СУДЬБА И ПАМЯТЬ

АНАСТАСИЯ АЛЕКСАНДРОВНА МАНШТЕЙН-ШИРИНСКАЯ. СУДЬБА И ПАМЯТЬ.

С хх

ББК хх.х (х) хх

Схх

М.: Издательство …………………………………, 2021 – ххх с.

ISBN х_ххххх_ххх_х

Русские военные моряки называли Ее «Бабушкой Русского флота».

Из России, Украины, Франции, Германии, Швейцарии и других стран приезжали  люди, чтобы навестить Ее  в тунисском городе-порту Бизерта и послушать Ее рассказы о Русской эскадре и русских судьбах, посетить православные храмы, поклониться могилам русских моряков.

Вдали от Родины, Она в душе своей сберегла  Россию, православную веру и культуру и лучи Ее любви к Родине осветили путь многим людям.

Ее имя – АНАСТАСИЯ АЛЕКСАНДРОВНА МАНШТЕЙН- ШИРИНСКАЯ.

© Сологубовский Н.А., 2021

Посвящается

Анастасии Александровне Манштейн-Ширинской-,

Елизавете Васильевне Сологубовской,

Ксении Нестеровне Стеценко,

Анне Владимировне Сологубовской,

Ирине Николаевне Сологубовской,

Нине Дмитриевне Мауриной,

Галине Павловне Самохваловой

и женщинам,

без которых эта книга не была бы написана…

Светлая память!

Русские военные моряки называют Ее «Бабушкой Русского флота».

Тунисцы называют Ее  «жемчужиной Бизерты», а мэр города говорит о любви, которая связывает Ее и тунисский город-порт Бизерта  уже сто лет. Площадь, на которой находится православный  Храм Александра Невского, носит Ее имя.

Многие годы Она руководила православной русской общиной в Тунисе.

За свой неутомимый и благородный подвижнический труд Она награждена орденами России, Туниса и Франции.

Ее книга воспоминаний «Бизерта. Последняя стоянка», написанная на русском и французском языках, была переиздана несколько раз и получила литературную премию Александра Невского.

Ее просьбу о судьбе православных храмов в Тунисе выполнил Патриарх Московский и всея Руси.

Президент России посылал Ей поздравительные телеграммы и подарил свою книгу с дарственной надписью «в благодарность и на память».

Мэр Парижа называл  Ее «мамой» и каждый год навещал Ее.

Полнометражный фильм «Анастасия», сделанный о Ней российскими кинематографистами, был признан в России лучшим неигровым фильмом 2008 года.

Из России, Украины, Франции, Германии, Швейцарии и других стран приезжали в Бизерту люди, чтобы навестить Ее и послушать Ее рассказы о Русской эскадре и русских судьбах, посетить православные храмы, поклониться могилам русских моряков.

Вдали от Родины, Она в душе своей сберегла  Россию, православную веру и культуру и лучи Ее любви к Родине осветили путь многим людям.

Ее имя – АНАСТАСИЯ АЛЕКСАНДРОВНА  МАНШТЕЙН- ШИРИНСКАЯ.

Я пишу о Ней с большой буквы. И вы, мои дорогие читатели и читательницы, прочитав эту книгу, поймете, почему я не могу иначе. Те, кто встречался с Ней,  не может говорить об Анастасии Александровне в прошедшем времени. Она рядом с нами!  И еще не раз Она нам протянет руку помощи и подскажет  добрым советом.

Надеюсь, эта книга Ее рассказов-воспоминаний и вам даст ценную информацию для размышлений.

А для моих друзей, родных и знакомых эта книга – еще одно свидетельство о  наших встречах с Анастасией Александровной.

Светлая память!

1920 год. Россия. Крым. Севастополь. Константинополь. Бизерта

В 1918 году закончилась бессмысленная кровавая Первая мировая война, [1]  которая погубила миллионы человеческих жизней, но ее жернова все еще продолжали крутиться, унося новые жертвы.

В 1920 году в России шел четвертый год братоубийственной Гражданской войны, начавшейся после Февральской революции 1917 года и отречения от престола императора Николая II. Эта война разделила русских людей на Белых и Красных, на тех, кто в последующие годы создал  и отстаивал Советский Союз, и русских эмигрантов, которые были вынуждены покинуть Родину и рассеялись, разнося ее плодородные зерна, по всему миру.

На русской многострадальной земле продолжалась интервенция 14 стран Европы, Америки и Азии, стремившихся разорвать на части великое государство, Российскую империю, погибшую из-за внутренней смуты.

Победа склонялась на сторону Красных, которые сражались и против Белых, и против иностранных интервентов.

Последним оплотом Белой армии стал полуостров Крым…

Неравный бой начался ночью 27 октября и продолжался три дня (по новому стилю 9-11 ноября). Отступая в направлении к Юшуню, корниловские и дроздовские дивизии, донские казаки шли в беспощадные контратаки. Русские убивали русских…
«Большое поле, покрытое окровавленными трупами, походило на какое-то страшное, бежево-красное озеро. Со стороны добровольцев сами генералы вели свои полки в атаку. Некоторые были убиты, многие ранены. 29-го октября  позиции пали в руки неприятеля, лучшие полки были истреблены», будет вспоминать в Париже Дмитрий   Новик  в книге  «Нищие рыцари». Дмитрий Новик, он же Сергей Терещенко -  был одним из членов экипажа эскадренного миноносца «Жаркий», оставшихся в живых. Командиром «Жаркого» был старший лейтенант Александр Манштейн, отец Анастасии Александровны [2]...

28 октября 1920 года (10 ноября)  генерал Врангель, главнокомандующий Вооруженными силами Юга России, издал приказ об общей эвакуации:

«Русские люди! Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда. В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.

По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и тех отдельных лиц, которым могла грозить опасность в случае прихода врага.

Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.

Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье.

Генерал Врангель»     

Французский адмирал Дюмениль на судне «Вальдек Руссо» с миноносцами и буксирами сразу же покинул Константинополь, спеша на  помощь Белой Армии в Крыму. Он получил от Жоржа Лейга (Georges Leygues), председателя Совета министров и министра иностранных дел Франции, следующую телеграмму:

«Я одобряю принятые Вами меры. Французское правительство не может оставить без помощи правительство Юга России, находящееся в критическом положении. Позиция полного нейтралитета, принятая Англией, не позволяет русским рассчитывать на кого другого, кроме нас! Франция не может бросить на верную смерть тысячи людей, ничего не предприняв для их спасения...»

На следующий день, 29 октября 1920 года (11 ноября), командующий Южным фронтом Красной Армии М.В. Фрунзе написал текст обращения к генералу Врангелю, которое было передано радиостанцией штаба фронта:

"Главнокомандующему Вооруженными силами Юга России генералу Врангелю.

Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, грозящего лишь пролитием лишних потоков крови, предлагаю вам прекратить сопротивление и сдаться со всеми войсками армии и флота, военными запасами, снаряжением, вооружением и всякого рода военным имуществом.

В случае принятия вами означенного предложения, Революционный военный совет армий Южного фронта на основании полномочий, представленных ему центральной Советской властью, гарантирует сдающимся, включительно до лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех проступков, связанных с гражданской борьбой. Всем нежелающим остаться и работать в социалистической России будет дана возможность беспрепятственного выезда за границу при условии отказа на честном слове от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти. Ответ ожидаю до 24 часов 11 ноября.

Моральная ответственность за все возможные последствия в случае отклонения делаемого честного предложения падает на вас.

Командующий Южным фронтом Михаил Фрунзе".

Вечером этого же дня радиотелеграмма, принятая радиостанцией штаба Черноморского флота, была доложена генералу П.Н. Врангелю. Никакого ответа на честное предложение Фрунзе послано не было ни в этот день, ни в последующие...

30 октября (12 ноября)  В.И. Ленин, ознакомившись с текстом обращения Фрунзе к Врангелю, прислал телеграмму командующему и членам Революционного военного совета Южного фронта: "Только что узнал о вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна; если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно".

31 октября (13 ноября)  вместо генерала  Врангеля командующему Южным фронтом Красной Армии ответил французский адмирал Дюмениль:

«Приказом Врангеля все войска Русской армии на Юге России и гражданское население, желающее уехать вместе с ними из Крыма, могут уезжать. Только что опубликован приказ, запрещающий кому бы то ни было разрушать или повреждать любое общественное имущество государства. Это имущество принадлежит русскому народу.

Я дал указания всем судам, находящимся под моей властью, оказать помощь в эвакуации и предлагаю вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда.

Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако информирую вас, что, если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставляю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море».

31 октября (13 ноября) генералом Врангелем, верховным комиссаром Мартелем и адмиралом Дюменилем была подписана конвенция, согласно которой главнокомандующий Русской армией «передает свою армию, флот и своих сторонников под покровительство Франции, предлагая ей в качестве платы доходы от продажи военного и гражданского флота».

