Перекопский перешеек, который, скорее всего, должен был сделаться ареной боев.
Врангель возложил все надежды на людей.
Как объяснить иначе этот воистину блестящий парад корниловцев на площади Колонии Кронсфельд 1 сентября 1920 года? Люди, дравшиеся почти без передышки с 23 мая, вывезенные потихоньку на тачанках специально для парада прямо из окопов и через полчаса отправленные в те же окопы!
Диву даешься, не знаешь, - сон это или явь. Марсово поле или плац немецкой колонии? Еще минута, и начинается церемониальный марш.
Из записок А.А.Валентинова, 1921 год, об этом параде: «Без конца стройными рядами проходит пехота, проходят люди, идущие в атаку под бешеным пулеметным огнем; по традиции, с винтовкой на ремне, с папиросой в зубах мчится на рысях кавалерия, грохочут батареи в конской запряжке и на мулах...
Старые русские полки!.. Да, это старая русская гвардия, если бы... если бы не эта пестрота мундиров... Вот один прошел в розовой ситцевой рубахе с полотняными погонами, другой - в голубой, вот правофланговый без обмоток  -  серые английские чулки снаружи облегают концы брюк... На мгновение делается больно, обидно. Но стыда, о, стыда нет! Пусть! Пусть весь мир знает, в каких условиях дерется русский солдат. Пусть щелкают затворы камер! Пусть!»
Перекоп
Всему миру известны Ватерлоо и Бородино. Все читали Виктора Гюго, все пели стихи Лермонтова. Но кто помнит события на  Перекопе в октябре 1920 года?
 После заключения мира с Польшей Красная армия могла сосредоточить все свои силы на крымском перешейке. Пять армий, тяжелая артиллерия  -  200 пушек на короткий фронт, интернациональные коммунистические бригады латышей, китайцев, венгров бросились на Перекоп. Отряды Махно присоединились к нападающим. Подавляющее численное превосходство, сильная артиллерия, неожиданно замерзшие воды Сиваша, что позволило красным частям перейти его вброд, - все это окончательно вывело из строя армию, которая, по словам самого Врангеля, «раздетая, обмороженная, полубольная, истекающая кровью отстаивала последнюю пядь родной земли».
Неравный бой начался ночью 27 октября и продолжался три дня (по новому стилю 9-11 ноября). Пробиваясь по направлению к Юшуню, корниловские и дроздовские дивизии, кавалерия донских казаков под командой Калинина шли в беспощадный бой, заранее проигранный.
«Большое поле, покрытое окровавленными трупами, походило на какое-то страшное, бежево-красное озеро. Со стороны добровольцев сами генералы вели свои полки в атаку. Некоторые были убиты, многие ранены. 29-го позиции пали в руки неприятеля, лучшие полки были истреблены», напишет потом под псевдонимом Д. Новик в своей книге «Нищие рыцари»  Сергей Терещенко, член экипажа эскадренного миноносца «Жаркий».
В бой была брошена кавалерия, чтобы задержать наступление неприятеля и дать время войскам и гражданскому населению погрузиться в портах. Флот выполнил свой долг, позволив эвакуировать Крым в два-три дня, без паники и беспорядков.
Генерал Врангель предупреждал отъезжающих, что он не располагает материальными средствами, чтобы обеспечить их будущее: «Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет… Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье».
Исход
…В Севастополе тревога росла с каждым часом. Кавалерия не могла долго сдерживать наступление красных. Город нельзя было узнать. По запруженным народом улицам все стремились к пристани на погрузку. Большинство магазинов были закрыты, а двери покинутых домов распахнуты настежь. Город пустел.
Чтобы позволить всем погрузиться, еще 1 ноября армия защищала окрестности города по линии фортификаций 1855 года: генерал Скалон - северную часть, от моря до линии железной дороги; генерал Кутепов - от железной дороги до вокзала и дальше к морю. Флоту был дан приказ погрузить эти последние заставы в 12 часов и выйти на рейд в 13 часов.
Врангель лично наблюдал, чтобы никто из тех, кто должен уехать, не был забыт. Эвакуация госпиталей была особенно тяжелой задачей. Транспорт «Ялта», предназначенный для раненых, был перегружен, но их оставалось еще много.
Генерал Шатилов пришел с рапортом: «Англичане обещали взять пятьдесят раненых, но это капля в море; во всяком случае невозможно увезти всех...»
Врангель нетерпеливо его прервал: «Раненые должны быть вывезены все, и они будут вывезены... и пока они не будут вывезены, я не уеду».
2 ноября Врангель удостоверился, что все войска погружены, что сейчас грузятся последние заставы. Тогда только появилась на Графской пристани его высокая фигура в серой офицерской шинели  и фуражке корниловского полка. Почти у самого берега он повернулся к северу, в направлении к Москве, и, сняв фуражку, перекрестился и низко поклонился Родине в последний раз.
В 14 часов 40 минут катер отчалил от пристани и, медленно обогнув с носа крейсер «Корнилов», приблизился к правому борту. У Андреевского флага видна высокая фигура в серой шинели. Похудевшее, осунувшееся лицо, образ железного рыцаря средневековой легенды.
Находясь в постоянной связи с французским адмиралом Дюменилем, Врангель лично удостоверится, что эвакуация Ялты, Керчи и Феодосии прошла благополучно. Только тогда отдаст он приказ № 4771, в котором говорится: «Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке. Ушло 120 судов, вывезено около 150000 человек. Сохранена грозная русская военная сила».
Эти 120 судов составляли армаду, в которую, кроме военных кораблей Черноморского флота, входили транспорты, пассажирские и торговые корабли, яхты, баржи и даже плавучий маяк на буксире. Спасать население пришли также суда из Варны, Константинополя, Батуми и даже из Архангельска и Владивостока.
Французский адмирал Дюмениль на судне «Вальдек Руссо» с миноносцами и буксирами сразу же покинул Константинополь, спеша на  помощь Крыму.  Французские морские офицеры!  Выражение им симпатии и уважения тем более ценно, что в будущем унижения не будут редкостью. Некого будет даже за это винить; просто вы становитесь беженцами, и люди как-то незаметно для самих себя считают себя вправе говорить с вами по-другому.
Интересно, что мог думать генерал Врангель, читая письмо представителя Франции де Мартеля от 1 ноября: «как единственно возможное, русским офицерам, преимущественно специалистам, перейти на французскую службу, для чего придется принять и... французское подданство».
Проще говоря, не потеряв еще свою родину, искать выгодную замену! Мог ли Врангель сообщить об этом предложении людям, против своей воли покидавшим страну, которую они любили; морякам, чей бело-синий Андреевский стяг покидал навсегда колыбель Черноморского флота под бронзовым взглядом Нахимова, Корнилова и Лазарева?!