Во исполнение этого соглашения русские военные и торговые суда подняли французские флаги на мачтах.

Красная армия не помешала эвакуации Белой армии…

Тысячи русских офицеров решили прекратить сопротивление и остатьсяна русской земле, надеясь, что красный командир Фрунзе будет верен своему предложению. Но к власти в Крыму пришли другие люди… Начался красный террор…

3 (16) ноября 1920 года французский адмирал Дюмениль по радио обратился к генералу Врангелю со следующим обращением:

«Генералу Врангелю:

Офицеры и солдаты Армии Юга в продолжение 7-ми месяцев под вашим командованием подали великолепный пример храбрости, сражаясь с противником в 10 раз сильнейшим, дабы освободить Россию от постигшей тирании. Но борьба эта была чересчур неравная, и вам пришлось покинуть вашу Родину. По крайней мере, вы имеете удовлетворение в сознании великолепно проведенной эвакуации, которую французский флот, подавший вам помощь, счастлив видеть хорошо законченной.

Ваше дело не будет бесполезным, население Юга быстро сумеет сравнить вашу власть, справедливую и благожелательную, с мерзким режимом Советов, и вы тем самым окажете помощь возвращению  разума и возрождению вашей страны, что желаю, чтобы произошло в скором времени.

Адмирал, офицеры и матросы французского флота низко кланяются перед генералом Врангелем, дабы почтить его храбрость».

Командующий  Черноморским флотом  адмирал Кедров 4 (17) ноября, находясь  в море, отдал приказ № 5:

«Флагманы, командиры, офицеры и матросы Черноморского Флота. В неравной борьбе нашей с неисчислимыми превосходными силами противника. Русской Армии, истекающей кровью, пришлось оставить Крым. На доблестный Черноморский флот выпала исключительная по трудности задача: почти без иностранной помощи своими средствами и силами в весьма кратчайший срок, в осеннее время нужно было подготовить и эвакуировать из Крыма армию и часть населения, общей численностью около 150 000 человек. Черноморский Флот, сильный своим духом, блестяще справился с этой задачей. Из всех портов Крыма, в 3-дневный срок, почти одновременно, по составленному заранее плану, транспорты, перегруженные до крайности, под прикрытием военных судов вышли в Константинополь. Одновременно были выведены на буксирах все находившиеся в ремонте большие суда и плавучие средства, имеющие какое-нибудь боевое значение. Противнику оставлены только старые коробки со взорванными еще в прошлом году иностранцами механизмами.

Наш Главнокомандующий, желая отличить такую исключительную работу флота, произвел меня, вашего Командующего Флотом в вице-адмиралы. Низко кланяюсь и благодарю вас за эту честь. Не ко мне, а к вам относится эта награда. Не могу не отметить исключительной работы моего Начальника Штаба контр-адмирала Машукова. Не буду говорить об этой работе его — вы ее все видели, оценили и откликнулись, следствием чего явилась ваша доблестная и исключительная по достигнутым результатам работа.

 Адмирал Кедров».

8 (21) ноября генерал Врангель отдал два приказа: № 4187 и № 4771.

Приказ № 4187:

«Тяжелая обстановка, сложившаяся в конце октября для Русской Армии, вынудила меня решить вопрос об эвакуации Крыма, дабы не довести до гибели истекавшие кровью войска в неравной борьбе с наседавшим врагом. Вся тяжесть и ответственность за успех предстоявшей работы ложилась на доблестный наш флот, бок о бок с армией разделявший труды и лишения Крымского периода борьбы с угнетателями и насильниками Родины. Трудность задачи, возлагавшейся на флот, усугублялась возможностью осенней погоды и тем обстоятельством, что, несмотря на мои предупреждения о предстоящих лишениях и тяжелом будущем, около полутораста тысяч русских людей — воинов, рядовых граждан, женщин и детей — не пожелали подчиниться насилию и неправде, предпочтя исход в неизвестность. Самоотверженная работа флота обеспечила каждому возможность принятого им решения. Было мобилизовано все, что не только могло двигаться по морю, но даже лишь держаться на нем.

Стройно и в порядке, прикрываемые боевой частью флота, отрывались один за другим от русской земли перегруженные пароходы и суда, кто самостоятельно, кто на буксире, направляясь к дальним 6ерегам Царьграда.

И вот перед ними невиданное в истории человечества зрелище: на рейде Босфора сосредоточилось свыше сотни российских вымпелов, вывезших многие тысячи российских патриотов, коих готовилась уже залить красная лавина своим смертоносным огнем.

Спасены тысячи людей, кои вновь объединены горячим стремлением выйти на новый смертный бой с насильниками земли русской. Великое дело это выполнено Российским Флотом, под доблестным водительством его контр-адмиралом Кедровым.

Прошу принять Ваше Превосходительство и всех чинов военного флота от старшего до самого младшего мою сердечную благодарность за самоотверженную работу, коей еще раз поддержана доблесть и слава Российского Андреевского флага.

От души благодарю также всех служащих коммерческого флота, способствовавших своим трудом и энергией благополучному завершению всей операции по эвакуации Армии и населения из Крыма.

Генерал Врангель».

Приказ №4771:

«Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке. Ушло 120 судов, вывезено около 150 000 человек. Сохранена грозная русская военная сила.  От лица службы приношу глубокую благодарность за выдающуюся работу по эвакуации Командующему флотом вице-адмиралу Кедрову, генералам Кутепову, Абрамову, Скалону, Стогову, Барбовичу, Драценко и всем чинам доблестного флота и Армии, честно выполнившим работу в тяжелые дни эвакуации.

Генерал Врангель».

В ноябре 1920 года все русские корабли, как военные, так и коммерческие, вышедшие из портов Крыма, пришли в Константинополь, кроме эскадренного миноносца «Живой»,  который исчез бесследно в штормовом море, и стали на якоре на рейде Мода.

150 тысяч россиян на 130 кораблях! [3]

Эвакуация закончилась.

Англия заняла «нейтралитет», бросив своих русских союзников на произвол судьбы. Франция, оставшаяся верной своим союзническим обязательства перед Россией, приняла решение [4] направить Русскую эскадру в Бизерту, свою военно-морскую базу на Средиземном море, в государстве Тунис.

Тунис был тогда под протекторатом Франции. Тунисский бей, помня, что не раз вручал русским морским офицерам высшие награды Туниса за проявленные доблесть и мужество, без промедления одобрил это решение Франции…

В конце декабря - начале января 1921 года на 33 кораблях Черноморского флота в Бизерту пришло более шести тысяч россиян. На одном из кораблей с мамой и сестренками находилась восьмилетняя девочка Настя, дочь командира эскадренного миноносца «Жаркий», старшего лейтенанта Александра Сергеевича Манштейна.

2010 год. Бизерта. Константинополь. Севастополь. Крым. Украина.

Летом 2010 года, в честь 90-летия исхода Русской Эскадры из Крыма, потомками русских эмигрантов и патриотами России был организован Морской поход. Они повторили путь русских моряков, но в обратном направлении: из Бизерты в Севастополь, символически поставив точку на Гражданской войне в России.

2012 год – 95-летие Февраля и Октября, Русской революции, о чем будут много говорить и писать. Вновь будет задано много вопросов на “вечную тему” “русской смуты”,  и каждый постарается сформулировать свои ответы. Кто-то вспомнит слова Петра Аркадьевича Столыпина: “Нам нужна великая Россия!”, кто-то  будет цитировать Владимира Ильича Ленина: «Добиться во что бы то ни стало того, чтобы Русь… стала в полном смысле  слова могучей и обильной!»  [5], кто-то – других  исторических деятелей как Красного, так и Белого движения…

Позвольте напомнить этой книгой о судьбах тысяч  русских людей, оказавшихся в далеком от России Тунисе. Они выстрадали события 1917 года и последующих лет, разделивших российское общество на противоборствующие лагеря. Им тоже есть что сказать о нашем трагическом Прошлом. И Будущее России мы, современники,  сможем  построить вместе, если мы будем  помнить это Прошлое. И, может, мы научимся извлекать уроки из собственной  Великой Истории. Чтобы избежать повторения ошибок исторических лиц, «верхов»,  ошибок, за которые расплачиваются всегда «низы», сами граждане.

В этой книге я хотел бы предоставить слово Анастасии Александровне Ширинской-Манштейн, основываясь на записях многочасовых  бесед с ней. И вместе с ней принять участие в дискуссиях о Русской революции, ее Феврале и Октябре, и о судьбе Русского Человека в ХХ-ом веке и начале ХХI века …

В Истории бывают странные сближения!

 Александр Пушкин

Не говори с тоской – их нет,

Но с благодарностию – были!