«Я не могу бросить свой корабль…»

В ноябре 1920 года эскадренный миноносец «Жаркий» стал одним из кораблей Русской эскадры, которая ушла с тысячами жителей Крыма на борту кораблей в Константинополь. Моряки считали, что они вернутся в Севастополь, как только перевезут людей…
– Помню сильный ветер в ноябре 1920-го в Севастополе, когда начался исход из Крыма Белой армии, – рассказывает Анастасия Александровна. – Я и сейчас вижу толпы людей, в руках  узлы, чемоданы, баулы… И маму с корзинкой в руках, где были наши единственные ценности: иконы, фотографии и рукопись…
Вспоминая об этих последних севастопольских днях, я, как на большой картине, вижу   людей, куда-то озабоченно стремящихся. Но не помню ни паники, ни страха. Может быть, оттого, что мама умела  в самые драматические минуты сохранять и передавать нам, детям, свое спокойствие. А скорее всего, она умела скрывать собственный страх. До последней минуты мы не знали, как уедем. «Жаркий» стоял  в доках с разобранными машинами. Папа получил приказ его покинуть и перевести экипаж на «Звонкий». Его возмущению не было конца: «И не говорите, что я потерял рассудок! Я моряк! Я не могу бросить свой корабль в городе, в который входит неприятель!»
Пока все грузились, мы сидели дома, а папа упорно добивался в штабе, чтобы миноносец был взят на буксир. На все аргументы у него был ответ: «Машины разобраны… Я остаюсь без механиков, которые не хотят покинуть Севастополь? Я найду людей, и  мы сами соберем машины в дороге. Я прошу только, чтобы меня взяли на буксир».
После разговора с Кедровым он добился своего. Вернувшись на «Жаркий», не теряя времени, он послал людей вернуть с заводов отдельные части разобранных машин. Это было самое спешное. Надо было также снабдить корабль самым необходимым: хлебом, консервами, нефтью... Надо было брать все, что возможно, в портовых магазинах, так как в дороге ничего нельзя будет купить: бумажные деньги окончательно теряли свою стоимость.
30 октября мы узнали, что «Жаркий» будет взят на буксир «Кронштадтом», большим кораблем-мастерской.
31  октября к вечеру почти все корабли были на внешнем рейде, и мы увидели, что и «Кронштадт», грузно переваливаясь на волнах, тоже направляется к ним. Миноносцы, стоявшие у пристани около «Жаркого», в свою очередь двинулись в путь. Вскоре мы остались совершенно одни...
Прошло столько лет, но я ничего не забыла. Помню эти  последние часы на Корабельной стороне…
Багажа у нас почти не было. Вещи собрали быстро. Все самое дорогое из знаменитой корзины не вынималось. Вместе с рукописью и фотографиями мама бережно хранила в ней выкроенный, но так никогда и не сшитый корсаж из золотистого атласа, усеянный бархатистыми розами. Было что-то сказочное в этом куске материи, и годами, открывая корзину, вспоминала я принцессу, только ночью становившуюся ослепительно красивой в бальном наряде цвета солнца.
Ульяна Федоровна, ее муж, их шестеро детей остались в Севастополе... Что стало с ними после нашего отъезда? Позже мы узнали, что ни честная бедность, ни даже принадлежность к пролетариату не были достаточными основаниями, чтобы избежать расправы...
Последнее горестное воспоминание: молодой кавалерист успел нас известить, что он видел, как погиб папин брат Сергей Манштейн. Раненый, он упал  в бою с лошади и был сразу же зарублен. Ему не было и 25 лет...

Ожидание неизвестности

Анастасия Александровна протягивает мне письмо, которая она получила от Олега Николаевича Шубакова, свидетеля тех событий в Крыму. Ему было, как и Насте, 8 лет:
«Помню причалы Керченского мола. Настал трагический момент расставания с Родиной. Я, конечно, не осознавал положения, мне еще не было и 9 лет. Была темная дождливая ноябрьская ночь. На мол стекались и грузились военные и гражданские. Допускались к посадке по пропускам. Подъехали и мы на подводе, помогал сторож редакции.
Нам назначили для погрузки старенький угольный транспорт «Самара». Поднимаясь в темноте по крутому скользкому трапу на высокую корму, папа поскользнулся и упал, к счастью не мимо трапа. На судне разместились в угольном трюме. Меня поместили под лестницей на нашем плетеном сундуке (корзине). Мне было вероятно удобнее, чем тем, кто сидел на вещах в трюме, коленями вплотную друг к другу.
На утро вышли в море. Судно было без балласта, поэтому на палубу выпускали по-очереди, человек по двадцать. Дежурный по палубе не позволял переходить одновременно на один борт, т.к. судно кренилось. Воды не было. Выходившие на палубу брали с собой кружки, в которые собирали стекающую дождевую воду. Военные бросали винтовки за борт.
Один из друзей папы по редакции не устоял и возвратился на берег. Он был расстрелян сразу же по приходу красных 16 ноября… Вероятно, та же участь ожидала бы и моего отца».
Продолжу записанный рассказ Анастасии Александровны…
 - Мы простояли два дня у пристани, ожидая, чтобы нас взяли на буксир. Все вокруг нас было в движении; никогда, вероятно, не видел севастопольский порт такого скопления судов и людей.
Перегруженные войсками транспорты, глубоко осев в воду, направлялись к внешнему рейду. Помосты у пристани дрожали под тяжелыми шагами грузившихся полков. Казаки расставались со своими лошадьми.
К вечеру 31 октября (13 ноября по новому стилю) небо над городом озарилось красным заревом пожара. Это   горели склады американского Красного Креста. Долго еще отблески пожара освещали небо, и траурный звон колоколов севастопольских соборов сопровождал отбывающих.
В этом безудержном движении мы были приговорены к полной неподвижности: «Жаркий» со своими разобранными машинами и пассажиры, тесно расположившиеся в узком пространстве маленького миноносца, - около тридцати женщин и детей со своим скромным багажом. Устраивались, как могли, на палубе, в кают-компании, на койках кают и в кубрике.
В маленькой папиной каюте мы могли спокойно расположиться на одеялах на полу, не боясь, что на нас наступят. Мы были «у себя», и, несмотря на голые, серой краской выкрашенные металлические переборки, несмотря на тесноту, я почувствовала себя в полной безопасности. Вероятно, оттого, что здесь, более чем где-либо, мы были «у папы».
На маленькой письменной доске перед иллюминатором стояла фотография Государя Николая Александровича в белой морской форме; над койкой - большая икона Спасителя. Папа спас ее с тонувшей баржи...Пройдут года... Другие войны... Другие переезды... Но икона останется в семье.
Я рассказываю  об этих далеких временах в спокойной семейной обстановке, прошлое в моей памяти тесно сплетается с настоящим, а годы, прожитые на чужой земле, смягчили мою боль.
Прошло время, когда после острого горя потери близких, с которым так трудно смириться, снова оживают их лица в «тихом пристанище духовного спокойствия».
Кто знает? Может, когда-нибудь перед Образом Спасителя при тихом свете лампады кто-нибудь подумает обо мне? Может быть,  он даже полюбит дорогие мне слова Жуковского?
Сколько  раз Анастасия Александровна повторила эти слова во время записей ее разговоров:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской - их нет.
Но с благодарностию - были.
Эти слова великий поэт написал 16 февраля 1821 года.   Сто лет спустя  эти слова так часто вспоминали русские люди, оказавшиеся далеко от Родины, на африканском берегу. И мы, современники,   вспоминаем эти поэтические  строчки, думая об ушедших от нас родителях, близких и родных, друзей  и подруг, тех, кто «своим сопутствием» нашу жизнь, наш свет «животворили»…

Прощай, Севастополь!