Василий  Жуковский

И мне так больно, когда читаешь разное

и видишь, как злоумышленно искажают правду.

Больше всего я ненавижу неправду!

И как хочется, чтобы люди узнали правду.

О тех, кто уже ничего не может сказать…

Анастасия Ширинская-Манштейн

Вступление

 «Чтобы цепь – от поколения к поколению – не прервалась...»

5 сентября (23 августа по старому стилю) 2021 года друзья Анастасии Александровны Ширинской-Манштейн, которая прожила всю жизнь в тунисском приморском городке Бизерта (Северная Африка), отметят 108 лет со дня ее рождения.

23 декабря 1920 года восьмилетняя девочка Настя, дочь командира эскадренного миноносца «Жаркий», старшего лейтенанта Александра Сергеевича Манштейна, прибыла с мамой и сестренками в этот порт на одном из кораблей Русской эскадры, ушедшей из Крыма.

Ее отец – потомок знаменитого генерала Христофора-Германа фон Манштейна, автора уникальной исторической  книги «Записки о России», написанной в XVIII веке и переведенной на многие европейские языки.

Мы были знакомы с Анастасией Александровной с 1987 года. Тогда Сергей Владимирович Филатов, корреспондент газеты «Правда» [6] в Алжире, приехал в командировку в Тунис, а я работал в этой стране с 1985 года корреспондентом Агентства печати Новости. И мы встретились с ней. После это встречи  было много других незабываемых встреч, которые оставили в наших душах светлые воспоминания о прекрасной русской женщине, Анастасии Александровне Манштейн-Ширинской.

Она сохранила память о Русской Эскадре и русских людях и написала книгу воспоминаний о моряках и кораблях, дав ей название «Бизерта. Последняя стоянка».  А в 2004-2009 годах мне посчастливилось быть рядом с ней в течение многих дней. И магнитофон, видеокамера и фотоаппарат сохранили ее образ, эмоции и чувства, ее воспоминания, размышления, слова, обращенные ко всем нам. Результатом нашего общего труда с Сергеем Филатовым, другими друзьями Анастасии Александровны стал  полнометражный документальный фильм «АНАСТАСИЯ», сделанный  на киностудии «Элегия» вместе с выдающимся кинорежиссером, профессором ВГИКа Виктором Петровичем Лисаковичем и признанный Российской киноакадемией в апреле 2009 года лучшим неигровым фильмом России 2008 года, и эта книга, которая дополняет фильм.

Поэтому первое слово – Сергею Владимировичу Филатову.

…Шел февраль 2010 года. По Первому каналу, главному телеканалу России, в течение нескольких дней  передается интервью С.Филатова, предваряя  показ нового документального фильма. На экране – хроника трагических событий Гражданской войны, фотографии Анастасии Александровны и рассказ Сергея Владимировича…

Интервью  Первому каналу  ТВ России Сергея Филатова,

корреспондента газеты "Правда" в Алжире (1983-1991гг.) [7]

Семьдесят лет Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн, дочь командира эскадренного миноносца «Жаркий», хранила историю Русской эскадры, которая пришла в тунисский порт Бизерта в 1920-1921 гг.

Во время Гражданской войны Красная армия ворвалась в Крым и оттеснила силы противника к морю. Командующий белой армией генерал Врангель отдал приказ об эвакуации. 150 тыс. человек, включая офицеров и гражданских, на 130-ти кораблях готовятся отплыть из крымских портов. Среди них была Настя, 8-летняя дочь командира эскадренного миноносца "Жаркий". Спустя 70 лет, благодаря ее воспоминаниям, весь мир узнает о судьбе Русской Эскадры.

"Надо, чтоб кто-то, хоть один человек, в нужный момент оказался на нужном месте, чтобы цепь – от поколения к поколению – не прервалась". Так Анастасия Ширинская говорила о сохранении Истории.

И такой человек нашелся. Сергей Филатов – корреспондент газеты "Правда" в Алжире, который в 1987 году первым рассказал об Анастасии Ширинской и Русской эскадре.

"1987 год –  это был год 70-летия Советской власти. В начале года я получил задание из Москвы найти какие-то факты из истории о Русской эскадре – эскадре Черноморского флота, которую Врангель увел из Крыма в 1920 году".

По воспоминаниям Сергея Филатова, его весьма радушно встретила приветливая, во всех отношениях приятная женщина. На тот момент ей было 75. Однако, "чтобы войти в тему", как говорят журналисты, корреспонденту из Москвы не хватило одного дня. И он напросился к ней еще раз.

То, что тогда было внимательно выслушано и записано Сергеем Филатовым, отражено в документальной картине «Анастасия. Ангел русской эскадры» [8]  об удивительной русской женщине, почти всю жизнь прожившей в эмиграции, в Тунисе. Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн до последних дней своей жизни оставалась хранительницей Церкви Александра Невского, построенной русскими эмигрантами в Бизерте, и Церкви Воскресения Христова в тунисской столице. Она заботилась о могилах русских моряков, поддерживала тесные связи со многими их потомками.

Анастасия Александровна - последний свидетель трагической истории Русской эскадры. В этом фильме она рассказывает о судьбе русских моряков и об их жизни на чужбине.

В начале 2007 года  Ширинская пережила тяжелую болезнь и кому, но вышла из нее. "Она мне рассказывала, что ее как будто вытащил кто-то. Она считала, что ее миссия – это сохранить память об этом периоде нашей истории". Анастасии Ширинской просмотрела картину в ее окончательном варианте в январе 2008 года…

21 февраля 2010 года отрывки из документального фильма «Анастасия» были показаны по Первому каналу ТВ России.  Для многих россиян, как свидетельствуют отклики, Анастасия Александровна передала послание  от «другой России», «России рассеянной» по всему миру, послание примирения и  любви…

 Глава первая

«БЫВАЮТ СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНИЯ»

«Ноябрьский день 2005 года в Бизерте. То солнце греет, то ветер холодный дует. Анастасия Александровна радушно приняла нас в своем маленьком домике рядом с православной церковью Александра Невского и сразу пригласила за стол. Сегодня, по ее словам, праздник: она угостила нас омлетом, который сама изготовила с картошкой, переданной ей из Санкт-Петербурга.

– Картошка из Петербурга! – повторила с гордостью Анастасия Александровна. – Очень вкусная! – добавила она.

И, поверьте, омлет был действительно очень вкусным. Так за столом в тунисском доме, за русской картошкой снова потекла наша неторопливая беседа. Потом были еще встречи и беседы. О судьбе русской девочки. О Русской эскадре, кораблях и людях. О судьбе России. О наших с вами судьбах...»  [9]

«Он отдал Пушкину приказ быть!»

Из многих встреч с Бабу мне особенно запомнилась одна, которая состоялась в 2007 году. Анастасия Александровна всегда сама выбирала тему беседы. В этот раз она начала нашу беседу рассказом о своей будущей книге.

– Я вот о чем хочу написать... И начать издалека. С 1547 год, года венчания на царство Ивана Грозного. В Тунисе – это время корсаров Барбароссы, которые господствовали в Средиземноморье. В Крыму – татарское ханство. Россия воюет с Турцией. Петр Первый и его арап Ганнибал родом из Африки. Потом на русский трон восходит Екатерина. При ней начинаются торговые связи России и Туниса.

И вот Пушкин пишет, что в Истории «бывают странные сближенья». В самом Пушкине, великом русском поэте, течет африканская кровь.

Мой племянник Коля пишет мне из Тулузы: «Бабушка, здесь спорят: Пушкин, он из Камеруна или Абиссинии?»

Одно известно, что восьмилетнего Ибрагима, прадеда Пушкина, привезли в Россию из Стамбула от русского посла, да еще окольными путями. К Петру Первому, вот к кому привезли мальчика.

Марина Цветаева пишет о Петре Первом: «Il a donne `a Poushkin l`ordre d`etre!»

Анастасия Александровна переводит эту фразу с французского на русский:

– Он отдал Пушкину приказ быть! – и читает по памяти знаменитые цветаевские стихи:

И шаг, и светлейший из светлых

Взгляд, коим поныне светла...

Последний – посмертный – бессмертный

Подарок России – Петра.

– И через сто лет в четвертом поколении родился Пушкин, – добавляет она. – Поэт гордился, что в нем африканская кровь. И говорил: «Под небом Африки моей!»

Анастасия Александровна декламирует:

Придет ли час моей свободы?

Пора, пора! – взываю к ней;

Брожу над морем, жду погоды,

Маню ветрила кораблей.

Под ризой бурь, с волнами споря,

По вольному распутью моря

Когда ж начну я вольный бег?

Пора покинуть скучный брег

Мне неприязненной стихии,

И средь полуденных зыбей,

Под небом Африки моей,

Вздыхать о сумрачной России,

Где я страдал, где я любил,

Где сердце я похоронил.

Добавлю, что в примечании к 50-й строфе первой главы «Евгения Онегина» Александр Сергеевич Пушкин написал о себе:

«Автор со стороны матери происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезен в Константинополь. Российский посланник, выручив его, послал в подарок Петру Великому, который крестил его в Вильне. Вслед за ним брат его приезжал сперва в Константинополь, а потом в Петербург, предлагая за него выкуп; но Петр I не согласился возвратить своего крестника. До глубокой старости Аннибал помнил еще Африку, роскошную жизнь отца, 19 братьев, из коих он был меньшой; помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома; помнил также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблем, на котором он удалялся.

Восемнадцати лет от роду Аннибал послан был царем во Францию, где и начал свою службу в армии регента; он возвратился в Россию с разрубленной головой и с чином французского лейтенанта. С тех пор находился он неотлучно при особе императора. В царствование Анны Аннибал, личный враг Бирона, послан был в Сибирь под благовидным предлогом. Наскуча безлюдством и жестокостью климата, он самовольно возвратился в Петербург и явился к своему другу Миниху. Миних изумился и советовал ему скрыться немедленно. Аннибал удалился в свои поместья, где и жил во все время царствования Анны, считаясь в службе и в Сибири. Елисавета, вступив на престол, осыпала его своими милостями. А.П. Аннибал умер уже в царствование Екатерины, уволенный от важных занятий службы, с чином генерал-аншефа на 92-м году от рождения. Сын его, генерал-лейтенант И.А. Аннибал принадлежит бесспорно к числу отличнейших людей екатерининского века (умер в 1800 году)».

Тунисский друг Пушкина, корсар в отставке Морали

– Вы меня спросите, к чему я это все рассказываю? – спрашивает меня  Анастасия Александровна. – Почему  я вспомнила пушкинские слова, что в Истории «бывают странные сближенья»? Так вот, в двадцатые годы девятнадцатого века Пушкин встречается в Одессе с Морали, выходцем из Туниса, они очень подружились. Пушкин его называет «мавр Али»…

Давайте перенесемся во времена корсаров. Были три брата-пирата  по фамилии Барбаросса. Младший брат, Хайреддин, один из предводителей тунисских корсаров, чинил свои корабли в бухте Наварин. Запомните, в бухте Наварин, на Балканах, и там есть местность Морея. В 1534 году…

Сколько раз я, да и другие ее собеседники, мог убедиться, что у Анастасии Александровны прекрасная память на персоналии, события и даты!

– Да, я помню, – уверенно говорит Анастасия Александровна, – в 1534 году Хайреддин уплывает из Наварина в Алжир и у берегов Туниса попадает в шторм. Чтобы переждать непогоду, он высаживается в… Бизерте, да, да, в которой мы сейчас с вами пьем чай. А одним из его корсаров был Морали, то есть человек из Мореи.

И вот представьте себе, что в Бизерте у меня среди тунисских друзей есть семья Муралли. И господин Муралли однажды показывает мне письмо за подписью тунисского бея, дающего Муралли право заниматься… корсарством!

Анастасия Александровна показывает рукой на свои книжные полки, которыми заставлена ее маленький рабочий кабинет, где она принимала гостей, и продолжает:

– А Пушкин как-то сказал своему другу Морали: «Может, и мой предок, и твой дружили вместе!» И друзьям Пушкин говорил то же самое о Морали: «У меня лежит к нему душа, кто знает, может быть, мой дед с его предком были близкой родней...» Ну как, как он это почувствовал?

Анастасия Александровна берет одну книгу, лежащую на письменном столе, и раскрывает ее на заложенной листом бумаги с пометками странице:

– Пушкин в девятой главе «Евгения Онегина» пишет:

Я жил тогда в Одессе пыльной...

Там долго ясны небеса,

Там хлопотливо торг обильный

Свои подъемлет паруса;

Там все Европой дышит, веет,

Все блещет югом и пестреет

Разнообразностью живой.

Язык Италии златой

Звучит по улице веселой,

Где ходит гордый славянин,

Француз, испанец, армянин,

И грек, и молдаван тяжелый,

И сын египетской земли,

Корсар в отставке, Морали.

Действительно, было о чем задуматься после слов Анастасии Александровны. И пусть нас не смущает, что Пушкин называет Морали «сыном египетской земли». В его эпоху многие называли Северную Африку то Ливией, то Варварией, то Берберией, то Египтом…

А вот что пишет о Морали Липранди, который был знаком и с Морали, и с Пушкиным: "Этот мавр, родом из Туниса, был капитаном, т.е. шкипером коммерческого или своего судна".

Среди черновых набросков Пушкина есть и такие строки:

И ты Отелло-Морали....

………………………..

И сумрачный корсар-араб...

……………………………

Добавим к прочитанному Анастасией Александровной еще один отрывок из той же главы. Вот как Пушкин описывает утро в Одессе…

Бывало, пушка зоревая

Лишь только грянет с корабля,

С крутого берега сбегая,

Уж к морю отправляюсь я.

Потом за трубкой раскаленной,

Волной соленой оживленный,

Как мусульман в своем раю,

С восточной гущей кофе пью.

Иду гулять. Уж благосклонный

Открыт Casino; чашек звон

Там раздается; на балкон

Маркёр выходит полусонный

С метлой в руках, и у крыльца

Уже сошлися два купца.

Странные сновиденья!

Анастасия Александровна вновь обводит взглядом книжные полки, на которых стоят книги на русском, а также на других  языках, и я вспоминаю ее слова: «Я никогда не засыпаю без книги. Обязательно прочитаю перед сном несколько страниц». А прочитав, она запоминает текст наизусть!

– А дальше? О чем бы мне хотелось еще написать? – задумывается Анастасия Александровна. – Дальше грянул 1770 год. Битва при Наварине между русским и турецким флотами. Кто стал героем  Наварина? Иван Ганнибал, старший сын Ибрагима. Да, того Ибрагима, мальчика из Африки. А учиться на инженера Ивана послал в Европу… Петр Первый!

– И вот что позже написал Пушкин, – Анастасия смотрит в свои записи, – в стихотворении «Моя родословная»:

И был отец он Ганнибала,

Пред кем средь чесменских пучин

Громада кораблей вспылала,

И пал впервые Наварин.

Почему я говорю обо всем этом? Потому что тот флот, который начал строить Петр… и его флаг, Андреевский флаг…

Я чувствую, что Анастасия Александровна начинает волноваться. Это с ней происходило всегда, когда она в своем рассказе медленно подходила к самому сокровенному…

– …Вернее, остатки его Императорского флота пришли в Бизерту в 20 году двадцатого века. Через сто лет после встречи Пушкина с Морали! И по пути в Бизерту из Константинополя русская эскадра сделала остановку… в Наварине! Героем которого был… да, Ганнибал! Предок Пушкина!

И вот, эта картина: декабрь 1920 года, в пустынной бухте Наварина стоят неподвижно корабли Черноморской эскадры под флагом Петра Первого. И, представьте себе, одному из офицеров приснился сон. Он увидел битву русского и турецкого флотов! Под Наварином! Битву, которая произошла в 1827 году. Вот что рассказывает капитан II ранга Лукин…

Анастасия Александровна берет другую книгу, лежащую на письменном столе, открывает,  быстро находит нужную страницу и протягивает книгу мне.

«…Наварин и одиноко стоявший в его бухте русский корабль погрузились в сон. Вахтенный начальник поднялся на мостик. Наползал легкий предрассветный туман. Офицер вошел в рубку, сел на диванчик и закурил. Полная тишина, мир, давно неиспытанный покой. Пальцы разжались, выронили папиросу. Лейтенант задремал.

Вдруг он вздрогнул. По рейду явственно прокатился гул пушечного выстрела. Лейтенант выбежал на мостик. Что за дьявол?! Бухты не узнать... В глубине лес мачт в красных полотнищах, вспышки залповых огней. Офицер схватился за бинокль. С противоположной стороны, с моря, прямо на него одна за другой выплывали из тумана колонны кораблей. Вот отчетливо обозначился головной подветренной колонны. На мачтах стеньговые Андреевские флаги, на бизани – контр-адмиральский флаг.

Лейтенант узнал его: «Азов»! На мостике адмирал. Машет рукой.

– Караул и музыканты наверх! – успела только мелькнуть мысль, как вздутые паруса пронесли величественный силуэт.

Из мглы выплыл новый – «Гангут»! За ним – «Иезекиил», «Александр Невский», «Елена», «Проворный», «Константин», «Кастор». Бушприты задних на корме передних. Колонна пронеслась словно видение и исчезла в тумане.

Удаляющиеся аккорды «Славься», бой барабанов смешались с грохотом пальбы...