Анастасия Александровна берет в руки одну из книг и раскрывает ее на заложенной странице.
– В своем последнем послании к населению Врангель пишет: «Судьба уезжающих абсолютно неизвестна, никакая иностранная нация не согласилась нас принять. В этих условиях правительство Юга России вынуждено советовать всем тем, кто не должен обязательно уезжать, обдумать это положение. Оно предупреждает беженцев, что не имеет никакого способа им помочь ни в переходе, ни после».
– Эвакуация была приготовлена, - спокойно и уверенно добавляет Анастасия Александровна. – Было распределено, из какого порта Крыма уйдут какие корабли и какие воинские части. Паники не было никакой. Мне было  тогда 8 лет, но я все  помню. И особенно последний день – утро 14 ноября 1920 года. Накануне уже большинство кораблей находились в море, а люди еще грузились. В 17 часов все колокола церквей Севастополя начали погребальный звон…
Капитан 2-го ранга, командир подводной лодки «Утка» Нестор Монастырев в своей книге воспоминаний «Записки морского офицера» оставил такие пронзительные от боли  слова:
«Такого еще не было: флот покинул Севастополь! Душа оставила тело… Да, Севастополь остался однажды без кораблей. Но тогда – в первую Крымскую оборону – корабли ушли на дно родной бухты, а не в чужие порты… В  смутном 18-м  году Черноморский флот впервые, как и всю страну, разделили на красных и белых. Красная частица самозатопилась в Цемесской бухте, а белая – покинула через два года воды Черного моря, ушла в Константинополь, а затем в Бизерту…
 Я получил приказ следовать в Босфор и при входе в пролив поднять французский флаг. Мне объяснили, что Франция берет остатки нашего флота под свою защиту. Утром 17 ноября опустился густой туман, который держался до 9 часов утра. Затем солнце рассеяло туман и осветило Севастополь…
Корабли и пароходы выходили в море, начав долгий путь трагической русской эмиграции. Даже море присмирело, как бы желая дать нам последнее утешение на нашем крестном пути. Малым ходом «Утка» стала выходить из гавани. Все, кто мог, вышли на верхнюю палубу. Последний раз сверкали для нас золоченые купола и кресты русских церквей…
Прощай, Родина, прощай, моя Отчизна! Прощай, Севастополь, колыбель славного Черноморского флота!»

  Черное море , черная бездна

Анастасия Александровна снова возвращается к пережитому в те дни и ночи далекого двадцатого года:
 – Миноносец «Жаркий» стоял около Графской пристани. Папа с матросами продолжал его ремонтировать. Кто-то сказал: «Манштейн – вы сумасшедший!» А отец опять ответил: «Моряк не оставит свой корабль!» Корабли уходили один за другим, а его миноносец все еще стоял у пристани. Так и не получилось у отца завести машину.
14 ноября около полудня, когда мы были еще у пристани, за нами пришел буксир и повел нас на внешний рейд, чтобы пришвартоваться к «Кронштадту».  Папа и его старший офицер получили распоряжение вести  в Константинополь   другое судно…
Вечером мы вышли в море: огромный «Кронштадт», тащивший  наш маленький «Жаркий», а за ним два подводных истребителя и парусную яхту; эти последние без экипажа. «Жаркий» был под командованием инженер-механика Бантыш-Каменского. С самого начала чувствовалось, что трудностей не избежать. Ночь была темная – на «Жарком» не было электричества, и бумажные бело-красно-зеленые фонари не могли заменить бортовые огни. Еще потеряннее казались мы в сравнении с огромной освещенной массой «Кронштадта» перед нами.
Измученные этим бесконечным днем, мы  устраивались на ночь. В нашей каюте, прижимая Бусю к себе, я начала засыпать. Мама все время наклонялась к Люше и Шуре, изнемогавшим от приступов кашля. Вдруг страшный удар, от которого весь корабль, казалось, встал на дыбы. В одну минуту все вскочили. Через открытую дверь на верху трапа я увидела море в огнях, обметаемое лучами прожекторов; доносились крики утопающих и резкие приказы.
Как произошло столкновение двух кораблей, никто точно никогда не узнает. Болгарское судно «Борис» совершило неожиданный маневр и  в последнюю минуту встало прямо перед носом «Кронштадта».
Теперь «Борис» тонул. Моряки с «Жаркого» тщетно старались предупредить «Кронштадт», который, дав задний ход, наседал на «Жаркий», продолжавший свой бег вперед... Матросы старались сдержать удар чем могли... В несколько мгновений радиоантенна и рея большой мачты рухнули, шлюпки были раздавлены, рубка помята.
Наша первая ночь в море чуть не стала для нас последней, как и для «Жаркого». Но наши мыканья на этом не кончились. Погода продолжала портиться…

Шторм и икона

На другой день разразилась буря!   Тросы начали лопаться. Старый боцман на вопрос: «Тросы будут держаться?» ответил: «Может, будут, а может, не будут»…
Мордвинов, командир  «Кронштадта», на борту которого было около трех тысяч человек, видел, как лопались тросы, как «Жаркий», тоже с людьми на борту, исчезал в темных волнах, но он также знал, что на «Кронштадте» мало угля, и его может не хватить до Константинополя. Но снова и снова  «Кронштадт» разворачивался, искал «Жаркого», находил, снова матросы крепили тросы, и снова огромный «Кронштадт» тащил маленького «Жаркого» на буксире… Четыре раза рвались концы…
– И наступил момент, – продолжает вспоминать Анастасия Александровна, – когда Мордвинов отдал приказ пересаживаться. Нас поднимали по веревочным лестницам на борт «Кронштадта»… над волнами....Мама спрятала на груди нашу маленькую собачку Бусю, начала подниматься с нею… Представляете, шторм, лестница, хрупкая женщина и эта маленькая собаченка, которая сидела тихо-тихо….
Навсегда запомнилась мне эта пересадка.
Малюсенький «Жаркий», пришвартованный к огромному «Кронштадту». Веревочные штормтрапы, болтающиеся над бушующим морем. Казалось, буря все сорвет, все унесет. Женщины и дети с трудом удерживались на качающейся, залитой водой палубе. Надо было подниматься по высокой вертикальной поверхности борта «Кронштадта».
Ясно вижу лица и руки людей, которые сверху, низко склонясь через фальшборт, тянулись, чтобы принять детей из рук поднимавших их моряков. Чудо, что никто из ребят не упал в воду! Зато узлы с последними пожитками исчезли в волнах. Но кто мог о них думать в такой момент?
И вот мы  живы и здоровы на устойчивой палубе «Кронштадта», забыв уже пережитое около мамы, которая все еще прятала в своей меховой муфте маленькую, тихонькую Бусю…