Дрогнул колокол Исаакия, загудели колокола Казанского собора. Перезвон всех санкт-петербургских, московских и всея Руси соборов и церквей. Россия получила весть о Наваринской победе.

Торжественный благовест...»

«Флаг с крестом Святого Андрея»  [10]

А теперь позвольте предоставить слово другу детства Насти,  Александру Владимировичу Плотто, главному историку Русской эскадры, с которым я не раз встречался  в Париже и без неоценимой помощи которого эта книга не была бы написана…

- Этот флаг был введен царем Петром Великим и представлял собой белое полотнище c голубым диагональным крестом. Официальный статус этот символ российского морского флота получил относительно поздно (1703 г.), после учреждения царем «регулярного» военного флота (1696 г.) и попыток введения иных флагов (трехцветного с горизонтальными полосами красного, синего и белого цветов; белого с синим прямым крестом; трехцветного с полосами белого, синего и красного цветов и т.д.). Можно предположить, что выбор диагонального креста был продиктован учреждением первого и высшего российского ордена, а именно Ордена Святого апостола Андрея Первозванного. Это святой, считавшийся покровителем Российской земли, был распят на кресте, имевшем форму Х.

Почему для российского морского флага царь Петр выбрал именно такое сочетание цветов – голубой крест на белом фоне? На этот счет существует легенда. Однажды зимой в Архангельске, в своем домике, который был разве что чуть больше обычной крестьянской избы, царь допоздна засиделся за работой – он набрасывал на листе различные варианты флага. Утомившись этим занятием, он как сидел, так и уснул, уронив голову на стол. А утром, проснувшись, взглянул на брошенный листок и заметил, что солнечные лучи, пробиваясь сквозь затянутое инеем слюдяное оконце, словно нарисовали на листке бледно-голубой крест. Царь счел это знаком свыше.

Поначалу бледно-голубой косой крест нашивали поверх бело-сине-красных полос уже имевшихся флагов. Затем появились флаги с косым крестом, обозначавшие место корабля в походном эскадренном строю, – крест был вписан в белый прямоугольник, расположенный в верхнем углу флага. И при этом флаг головного корабля эскадры был синий, кораблей основных сил («кордебаталии») – белые, а замыкающего корабля эскадры – красный.

В 1710 году все существовавшие до того флаги были отменены, и был введен единый: белое прямоугольное полотнище с косым крестом в центре. А в 1712 году и он был несколько измерен: в окончательном варианте голубые лучи креста шли от угла до угла полотнища.

В таком виде российский военно-морской флаг просуществовал до Революции 1917 года, когда на смену ему пришел красный. Однако корабли, сражавшиеся во время Гражданской войны на стороне белых, ходили под флагом Святого Андрея. Он же реял на кораблях, пришедших в Бизерту после эвакуации из Крыма в 1920 г., и был спущен на русских кораблях 29 и 30 октября 1924 года в результате признания нового Советского государства правительством Франции.

Этот флаг был снова введен в Военно-морском флоте Российской Федерации в 1992 г., после крушения советской власти.

В России этот флаг, как правило, называют «Андреевским флагом», хотя полное и правильное его название – «Флаг с крестом Святого Андрея».

– И именно в Бизерте, куда в 1920 году после остановки в Наварине пришли русские корабли, – продолжает, волнуясь, Анастасия Александровна этот рассказ Александра Владимировича, – в 17 часов 25 минут 29 октября 1924 года был спущен Андреевский флаг, который когда-то поднял сам Петр Первый. Непобедимый и непокоренный флаг, спущенный самими русскими офицерами!

По требованию французского правительства, это было 29 октября 24 года, на эсминце "Дерзком" прошла церемония последнего подъема и спуска Андреевского флага. Собрались все, кто еще оставался на кораблях эскадры: офицеры, матросы, гардемарины. Были участники Первой мировой войны, были и моряки, пережившие Цусиму. И вот прозвучала команда: "На флаг и гюйс!" и спустя минуту: "Флаг и гюйс спустить!" У многих на глазах были слезы...

Помню взгляд старого боцмана, смотрящего на молодого гардемарина, взгляд непонимающий. Никто не понимал, что происходит. Веришь ли ты, Великий Петр, верите ли вы, Сенявин, Нахимов, Ушаков, что ваш флаг спускают? И французский адмирал переживал все это вместе с нами… Стоит посмотреть фильм Михалкова, чтобы увидеть хотя бы этот эпизод…А недавно мне подарили картину, вот она, художника Сергея Пен, «Спуск Андреевского флага»…

Анастасия Александровна отворачивается, показывает рукой на картину, висевшую на стене, и умолкает…

Есть минуты, когда все слова ничтожны, чтобы передать трагедию происходящего, именно происходящего, потому что есть картины прошлого, которые будут возникать перед нашими глазами постоянно. И это не воспоминание, это переживание сегодня того, что произошло давным-давно, но снова происходит перед нашими глазами. Это та минута, когда молчание красноречивее слов…

И эта минута наступила. Был  слышен городской шум и шорох пальмовых листьев, раскачивающихся за открытым окном…

Молчание прерывает сама Анастасия Александровна:

– Эти курсанты, молодые, бравые… В 1999 году, в Бизерту пришел барк "Седов" с курсантами. И мне выпала честь совершить на барке подъем Андреевского флага! Три четверти века спустя… Эсминец "Дерзкий" – барк "Седов"! Я подняла в небо этот флаг, символ России. Если бы могли это увидеть те, кто стоял в  24 году на эсминце!

В  ее уверенном голосе  звучит гордость.

– А 11 мая 2003 года, когда Петербург праздновал трехсотлетие, раздался звонок, и знакомый голос Бертрана Деланоэ, мэра Парижа, моего ученика, мне говорит: «Угадайте, откуда я вам звоню?» – «Из Парижа, конечно!» – отвечаю я. А он говорит: «Я стою перед Петропавловской крепостью, в Петербурге день солнечный, прекрасный, и над Адмиралтейством развивается Андреевский флаг!» 

Представляете, флаг Великого Петра развевается снова!

И я хочу написать о "reversibilite des temps", эти французские слова можно образно перевести как "неизбежное повторение исторических эпох", написать о том, как закрывается один цикл времени и начинается новый. Новый, но который повторяет предыдущий…

И вот в этот момент и бывают встречи или, словами Пушкина, «странные сближенья».

Я очень чувствительна к переменам времени. Время действительно все необыкновенно меняет. Но надо прожить очень долгую жизнь и быть близким к Истории, чтобы стать свидетелем этих «странных сближений», о которых говорил Пушкин…

– И еще я хочу написать, – Анастасия Александровна говорит спокойно, стараясь не показать опять охватившего ее  волнения, – о тех временах, когда убивали офицера только потому, что он носил фуражку морского офицера. Когда за слово «Родина» люди платили своими жизнями…

– И о новых временах тоже! – Анастасия Александровна улыбается своей неповторимой улыбкой. – Когда пережито все тяжелое, когда можно увидеть, как великий народ начинает по-своему осваивать это пережитое, долго пребывая в неведении причин… Потому что трудно уничтожить память народа! И народ рано или поздно начинает искать следы своего прошлого!

Я вижу, что люди перестали бояться. Они начали говорить правду. И одно из свидетельств – это фильмы Никиты Михалкова.

Анастасия Александровна показывает рукой на стопку видеокассет на письменном столе. Фильмы серии «Русский выбор».

– Могла ли я тогда, в ноябре двадцатого года, в Севастополе, представить, что 75 лет спустя напишу воспоминания об этой уходящей эскадре, что мою книгу будут читать и перечитывать, что меня будут показывать по телевидению России и что я смогу обо всем рассказать... Мне прислали фильмы Михалкова. С каким талантом он передал ту трагическую эпоху! Реакция на его фильмы была такая, что мне звонили из многих русских городов, говорили: «Я приеду на три-четыре дня, чтобы вас повидать…»

– «Странные сближенья», – задумчиво произносит Анастасия Александровна. –Сближения между людьми и событиями. Я вот думаю, сколько книг пишется, сколько нового люди узнают. Одни решаются сказать, другие решаются прочитать… Вот почему ко мне приходят люди. И они знают, я расскажу все искренно. Для того, кто любит Историю, для  того, кто не делит ее на «вчера» и «сегодня», для него все интересно! И нет ничего более интересного, чем история своего народа. У Пушкина есть еще такие слова: «Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости...»

И вот что Анастасия Александровна рассказала мне в течение многих встреч в Бизерте в 1987-2009 годах, вот что сохранили  мои записные книжки и видеокассеты. Пусть это далеко не все рассказанное ею,  но примите эту книгу как мой скромный подарок к столетию Анастасии Александровны [11]…

Глава вторая.

 КОРНИ

Манштейн – сподвижник Петра Первого

Предки деда Анастасии Александровны по отцовской линии – Манштейны – были близки к русской императорской фамилии. Эрнст Себастиан Манштейн был одним из  близких сподвижников Петра Первого. Его сын Христофор Герман (1711-1757)  был флигель-адъютантом фельдмаршала Миниха, служил при дворе Анны Иоанновны и участвовал в военных кампаниях русской армии.

Хорошо зная латынь, русский  и многие другие языки, Христофор Манштейн многое видел, многое слышал, знал всех именитейших представителей власти в России за описываемое им время ( с 1727 по 1744), «умственным занятиям посвящал большую часть своего времени»  и, кроме замечательно добросовестного изложения событий, оставил ряд ярких литературных портретов современников, государственных деятелей России XVIII века.

 «Записки о России» Христофора Германа Манштейна пользуются большим авторитетом в исторической литературе. Профессор К. Н. Бестужев-Рюмин называет их «знаменитыми» и положительно свидетельствует, что, «кроме Манштейна, для царствования Анны Иоанновны нет ни одного иностранца, на которого можно было бы положиться». Их исключительная ценность – это достоверность как следствие привилегированного положения автора, непосредственного свидетеля и участника событий этой эпохи.

Анастасия Александровна подходит к своему письменному столу, открывает один из его ящиков и достает драгоценную реликвию.

– Вот она, эта рукопись, ее русский вариант, я ее храню как память о моем далеком предке. Она вместе с нами прошла весь путь от Рубежного до Ревеля, от Севастополя до Бизерты… Была целая череда Манштейнов – офицеров Русской армии. Мой отец Александр Сергеевич стал первым морским офицером в этой фамилии.

Как трудно читать рукопись, но зато насколько ближе становится прочитанное! Перед глазами рука; она пишет для вас то, что автор хочет вам передать. Какими путями, какими   судьбами человеческая  мысль   переживает  века и доходит до нас? [12]

Я делаю фотографии книги.

– Мне случалось читать рукопись ночью, – продолжает свой рассказ Анастасия Александровна, – когда жизнь вокруг засыпает, когда легче забыть окружающее; тогда меж пожелтевших страниц, стирая столетия, дрожит от волнения голос рассказчика, то с гордостью, то с возмущением, но всегда со страстным желанием убедить читателя. Как дороги такие встречи с Историей!

Может быть, когда-нибудь мои внуки или правнуки будут искать крупицы истины в этой книге, как искала их когда-то я в «Записках» Христофора Германа Манштейна.

Мой отец навсегда сохранил уважение к имени, которое он носил. Знание прошлого, своих корней, культуры своего народа, – какая это сила в тяжелых испытаниях!

Можно оказаться чужестранцем, жить на чужой земле. Но свыкаемся, не ропщем, и надежда нас не покидает. Надежда на возвращение на Родину!

Две ветви Манштейнов

– Есть немецкая и есть русская ветви Манштейнов, – говорит Анастасия Александровна. – Во время Второй мировой один Манштейн, фельдмаршал фон Манштейн, наступал на Ленинград, а другой – Юрий Сергеевич Манштейн, отец моей двоюродной сестры Аллы, был призван на Ленинградский фронт в танковые части, занимался эвакуацией и ремонтом подбитых танков…

…Из истории Второй мировой войны. 25 ноября 1942 г. Гитлер отозвал с Ленинградского фронта фельдмаршала фон Манштейна и поставил его во главе вновь сформированной группы немецких армий "Дон" с задачей деблокировать, наступая с юго-запада, 6-ю армию генерала Паулюса, окруженную советскими войсками под Сталинградом.

Манштейн пытался объяснить фюреру, что единственный шанс спасти армию заключается в том, чтобы 6-я армия предприняла наступление из района Сталинграда в западном направлении, а он, Манштейн, одновременно предпримет наступление навстречу Паулюсу, чтобы таким образом прорвать кольцо окружения. Но Гитлер не разрешил Паулюсу отход от Волги. По его мнению, 6-я армия должна была оставаться в Сталинграде, а Манштейну предстояло пробиваться туда.

Манштейн вновь пытался убедить Гитлера, что это просто невозможно, что «русские здесь слишком сильны». Но фюрер был глух. 12 декабря Манштейн начал наступление, которое было названо операцией «Зимняя гроза», Но немецкая «гроза» оказалась бессильной  перед неистовой и огненной русской «зимой», обрушившейся на фашистов…

В 2009-2010 гг. я был несколько раз в Севастополе, снимая фильмы о городе русской славы, о советских ветеранах, о современной Черноморской эскадре и об исторических местах, связанных с Русской Эскадрой, о Морском походе 2010 года. Работая с архивными документами, я вновь столкнулся с фельдмаршалом фон Манштейном. Оказывается, это самоуверенный немецкий вояка, который считался одним из лучших военноначальников рейха, был бит не только под Ленинградом и Сталинградом. 250 дней и ночей немецкие и румынские войска под его командованием не могли взять Севастополь! По силе артиллерийского огня, который обрушили фашисты на Севастополь, не сравнится ни один город, разрушенный артиллерией во время Второй Мировой войны. Именно сюда, под стены этого города Гитлер приказал доставить знаменитую пушку «Дору», каждый снаряд которой весил семь тонн! Но Севастополь продолжал сражаться! Стоял как скала 250 дней и ночей!

В своих мемуарах «Утраченные победы» Манштейн не раз говорит о геройстве и бесстрашии немецкого солдата и не скрывает своего удивления перед стойкостью советского воина, не понимая, какая внутренная сила живет в душе советского человека, какие мощные родные корни питают эту душу. Манштейн во всем винит Гитлера, который якобы не смог воспользоваться «доблестными победами» немецкого оружия над русским, когда оставалось так немного до полного уничтожения Советского Союза и его народов.

Никогда не будем забывать, что бредовые, человеконенавистнические идеи Гитлера разделяли немецкие генералы и солдаты и все те из покоренных Гитлером европейских стран, которые с оружием в руках пришли на многострадальную землю России. Поддерживали до тех пор, пока не оказались биты советскими воинами.

Никогда не будем забывать это! Тем более, что и сегодня антирусские  идеи находят поклонников, опять кое-кто видит в России только жизненные просторы и несметные богатства и опять кое-то рисует россиян  и русскую жизнь только черной краской, а саму Россию называет, как и Гитлер, «исчадием ада».

Почему я остановился на этом?

Потому что если бы этот Манштейн, который служил бесноватому Гитлеру и его идеям тотального закабаления России, прочитал книгу другого Манштейна, Христофора Германа, который служил верой и правдой России, да еще узнал, как стойко сражались с немцами в годы Первой мировой войны отец Анастасии Александровны, Александр Сергеевич Манштейн, и другие русские офицеры, он бы никогда не дал бы себя ввязать в страшную авантюру, которая принесла столько бед всему миру и   самому немецкому народу. Народу, которому, как утверждает  в своей книге гитлеровский фельдмаршал Манштейн, он «верно служил»…

Надеюсь, вы прочитаете переизданную в будущем   книгу "Записки о России" Христофора Германа Манштейна, далекого родственника Анастасии Александровны. Когда будете  читать, не забудьте одну важную деталь, которая говорит больше, чем что–либо о семье русского офицера, старшего лейтенанта Александра  Манштейна.

Представьте себе 1920 год, Графскую пристань, печальный исход Русской эскадры из Севастополя. Среди нескольких вещей, которые взяла с собой Зоя Николаевна, мама маленькой Насти, покидая навсегда Россию, икона Христа-Спасителя, семейные фотографии и  среди  книг - «Записки о России»!

Эту книгу, пережившую Первую мировую войну, Гражданскую войну в России, шторм в Черном море, бомбежки Бизерты во годы Второй мировой войны, хранила, как зеницу ока, Анастасия Александровна у себя в доме в Бизерте. И сегодня хранит ее семья.

Говорят, что у Истории нет сослагательного наклонения. Но мне почему-то вспоминаются эти «странные сближения» времен и персонажей эпох, так далеко живших друг от друга, когда  люди спорят о Родине, о Русских, о Патриотизме, о том, что касается самого главного в жизни человека: Чести, Веры и Достоинства.

И задаешь себе простые вопросы: а что скажут о тебе твои потомки? Какую память, историю, факт, книгу, фильм, «гений начатого труда» ты передашь им, чтобы продолжить эстафету Русской Культуры и Русской Истории?

Может, этот факт: когда немецкий начальник Манштейн наступал на Ленинград, в осажденном городе, в 1942 году,  академик Крылов издал свою книгу воспоминаний, в которой рассказывает о поездке советской комиссии в Бизерту  в 1924 году и о боевых качествах русских кораблей, которых лишилась Россия. Он думал о том, как бы эти корабли пригодились для обороны Ленинграда.