Анастасия Александровна замолчала. Наступила тишина. И только было слышно, как завывал холодный  ноябрьский ветер за окном ее бизертинского дома. Как  тот ветер, много лет назад, в бушующем Черном море…
Я взял в руки ее книгу и дочитал  на открытой странице…
«Кронштадт» - после «Жаркого» во время бури - не мог мне казаться кораблем. Это был какой-то громадный улей, переполненный разнородной публикой, кочующей по палубе, по коридорам, разговаривающей на трапах и в которой можно было даже потеряться. Лучше было не покидать нашего уголка на койке, и день тянулся очень долго, а вечером большие крысы, примостившись под подволоком, смотрели нам в глаза.
Как сильно переживают иногда дети тяжесть людского горя! Мне было тогда только восемь лет, но самым горьким воспоминанием из пережитого в эти сумрачные дни осталось в моей памяти измученное лицо старого военного, жена и сын которого, психически больные, путешествовали запертыми в отдельном помещении. Иногда их смутные силуэты виднелись через тусклое стекло.
Переход по Черному морю  от Севастополя до Константинополя оказался исключительно тяжелым. Но, как это ни странно, именно с этих пор зародилась во мне любовь к морю. Никогда не казался мне Божий мир таким беспредельным, как в те далекие дни на маленьком, переполненном народом «Жарком», когда, переступив высокий железный порог каюты, я поднималась по крутому трапу, чтобы взглянуть на кусочек голубого неба.
Я помню высокую фигуру Сергей Терещенко, который позже опишет наши скитания в своей книге «Нищие рыцари», помню и тот сказочный апельсин, который он вынул из своего мешка, чтобы дать его мне».

Пусть простит  меня дорогой читатель за то, что, признаюсь, не смог сдержаться. Я посмотрел на Анастасию Александровну, на ее сухие глаза и строгое выражение ее лица. Я увидел женское лицо с русской иконы, и отвернулся: слезы текли из моих глаз. Но что стоят они по сравнению с теми слезами, которые выплакала она, ее мама и  тысячи людей, попав в водоворот Революции и Гражданской войны, которая развела их по разные стороны баррикад? Что стоят они по сравнению с теми слезами, которые выплакала жена старшего лейтенанта Императорского флота Александра Манштейна?

Я услышал снова голос Анастасии Александровны, который отвлек меня от печальных размышлений…
– Так Буся с нами доехала до Бизерты. И она была с нами до1924 год, года всех разлук. Мы так плакали, когда умерла наша любимая маленькая Буся. Как выразить горе, когда ее маленькое тельце исчезло в водах Бизертского канала.  Такое маленькое тельце... но столько верности, любви и понимания!
– А что случилось с «Жарким»?
– «Кронштадт» тащил его на буксире, но Мордвинов сказал: «Если оторвется, больше искать не будем!» И тогда  Демиян Чмель, наш боцман,  прибег к последней мере: – Анастасия Александровна улыбнулась своей доброй улыбкой, – он привязал икону Николая Угодника с миноносца «Жаркий» к веревке и спустил ее в воду. И «Кронштадт» шел вперед, таща за собой «Жаркого», беспомощного, без машин, без матросов на борту, до самого Константинополя, на буксире и с верой старого боцмана в Николая Угодника…

Константинополь

Рассказывает Анастасия Александровна…
 - Переход через Черное море продлился менее недели, хотя мне казалось, что мы месяцами боролись с бурями.
Папа, прибывший в Константинополь раньше нас, снова вернулся  на борт «Жаркого», и мы с ним чувствовали себя снова «дома». Буся словно поняла, что ей не надо больше прятаться; Люша и Шура почти перестали кашлять. Мне даже удалось объесться сладкими, приготовленными на бараньем жире турецкими пирожными.
Несмотря на то, что на большинстве судов был уже поднят желтый карантинный флаг, папа с мамой смогли побывать в городе.
Они вернулись оживленные, почти веселые, и мама рассказывала, смеясь, как папа потерял одну из туфлей, которые выдают посетителям при осмотре Айя-Софии. Он стоял на одной ноге, стараясь до нее дотянуться и не решаясь дотронуться до пола необутой ногой из боязни оскорбить мусульманские обычаи. Они были еще под впечатлением от этого города, который для русских всегда был сказочной Византией, а теперь полностью находился во власти союзников, которые жестоко давали чувствовать свою победу туркам, нашим вчерашним врагам, а сегодня нашим сотоварищам по несчастью, которые встречали нас с сочувствием и готовностью помочь.
Оживленный, многонациональный восточный город, блестящие военные мундиры, элегантные туалеты на террасах Перы и Палаты, посольства, эскадры французская, английская, американская - всесильные в водах Босфора... и рядом столько нищеты!..
На углу одной из улиц родители встретили Серафиму Павловну Раден: она продавала ковер, на покупку которого так долго копила деньги еще на берегах Балтики.
Эта стоянка в Константинополе позволила «Жаркому» обрести свой привычный вид. Все пассажиры с него сошли, и папа с экипажем работал над сборкой машин. Нам оставалось только ждать; не нами решалась наша судьба. Но каким тяжким было ожидание для тех, кто на перегруженных кораблях был лишен самого элементарного удобства! Как размещались они на «Владимире», большом пассажирском транспорте, который, будучи рассчитан на 3000 человек, имел на борту 12 000?! Голод, отсутствие гигиены, начинающиеся эпидемии не позволяли долго ждать.
Французское правительство отдавало себе в этом отчет и признавало свои обязательства по отношению к правительству Юга России. Еще до эвакуации, 6 ноября 1920 года , французский морской министр предупреждал адмирала де Бона, командующего французскими морскими силами в Константинополе:
«Поскольку вы не располагаете достаточными средствами, договоритесь с адмиралом де Робеком о британском содействии».
Но 12 ноября главный комиссар Франции в Константинополе Дефранс дал знать своему правительству, что Лондон предписал адмиралу де Робеку... полную нейтральность. Он это подтвердил немного позже:
«По словам английского главного комиссара, представительство Его Величества не хочет принять никакую ответственность в этом деле. Что касается судьбы беженцев, он заявил, что вся ответственность ложится на Францию, которая признала правительство Врангеля».
Франция не отказалась от своих обязательств. Переговоры с представителями Балканских стран позволили высадить армию и штатских:  добровольцы будут интернированы в Галлиполи, донские казаки - в Чатальдже около Константинополя, кубанцы - на Лемносе.

Золотое кольцо за один апельсин

– Константинополь… Этот город для меня остался в памяти на всю жизнь. Сказочное, яркое, цветистое воспоминание! – вспоминает Анастасия Александровна. –  После бурных ночей Черного моря бухта Мода при входе в Мраморное море представилась неожиданной картиной спокойных глубоких вод, залитых солнцем. Это скопище кораблей всех размеров, от броненосцев до моторных катеров, от больших пассажирских кораблей до барж, было настоящим плавучим городом.
За исключением миноносца «Живого» , близнеца «Жаркого», исчезнувшего в Черном море, которого, несмотря на поиски, никогда не нашли, все корабли собрались в бухте Мода - это было собрание кораблей, не имевшее примера в истории.
Попали, как в другой мир – масса людей сидят в кафе, смотрят по сторонам, спокойная жизнь, люди беззаботны. А мы голодали. Для взрослых, да и для меня было очень тяжело – когда на вас смотрят, как на отщепенцев. Турки все господами такими важными сидят в кафе и на нас смотрят.
В Константинополе оказались тысячи русских… Французы нас поддержали, англичане отказались, Сербия, бедная и маленькая Сербия, приняла русскую армию, приняла русских как братьев… Турки к нам отнеслись  тоже с симпатией. "Русские тоже в несчастьи", говорили турки, которым  было тяжело под оккупантами, под Антантой. Хотя…
Когда мы были на рейде, масса лодок подъезжали нагруженные апельсинами, халвой. Но денег-то у нас не было. Даже драгоценностей у мамы не было. А были мамы, которые снимали золотое кольцо, привязывали на веревочку и опускали его. Торговец  брал кольцо и поднимал кило апельсинов... И дама раздавала апельсины детям и плакала...»

Рассказывая грустные подробности, Анастасия Александровна сохраняла спокойствие. Но в этом спокойствии чувствовалась тайная, звенящая боль об увиденном, пережитом, утраченном и потерянном, о том, что она запомнила и очень хотела, чтобы видеокамера запечатлела ее рассказы навсегда…

Курс – в Африку

Побежденная союзница Германии Турция была оккупирована войсками Антанты – военными союзниками России. Сухопутные войска разместились лагерем на пустынном острове Галлиполи. Турция, Сербия, Болгария, Румыния и Греция соглашались принять гражданское население. Оставался флот. Адмиралы Дюмениль и де Бон предлагали послать флот в Бизерту…
Из телеграммы  адмирала де Бон 28 ноября: «Военный флот, имея на борту приблизительно 6000 офицеров и членов экипажа, не может здесь оставаться. Я прошу разрешения немедленно направить его в Бизерту».
Но, как ответил министр  иностранных дел  Франции Жоржа Лейга, «отправка русских в Тунис сопряжена с непреодолимыми трудностями». Военный французский порт Бизерта существовал только с 1895 года. Франция, несмотря на установленный в 1881 году в Тунисе протекторат, долго не решалась приступить к его постройке, опасаясь международных осложнений с Англией и Италией. В 1919 году вопрос обострился с заходом в Бизерту австрийской эскадры. В 1920 году положение по-прежнему было сложное, но, не находя другого выхода, Совет министров Франции согласился 1 декабря направить русские военные корабли в Бизерту.
 – Переход через Средиземное море от Константинополя до Бизерты оказался для нас неожиданной и приятной переменой обстановки, -  рассказывает Анастасия Александровна. – Пассажирский пароход  «Великий князь Константин», принадлежавший  русской компании РОПиТ, вышел в море одним из первых, погрузив семьи моряков.
Мы разделяли просторную каюту с женой и маленьким ребенком Бантыш-Каменского. Наконец можно было гулять по палубе, сидеть в удобных креслах под тентом, есть в настоящей столовой. Вечером в большом зале под ярким светом хрустальной люстры собирались кружки любителей музыки, пения, шахматной игры. Днем везде царили дети.
Среди них можно было видеть маленькую худенькую девочку с короткими светлыми кудряшками, неразлучную с черненьким тойтерьером.
– Я вспоминаю девочку лет семи с хорошенькой мордашкой, обрамленной густыми темными локонами. Мы смотрели друг на друга, не решаясь заговорить, рисуя пальцем узоры на мутном стекле люка…
 «Константин» пересекал Эгейское море, сказочно глубокое. Множество островков, где у самого берега белые дома походили издалека на большие белые камни под солнцем. Яркая картина архипелага!  Мы плыли к стране древнего Карфагена. Эней когда-то плыл той же дорогой, и Одиссей доплыл до Джербы, острова лотофагов. Все это впоследствии будет для меня тесно связано с историей Туниса, куда так неожиданно занесла нас судьба.
Иногда «Константин» заходил в порт. Мгновенно множество лодок окружало пароход. Горы халвы, апельсинов, сухого инжира, рахат-лукума, очень белого, - чего только в них не было! Трудно было устоять! Некоторые дамы, у которых оставались еще драгоценности, спускали на веревочке   браслет, чтобы поднять...  апельсины...
Через десятки лет можно было еще найти в лавчонках приморских городов вышедшие из моды драгоценности, от которых так веяло старой Россией!
– Стояла исключительно хорошая погода!  Ветер стал свежеть, когда мы вошли в Наваринскую бухту.   Здесь почти сто лет тому назад произошел знаменитый Наваринский бой против турецкого флота. Встреча с Наварином, встреча с великим, славным прошлым переживалась всеми особенно обостренно в эти дни изгнания Андреевского стяга, салюта которому больше не полагалось даже от союзников…
– Редко кто из побывавших в Наварине мог забыть эту встречу с родной историей, – делится воспоминаниями Анастасия Александровна. –тУченики Морского корпуса, проходя на «Алексееве», посетили маленькое кладбище ; а десятки лет спустя ученики-курсанты Морского училища имени Фрунзе, в плавании на «Перекопе», еще под красным флагом, слушали на рейде в Бизерте мои воспоминания о тех далеких временах! И у всех нас перед глазами стояла одна и та же картина. Был среди курсантов  молодой художник, и есть теперь в Петербурге большое полотно, на котором Андреевский стяг высоко развевается над Наваринским сражением.
Когда мы покидали Наварин, погода стала портиться. Небольшой пассажирский пароход начало сильно качать. Советы молодых офицеров дамам - «побольше харчить» - не имели никакого успеха. Но мама, как жена моряка, твердо уверовала в данный ей совет, и надо сказать, что она действительно никогда не страдала морской болезнью и что нас, детей, тоже никогда не укачивало.
...«Нервы разошлись» - выражение, которое я услышала, кажется, в первый раз на «Константине» и которое осталось для меня навсегда связано с   легкой жизнью и отсутствием настоящих забот.
Анастасия Александровна напоминает, что в Константинополе «любящим парам долго раздумывать не приходилось: за моряками, уходящими в Бизерту, могли следовать только лица, принадлежащие к их семье». В своей книге она пишет:
 «Надо было расставаться или венчаться, и в эти несколько дней на эскадре сыграли много свадеб. Молодоженов сразу же разлучили. В то время как мужья оставались на военных судах, их молоденькие жены были посажены на «Константин». У них-то «нервы и разошлись». Бурное море, густой туман, богатая фантазия и несдержанность молодости!
Кто-то закричал, что «Дерзкий» несется прямо на нас... Поднялся шум, крики, кто-то громко зарыдал...
– Молчать! Кликуши по каютам!
Неожиданный окрик капитана мгновенно разогнал взволнованную толпу. Бедный, всегда такой вежливый капитан! На другой день он сконфуженно просил извинения…»