И лишилась Россия  не по вине русских моряков и офицеров, которые сделали все, что было в их силах, чтобы сохранить корабли в течение четырех лет в Африке!

Кто виноват?

И что надо сделать, чтобы трагедия Русского флота, разыгравшаяся у берегов Крыма в годы Гражданской войны, не повторилась?

За это История с нас спросит. Разве мы не ответственны за все, что происходит на пространствах исторической Руси?

Академик Крылов и старший лейтенант Манштейн,  также как и два брата, красный командир  Евгений Беренс и контр-адмирал Михаил Беренс, которые сделали столько много для славы русского морского оружия,  оказались  по разные стороны баррикад  в 1917 году. Как рассказала Анастасия Александровна, во время приезда советской делегации русские офицеры, как и члены их семей,  были вынуждены покинуть корабли [13].

Настино детство  

Рассказывает Анастасия Александровна…

– Я родилась 23 августа 1912 года в той поместной России, которую вы хорошо знаете по пьесам Чехова. Мое детство прошло на берегу Балтийского моря, но каждое лето мы ездили в Рубежное, имение моих предков, на берегу Донца.  Я хорошо помню наш дом на холме с большими белыми колоннами и дверями, выходящими в прекрасный парк с дубовыми аллеями. Перед входом в дом–сад, в нем персики огромных размеров, яблони, сливы, вишни.  Помните вишневый сад у Чехова?

Я родилась  около Лисичанска, и навсегда запечатлелись во мне картины безграничного деревенского простора: роскошь украинского лета, шорохи и запахи старого парка и серебряный блеск Донца, стремящегося к Дону.

На чужбине стихи наших поэтов, которые так хорошо знала мама, не дали мне забыть эти первые впечатления раннего детства. У Алексея Толстого есть стихотворение: «В вишневых рощах тонут хутора…» Летними вечерами в саду всегда собиралось много народу. И еще помню, как  хор лягушек поднимался от Донца…

Украина, где все обильем дышит

Первые пять лет моей жизни, с 1912 по 1917 год, обогатили ее навсегда. Мои сестры, намного моложе меня, родились в тяжелые годы революции, и казалось мне, что они остались «за дверью» волшебного, сказочного детства...

Потом мы жили на Балтике, переезжали из порта в порт, меняли квартиры, и, даже если жизнь и была полна интереса и новых впечатлений, я знала, что летом мы вернемся домой в Рубежное, где мне все было знакомо, где все было свое, где всех я знала... Удивительным образом запечатлелись в моей памяти эти детские воспоминания, отрывки картин, любимые лица.

Рубежное навсегда останется для меня Россией - той, которую я люблю: белый дом, запах сирени и черемухи и  песнь соловья в тихие летние вечера.

На старых фотографиях дом все еще живет своей мирной жизнью XIX века, которой не коснулись потрясения века двадцатого; спокойная жизнь, которую я еще застала…

Самые известные русские писатели воспевали Украину. Все дети знали наизусть описания ее ночей, ее рек «чище серебра», ее безграничных степей и цветущих хуторов, утопающих в вишневых рощах.

«Ты знаешь край, где все обильем дышит?»

И я знала!

Я открывала этот мир восхищенным взглядом детства. Небо - такое высокое и чистое, это небо глазами маленького ребенка, который рассматривает его из своей колыбели, внимательно следя за легким полетом облаков. Игра солнца сквозь листву, светлые и темные пятна по земле - это тот мерцающий, зыбкий мир, в котором ребенок делает свои первые, неуверенные шаги.

От лета к лету, по мере того как я росла, я понемногу открывала этот зачарованный край, который, как мне казалось, простирался в бесконечность.
Тенистые аллеи лучами разбегались во всех направлениях от овальной площадки в центре парка, терялись в тропинках, сбегая с холма к Донцу, к лесу, в поля... Главная аллея, усаженная густой сиренью, исчезала во фруктовых рощах вишен, яблонь, груш...

Удивительно явственно предстают перед взором картины прошлого, когда прошлое запечатлено в сердце!

 Я могу распахнуть двери и войти в этот дом. Старомодная гостиная, красное дерево, темно-красный бархат. Застекленная дверь открывается в парк. Старинные портреты, пожелтевшие фотографии...

Хозяева Рубежного

Хозяева Рубежного, предки моего отца с материнской стороны, мне известны лучше других. Их имена связаны с судьбой одного из самых промышленных районов России - Донецкого бассейна. Это еще недавняя история, так как местность начала активно заселяться только во второй половине XVIII века.

Столетиями между Днепром и Доном только ветер гулял по степи да азиатские орды прокатывались по бескрайним просторам, разрушая Киевскую Русь и угрожая Западу.

Еще в первой половине XVIII века эти богатые земли были пустынны. Там и тут только редкие казачьи станицы да иногда огни цыганских таборов. Экспедиции геологов, направленные Берг-коллегией Санкт-Петербурга для поиска полезных ископаемых в бассейне Донца, открыли месторождения каменной соли. Этим объясняется быстрое развитие города-крепости Бахмута. Однако очень редкие земледельцы отваживались селиться из-за  постоянной угрозы нападения крымских татар. Грабежи, истребление мужчин, продажа в рабство женщин и детей были обычным явлением в этих краях.

Только энергичные правительственные меры могли бы изменить положение вещей. В 1753 году Императрица Елизавета Петровна предложила двум сербским полкам, укрывавшимся в Австрии от турок, обосноваться на этих пустынных землях, которые стали называться Славяно-Сербией. Два полка вскоре слились в единый Бахмутский гусарский полк, состоящий из 16 рот. Обжитые ими места именовались вначале по номерам рот - отсюда эти долго непонятные мне названия поселков: Первая Рота, Вторая Рота...

Военнослужащие получали землю, которую должны были возделывать и защищать. Таким образом в 1755 году майор Рашкович основал Рубежное в расположении Третьей Роты. Название произошло от слова «рубеж», которым являлась балка, разделявшая два казачьих поселка - Боровское и Краснянка.

Родившемуся в 1730 году молодому майору было 25 лет. Каким он был, этот мой далекий предок? Хочется думать, что он был велик ростом и тверд характером. Во всяком случае,  бесспорно то, что ни энергии, ни мужества ему и его супруге было не занимать: поселяясь в степи, надеяться на легкую жизнь не приходилось! Все бросить и найти силы все создать заново - это дух первых поселенцев во всех заселяемых краях!

Со времени завоевания Крыма в 1783 году отпала угроза татарских набегов.

Основание  городов, таких как Екатеринослав и Николаев, относится к этой эпохе. Ранее основанный Харьков становится центром светской жизни для помещиков; многие из них имеют в Харькове свои дома и регулярно проводят в нем часть года. Налаживалась оживленная жизнь разнородного общества – множество иностранцев обосновывается в этой еще недавно пустынной Новороссии, которая благодаря усилиям Потемкина превращается в цветущий край: с севера – немцы, с юга – итальянцы, греки, с запада – французы, спасающиеся от своей революции, и конечно, издавна проживавшие здесь татары и турки.

Так рождался Донбасс!

Семью Рашковичей хорошо знали в округе. Майор стал полковником, но так же деятельно занимается своими поместьями, что не мешает ему внимательно следить за поисками месторождений каменного угля. Он часто принимает надворного советника Абрамова, который вместе с губернатором Екатеринослава В. В. Коховским наметил целую программу поисков в Донецком бассейне. И вот в 1792 году на земле казенного села Верхнее, в урочище Лисичья балка, Аврамов находит самое значительное - как по размерам, так и по качеству - месторождение угля в бассейне Северного Донца. Так родился Донбасс!

В 1795 году полковник Рашкович присутствует на торжественном открытии первой угольной шахты России! Вокруг Рубежного начинается промышленная разработка каменного угля, что очень способствует быстрому развитию экономики юга России. Черноморский флот, возникшие береговые крепости и новые порты на Черном море – Севастополь, Николаев, Херсон, Одесса – предъявляли все больший спрос на топливо, вооружение, изделия из металла. В повестку дня был поставлен вопрос о создании в этих краях топливно-энергетической базы юга России.

Указ Екатерины II от 14 ноября 1795 года вошел в историю под названием «Об устроении литейного завода в Донецком уезде на речке Лугани и об учреждении ломки найденного в той стране каменного угля». Это также дата рождения городов Луганска и Лисичанска.