Последние позывные SOS…

Эскадра, не принадлежавшая больше никакому государству и находящаяся под покровительством Франции, шла под конвоем французских кораблей. Андреевские стяги реяли за кормой, но на грот-мачтах взвивались французские флаги. Первый конвой, вышедший из Константинополя в декабре 1920 года, находился под начальством Бергасса Пти-Туара,  командира французского крейсера «Эдгар Кине» («Edgar Quinet») и состоял из четырех дивизионов: с заходом в гавань в Наварине и Аргостоли.
Второй конвой состоял только из двух дивизионов. Покинув Константинополь в январе 1921 года, разбросанные бурей корабли этого конвоя дошли до Бизерты только  между 14 и 17 февраля. Почему же корабли покидали надежные убежища в портах, несмотря на штормовую погоду?
–  Всем было известно, каким опасностям подвергается Черноморский флот, который по прибытии в Константинополь был переименован в Русскую эскадру под командованием вице-адмирала Кедрова, –  отвечает Анастасия Александровна. – К тому же все корабли были в плохом состоянии и без опытных экипажей. Переход совершался в самое ненастное время года, и надо было ожидать неизбежных бурь. Но ввиду сложившихся обстоятельств выбора не было.
И  «Жаркий» чуть не затонул! На буксире у «Голланда», у которого самого машина была не в порядке, он вдруг лег на левый борт, и один из буксирных тросов оказался у него под кормой. Огромные волны, прокатываясь по палубе, снесли  все: бочки с нефтью, динамо-машину, прожектор с мостика. Пожар начался  в кают-компании...  И в эти безысходные минуты... зловещий, срываемый бурей, призыв о помощи: «SOS»; «SOS» …
Это были последние позывные французской  канонерки «Бар ле Дюк»… Конвоирующей второй конвой «Бар ле Дюк» затонуло в ночь с 14 на 15 декабря 1920 года у мыса Доро. Из французских моряков мало кто смог спастись!
Запасы угля были очень ограничены, а так как вход в иностранные порты запрещался, необходимо было выработать точный календарь встреч - мест и чисел - для загрузки топливом. Все эти сложные задачи были разработаны общим франко-русским командованием, которое установило план маршрута: его требовалось придерживаться, несмотря ни на какие обстоятельства.
Редкие исключения имели чисто технические причины. Так, например, французы  были вынуждены разрешить второму дивизиону вернуться на одну ночь в Аргостоли: застигнутые ураганом при выходе из этого порта «Звонкий», «Зоркий», «Алмаз», «Якут» и «Страж» получили серьезные повреждения и тоже посылали сигналы «SOS»…
 А «Жаркий» покинул Аргостоли  только через четыре дня: экипажу удалось  починить  машину, и миноносец  смог двинуться в путь своим ходом.

«Русские корабли шли дорогой Энея и Одиссея!»

– Что  русские корабли дошли до Бизерты, кажется чудом! Чудом, которым мы обязаны нашим  и французским морякам, – рассказывает Анастасия Алекседровна. –  Помню, 23 декабря 1920 года мы увидели с палубы этот тунисский порт, в котором многим из нас предстояло прожить всю жизнь. Мы пришли одни из первых...
Николай Кнорринг, историк, вместе с Настей находившийся на борту парохода "Великий князь Константин", пишет в своей повести «Сфаят»  : «Рано утром мы входили в Бизерту. Прошли каналом, который соединяет большое внутреннее озеро с морем. Справа развернулась пальмовая аллея перед пляжем. Вокзал с башней в мавританском стиле. Вдали казармы, тоже восточные по виду. Перед нами развертывался городок чистый, живописный… Вместе с любопытством рождался вопрос: что будет с нами?»
Анастасия Александровна добавляет: «Когда, огибая волнолом, «Великий князь Константин» вошел в канал, все способные выбраться из кают пассажиры были на палубе. Мы тоже были там, рядом с мамой, и я думаю, что мы могли бы послужить прекрасной иллюстрацией к статье о бедствиях эмигрантов: измученная молодая женщина – маме было около тридцати лет – в платье, уже давно потерявшем и форму, и цвет, окруженная тремя исхудавшими до крайности девочками... Не хватало только папы, но в этот раз мы знали, где он. Миноносец «Жаркий», которым он командовал, покинул Константинополь со вторым конвоем.
После всех опасностей и лишений длительного перехода по Черному и штормовому в это время года Средиземному морю мы дошли наконец до нашей последней стоянки.
Просторный залив, изогнувшись между Белым мысом и мысом Зебиб, был залит солнечным светом. Было тихо и удивительно безветренно…  Вне сомнения, появление целой эскадры, где на военных кораблях женщины и дети были, как у себя дома, стало необычным событием для жителей маленького городка, которые смотрели на это зрелище с интересом и даже с симпатией. Для нас же после всего пережитого этот последний причал казался залогом более спокойного, хотя и неизвестного, но радужного будущего. Давно уже наши родители привыкли жить настоящим, а дети вообще никогда не заботятся о завтрашнем дне. Мы с интересом разглядывали пляжи и пальмы, новенькие дома и минареты мечетей и красочную толпу вдоль оживленной набережной – много красных фесок и белых широких восточных одеяний среди строгих костюмов и военных мундиров.
Мы приветствовали появление каждого нового корабля. Праздником стал день 27 декабря, когда за волнорезом появились огромные башни линкора "Генерал Алексеев". Он доставил в Бизерту гардемаринов и  кадетов Севастопольского морского корпуса. Особенно торжественно был отмечен приход флагманского старого трехтрубного крейсера "Генерал Корнилов" . Командующий эскадрой вице-адмирал Кедров со своим штабом стоял на мостике крейсера и приветствовал каждое русское судно, уже стоявшее в порту. К 29 декабря суда, покинувшие Константинополь с первым конвоем, были в Бизерте. После этого Кедров сдал командование эскадрой контр-адмиралу М.А. Беренсу и выехал в Париж. Начальником штаба был назначен контр-адмирал Александр Тихменев.
Приведу также свидетельство из книги В.Берга: "Что такое Бизерта? Бизерта - это сказка, пятилетний сон, красивый и фантастичный. Бизерта – это море, как беспредельный темно-синий сапфир в оправе золотых берегов, песков пустыни... Бизерта – это белый город с куполами магометанских мечетей и готического католического храма... Бизерта – это зеленый оазис среди песчаных холмов и гор... В глубине, в оправе серых гор, покрытых лиственными лесами, овальным зеркалом лежит большое озеро... " .
Итак, рано утром 23 декабря 1920 года «Великий князь Константин» вошел в бизертский порт. Обогнув волнорез, поврежденный немецкой миной, он шел вдоль канала... Анастасия Александровна продолжает свой рассказ:
 – Мы стояли на палубе и смотрели на маленький, чистенький, живописный и спокойный город, европейской части которого было только 25 лет... «Константин» отдал якорь у противоположной стороны канала, у южного берега, который казался малонаселенным. Никто из беженцев не понимал, почему французы выбрали для стоянки именно это место. Только много позже я узнаю с удивлением, что французское правительство, соглашаясь принять русский флот в Бизерте, рекомендовало адмиралтейству принять меры предосторожности... против «большевистского вируса».
На русских судах сразу же были подняты желтые карантинные флаги - самый верный способ помешать беженцам покинуть корабли. Люди, все потерявшие, пережившие бесчисленные опасности, стоящие обезоруженными перед полной неизвестностью, как могли они думать, что для кого-то представляют угрозу?!
Как же хотелось сойти с палубы на землю! Вот послушайте стихи русской души...

Так тянет в рощи, в степи, в горы,
Где зелень, счастье и цветы,
Уйти от праздных разговоров,
От скуки, сплетен, суеты...
Но желтый флаг тоскливо вьется,
Но гладь морская широка,
И сердце так уныло бьется,
И всюду хмурая тоска.
Молчит корабль в тиши залива,
На мачте красный огонек,
А черный берег молчаливо
Манит, таинственно далек.

Это написала в те дни молоденькая девушка по имени Ирина, разделившая судьбу шести тысяч русских эмигрантов, попавших в Бизерту .

– На африканскую землю мы вступили не сразу. Корабли стояли  на якорях у южного берега Бизертского канала и  в бухте Каруба и  охранялись тунисскими часовыми, – продолжает расказывать Анастасия Александровна. – Большинству и в голову не приходило, что за нами следят. Адмирал Дарье (Darrieus) сообщал в Париж 25 декабря 1920 года: «Русский флот стал на якорь у южного берега узкой части канала и в бухте Каруба. За ним наблюдают катера и патрули на суше. Дредноут «France» проверяет узкую зону канала и централизует сведения».
Верил ли действительно де Бон в «вирус большевизма» и в возможность изолировать более 6000 человек в уголке Зарзуны? Еще во время пребывания эскадры в Константинополе адмиралы де Бон и Дюмениль приложили все усилия, чтобы убедить Совет министров. Дюмениль пытался даже поднять вопрос о материальной выгоде для Франции: «Согласны ли Вы взять военный флот в залог?.. В таком случае я предлагаю Вам послать его в Бизерту как можно скорее... Наибольший интерес для нас представляют новый 23-тысячетонный «Алексеев», корабль-мастерская «Кронштадт» и большие миноносцы».
Адмирал Дюмениль не мог не знать о намерениях французского правительства отослать русских в Россию, оставив корабли под надсмотром французских бригад для оценки их стоимости и возможности дальнейшего использования.
Со своей стороны морской префект в Бизерте адмирал Дарье сообщал в Париж: «Я видел адмирала Кедрова... По его словам, он никогда не слышал о предложении Врангеля отдать флот в залог Франции». Префект одновременно объяснял, что невозможно оценить корабли, пока они находятся у русских. С одной стороны, под предлогом «санитарных причин» они были поставлены в карантин; с другой стороны, адмирал Кедров принял меры, чтобы помешать вмешательству французских техников, объяснив сразу же, что в его распоряжении находятся русские квалифицированные инженеры.
– Надо признать, – эти свои мысли  Анастасия Александровна повторяла неоднократно, – что длительное пребывание Русской эскадры в стране протектората было связано для Франции с очень большими трудностями. Но какой бы ни была политика правительства, зависящая от складывающихся в данный момент обстоятельств, всегда за ней стоят люди. В эти 1920-1925 годы, когда решалась судьба Русского флота, французское военно-морское командование в Тунисе сделало все, чтобы помочь своим бывшим союзникам. Адмиралы Варней (Varney), Гранклеман (Grandclement), Жэен (Jehenne) оставили в памяти эмигрантов светлое воспоминание.
Ни один русский моряк, переживший агонию флота, не забудет имя адмирала Эксельманса (Exelmans).  Верный своему рыцарскому понятию о чести, адмирал не поколебался пожертвовать карьерой во имя своих убеждений. В 1920 году морским префектом был вице-адмирал Дарье, которого с 1921 года заменил вице-адмирал Варней. В настоящее время, с открытием архивов Русской эскадры  во Франции, можно проследить переписку между Парижем, французской резиденцией в городе Тунис и морским ведомством в Бизерте,  переписку, касающуюся «эскадры Врангеля».
Но если высшее русское командование было отчасти в курсе обсуждаемых вопросов, то большинство моряков ничего, кроме смутных слухов, о них не знало, и те, кто оставались на кораблях до 1925 года в надежде спасти их для России, прожили эти годы замкнутой жизнью вне окружающего их мира.
«Одиссея»  эскадренного миноносца «Жаркий»
Приведу еще одно свидетельство Анастасии Александровны, которое она любила рассказывать тем, кто приходил к ней:
«Бравый Демиан Логинович Чмель переживал с нами отсутствие «Жаркого». Каждое утро, с восходом солнца, он уже был на палубе и обозревал горизонт. Он и увидел его первым!
2 января 1921 года, в 6 часов утра, мы проснулись от стука в каюту:
- Зоя Николаевна, Зоя Николаевна, «Жаркий» пришел!
В утреннем тумане, на гладкой воде рейда, маленький миноносец-наконец на якоре- спал... спал в настоящем смысле слова. Никого не было видно на палубе. Ничего на нем не двигалось… Люди проспали еще долго, и мы поняли почему, слушая их рассказы о последнем переходе… »
  Дополню ее слова воспоминаниями Сергея Терещенко, который был членом экипажа миноносца «Жаркий»:
«.... Солнце Африки освещало позолоченное изображение миноносца «Жаркий», висевшее в каюте командира, выше кушетки, на которой неподвижно  лежал капитан 3-го ранга Манштейн....
Мертвая тишина царила над миноносцем. Сорок восемь часов никто не появился на борту. Офицеры и матросы, отупленные столькими годами боев, лишений и нищеты, спали крепким сном, который укачивал, не прерывая его, легкий плеск голубых вод озера Бизерты».

Продолжу рассказ Анастасии Александровны: «Когда «Жаркий» выходил из Аргостоли, море было спокойное и целый день стояла хорошая погода, но к вечеру у берегов Калабрии их настиг шторм. Новые повреждения заставили «Жаркий» искать убежище в какой-нибудь пустынной бухточке... К счастью, им пришел на помощь миноносец Национального итальянского флота под зелено-бело-красным флагом и дотащил их до Котрон.
Командир «Л'Инсидиозо» (L’Insdioso), вспомнив Мессину, пригласил русских офицеров на обед. Узнав, что эти последние колебались за неимением приличного платья, он заявил, не без юмора, что при¬глашает не шинели, а товарищей в беде. Этот братский вечер вокруг гостеприимного стола, где вермут имел вкус времен давно прошедших, где воспоминания о глубокой древности, о Пифагоре и его законах отодвинули на миг тяжелую действительность, остался светлым пятном в трудном путешествии.
Вопрос нехватки горючего снова возник, когда «Жаркий» не встретился с «Кронштадтом» у берегов Сицилии, где он должен был загрузиться углем. Оставалось только одно: идти на Мальту, несмотря на запрет проникать в английские воды.
Избегая лоцмана, которому нечем было заплатить, «Жаркий» вошел в Ла Валлетту и стал на якорь посреди порта. Реакция портовых властей не заставила себя долго ждать. Английский офицер в полной форме появился через пять минут. Он был любезен, но тверд: английский адмирал, будучи очень занятым, освобождал командира от протокольного визита и просил не спускать никого на берег.
- Замечательный народ, эти англичане! Умеют говорить самые большие грубости с безупречной вежливостью! - охарактеризовал Манштейн этот инцидент.
Но как быть с углем? Вопрос разрешился на следующее утро. Помощник начальника английского штаба, офицер, прослуживший все время войны на русском фронте, награжденный орденами Владимира и Станислава, дружески представился своим бывшим соратникам. Он предложил лично от себя обратиться к французскому консулу, который очень любезно и с полного согласия Парижа снабдил миноносец углем.
«Жаркий» покинул Ла Валлетту в праздничный день нового, 1921 года, и вслед ему долетали на плохом русском языке пожелания новогоднего счастья, и даже несколько букетиков фиалок, брошенных с мальтийских гондол, крутились за его кормой. Еще несколько часов... и он будет в Бизерте».
В своем рапорте от 30 декабря 1920 года капитан I ранга Бергасс дю Пти Туар (Bergass dy Petit Thouars), командир «Эдгара Кине», пишет: «Жаркий» запоздал. Кедров считает возможным и даже вероятным неподчинение командира... молодого, увлекающегося офицера, который прекрасно мог зайти в Грецию или в Катаро».
Анастасия Александровна возражает  французскому офицеру:  «Жаркий» не мог дать о себе знать, так как все радиоприборы были выведены из строя. Мой отец не может быть обвиненным в неподчинении: сложившиеся обстоятельства заставили его войти в Котрон и на Мальту. Конечно, он мог этого избежать, покинув Аргостоли на буксире. Сделал ли он все возможное, чтобы «Кронштадту» удалось взять его на буксир? Он всегда утверждал, что все попытки оказались тщетными, что буря срывала буксирные тросы, унося миноносец в глубину бухты с опасностью для него быть разбитым на скалах. Но, рассказывая про эту неудачу, заставившую «Кронштадт» уйти одному, он прибавлял: «Путь добрый!», и глаза его весело блестели...»
И у Анастасии Александровны, когда она рассказывала о приключениях своего отца, глаза тоже часто весело блестели…

А вот как описывает окончание «одиссеи»  «Жаркого»  Сергей Терещенко в той же книге «Нищие рыцари»:
«Александр Манштейн стоял перед выстроенным на палубе экипажем «Жаркого».
- Господа, плавание закончено. Если победа не увенчала наших усилий, наши души по крайней мере спокойны. Мы все исполнили наш долг по отношению к Родине. Эскадренный миноносец  «Жаркий», мы тебе возвратили честь. Ты искупил единственную ошибку, которую  ты совершил.
Волнение, которое сжимало его горло, передалось и другим. Все знали, что «Жаркий» был первым кораблем Черноморской эскадры, который восстал, в начале революции, против адмирала Колчака, бывшего тогда Главнокомандующим флота. И Манштейн добавил:
- Завтра все будет по-другому, господа. Мы рассеемся по всем уголкам мира. Но где бы мы ни были, всегда давайте помнить, что мы  - Русские. Если надо, будем нищими,   но все равно останемся Русскими, до последнего вздоха. Поклянемся, что во всех  испытаниях, которые нас ожидают,  быть Русскими!  И  будем держаться также стойко, как наши отцы в  славном Прошлом.
За бортом «Жаркого» простирался залитый солнцем пейзаж  французской Африки.
Для моряков начиналась новая жизнь вдали от Родины, потерянной надолго и, может, навсегда».
Первый тост в Новый 1921 год: «За скорейшее возвращение!»
Нестор Монастырев записал в январе 1921 года: «Настроение у всех было хорошее: главное – пришли и целы. Так что первый тост на новый год был достаточно радостным: «За скорейшее возвращение!». Тогда еще ни у кого не было никаких сомнений. Многие верили, что приведут себя в порядок и вернутся на Родину».
К середине февраля 1921 г. в Бизерту прибыло 33 корабля, включая два линкора "Генерал Алексеев" и "Георгий Победоносец", крейсер "Генерал Корнилов", вспомогательный крейсер "Алмаз", 10 эскадренных миноносцев, четыре подводные лодки и еще 14 кораблей меньшего водоизмещения, а также корпус недостроенного танкера "Баку". Пароход «Великий князь Константин» вернулся в Константинополь. Общее число беженцев составляло 6388 человек, из которых – 1000 офицеров и кадет, 4000 матросов, 13 священников, 90 докторов и фельдшеров и 1000 женщин и детей.
Среди кораблей, пришедших в порт Бизерты, были: флагман Русской эскадры линейный корабль «Генерал Алексеев» – один из самых современных кораблей того времени, крейсер «Генерал Корнилов», бывший «Кагул», на котором размещался штаб генерала Врангеля, крейсер «Алмаз», один из первых авианесущих кораблей российского флота: на нем размещалась одна «летающая лодка».  Однако больше всего в порт Бизерты пришло эскадренных нефтяных миноносцев типа «Новик». Это были современные корабли. И, конечно, подводные лодки, причем последних проектов. Каждый корабль имел свою «биографию», и о них, я надеюсь, будет рассказ в  моей будущей книге «Русская эскадра».
(продолжение следует)

http://proza.ru/2012/03/31/2201

© Copyright: Николай Сологубовский, 2012

sweeta45@mail.ru