В голой степи, на открытом всем ветрам холме возле балки Лисичьей, используя камень-известняк, хворост и глину, шахтеры сами себе построили землянки и бараки. Вскоре и казна, наряду с добычей угля, приступила к заготовке строительных материалов и постройке домов. Уже в ноябре 1797 года смотритель рудника Адам Смит мог доложить директору завода К. Госкойну, что он перевел всех мастеровых из Третьей Роты в новые казармы «в Лисичьем буераке, где им будет тепло и удобно». Так был заложен первый в стране шахтерский поселок - будущий город Лисичанск…
         Сколько перемен за полвека! Бескрайняя, безлюдная степь стала Новороссией, богатой и притягательной…

Когда знаешь, как трудно было нашим дедам все создавать самим в голой степи, можно себе представить, как ценить должны были внуки все, что они получили в наследство. У этой Лисичьей балки, глубоко разрезавшей крутой берег Донца с живописными окрестностями, с его подземными богатствами, они могли построить тот дом, о котором их родители могли лишь мечтать. Строили они его так, чтобы он стоял века - удобный, светлый и теплый. Поколения хозяев следовали одно за другим, каждое вносило в строительство усадьбы свою лепту усилий и любви.

Родившись в Рубежном, я унаследовала эту любовь к очарованному краю –- богатство, которого никто не может меня лишить, силу, позволившую мне пережить много трудностей, никогда не чувствуя себя обделенной судьбой.

Генерал Насветевич

Порой привычные для нас вещи таят в себе дивные истории прошлого. Луганчанам знакома железнодорожная станция Насветевич, но не каждый знает о том, что названа она в честь Александра Насветевича. Свою карьеру Александр Александрович начал в лейб-гвардии егерского полка (с 1851-го по 1871 год). Затем в его жизни были Русско-турецкая война и Балканский поход 1877-1878 гг. Позднее стал флигель-адъютантом Александра II, учил его фехтованию, передавал это военное искусство и Александру III. Выйдя в отставку, генерал отправился на юг России.

Усадьба и родовое имение Александра Александровича были расположены на рубеже Харьковской и Екатеринославской губерний – отсюда и название Рубежное. Имение и земля – приданое жены генерала, урожденной Богданович. Часть земли боевой офицер Несвитевич получил за свои ратные подвиги на русско-турецких войнах.

Александр Александрович безвозмездно отдал часть своих земель под строительство железной дороги и станции. В тени зеленого холма в 1905 году был открыт вокзал имени Насветевича. 180 гектаров земли он продал под строительство ныне действующего стекольного завода. Все это говорит о том, что А.А. Насветевич был, прежде всего, человеком дела. Его хозяйская рука оставила заметный след в истории «малой родины». Он почти тридцать лет, вложив огромные деньги, участвовал в строительстве железной дорога Харьков-Лисичанск. В городе Лисичанске стоит памятник Александру Александровичу Насветевичу, который открыли в 2005 году…

А еще он проявлял интерес к только еще развивающейся тогда фотографии. На Каменном острове в своем доме в Петербурге он оборудовал фотолабораторию, и надписанные его рукой фотографии пережили двадцатое столетие. Они выставлялись в 1989 году в Москве, в Манеже, на выставке "Сто пятьдесят лет фотографии". Эти снимки украсили международные фотовыставки в Москве и Мюнхене в 1990 г.

Насветевич имел разрешение снимать события при Императорском дворе. Александр II был крестным отцом его второго сына – Мирона. Крестницей же наследника трона, будущего императора Александра III, была дочь Насветевича - Александра.

Сохранился лишь один его портрет, уже пожилого генерала. Энергичное с неправильными чертами лицо, удлиненный разрез глаз, тяжеловатые веки, внимательный взгляд!   Невольно вспоминаются семейные предания о взятии Казани и родстве с Гиреями.

У меня сохранилась большая фотография супруги Александра Насветевича, моей прапрабабушки, датированная 1860 годом. Анастасия Насветевич выглядит еще молодо, ей около пятидесяти лет. Кашемировая шаль наброшена на плечи, миниатюрная кисть зябко сжимает ее края под кружевным воротничком. Слегка завитые волосы, аккуратно уложенные по обе стороны пробора, обрамляют удивительно спокойное, гладкое лицо. Это мать трех братьев: Александра, Владимира и Сергея Насветевич.

Старший, Александр Александрович Насветевич, - мой прадед; имена Александра и Анастасии будут повторяться в семье. Он родился в тридцатых годах, возможно, в 1837-м. Детство трех братьев прошло в семейном поместье на берегу Донца. Эксплуатация угольных шахт бассейна уже в полном развитии. Химические фабрики привлекают многочисленных специалистов. Работы ведутся в тесном сотрудничестве с Петербургским Горным институтом и Казачьей армией Дона и Черного моря. Крупные поместья - очаги семейной, а также культурной жизни, охотно принимают этот быстро развивающийся деловой мир.

Александр унаследовал энергию своих предков и передал ее некоторым своим потомкам. До последних дней моя бабушка и мой отец сохранят эту страсть к тому, что в семье не без опасения называли «предприятиями».

Детство трех братьев, без сомнения, было счастливым. Они получили типичное для их среды образование: до 10 лет росли дома под присмотром нянь, гувернанток-француженок, репетиторов, которые готовили детей к поступлению в корпус или в другое закрытое учебное заведение.

Свечины, друзья Насветевичей, имели гувернером старого француза, бывшего легионера зуавского полка, который часами рассказывал мальчикам о завоевании Алжира. Тяжело раненный при штурме Севастополя, он был взят в плен и остался навсегда в России.

Все читали французские книги, беседовали по-французски на светских приемах и на семейных «чаях», были в курсе происходящего за границей, но тем не менее все эти «чаи» на верандах в тени акаций бывали чисто русскими.

…По прошествии девяти лет Александр Насветевич начинает свою военную карьеру. «С 6 июня 1857 года по 24 сентября 1877 года служил в лейб-гвардии егерском полку. Генерал Насветевич», - напишет он собственноручно на отвороте красно-золотого переплета записной книжечки, которую он сам смастерит из обшлагов своего парадного мундира в день выхода в отставку.

Гвардейские полки располагались в окрестностях Санкт-Петербурга, что позволяло офицерам свободно наведываться в столицу в часы свободные от службы. Для молодого Насветевича это было открытием светской жизни - мира театров, выставок, музыкальных вечеров, балов у друзей и у родственников.

Это был золотой век русской литературы, время появления новых философских течений, главным образом под влиянием германской философии Шеллинга и Гегеля.

Русские мыслители разделились на два направления: славянофилов и западников. Среди наиболее видных представителей славянофилов в сороковых годах были братья Иван и Петр Киреевские.

Без сомнения, Александр посещал литературные круги, так как примерно в 1860 году он женился на совсем юной Марии Петровне Киреевской, которая вскоре станет хозяйкой Рубежного. Для всей семьи навсегда она останется его душою.

Я бережно храню пожелтевшую визитную карточку прадеда:

Александръ Александровичъ Насветевичъ
Флигель -Адьютантъ Его И. Величества
Звенигородская, Старо-Егерския Казармы, 12

Адъютанта Александра II и будущего Александра III связывала искренняя и долгая дружба. Впоследствии они станут товарищами по оружию во время турецкой войны. Оба генерала гвардейского Преображенского полка воевали на Восточном фронте,  на Балканах...

Портреты Марии Насветевич в любом возрасте передают ее чистую, спокойную красоту. На самом старинном из них, уже поблекшем от времени, - лишь облик юной, грациозно задумчивой девушки. Вот еще она - хозяйка Рубежного в малороссийском костюме: широкий, вышитый крестом рукав, соскользнув, обнажил тонкую руку, изящная кисть слегка поддерживает склоненную голову. Вот наконец она такая, какой я ее знала, - старенькая, хрупкая, наша любимая Баба Муня, окруженная своими детьми….

Существуют личности, которые занимают исключительное место в окружающем их обществе. Близость к ним придает особый смысл даже повседневной нашей жизни. Их душевное богатство не имеет никакого отношения ни к уму, ни к образованию, ни - еще меньше - к их внешнему облику: часто они даже совсем не похожи друг на друга.

Одно лишь общее есть у таких людей: они любят жизнь с благодарностью. Их никогда не забудешь! Но когда их теряешь навсегда, в душе остается место, которое ничем и никем уже заполнено быть не может. Это о них думает Жуковский, когда пишет такие слова:

Не говори с тоской - их нет,
Но с благодарностию - были!

…В наше время много говорят про одинокую старость. Но ведь счастливую старость надо заслужить!

В Москве в Третьяковской галерее есть картина Максимова 1889 года «Все в прошлом». Она для меня является наглядным примером старости, которой всеми силами надо избежать. Картина скорби - так в ней все безнадежно! Большое заброшенное поместье, барский дом необитаем, заколоченные досками закрытые ставни, парк зарос бурьяном, деревья - голые стволы со скрюченными ветвями.
Ничто больше не трогает старую барыню, кажется, часами сидящую в кресле. Безразличный, устремленный в пустоту взгляд. Она отсутствует даже для своей собаки, уже не надеющейся на ласку, отсутствует и для старой служанки с суровым лицом, упорно поглощенной вязанием. Самовар угас, чашки пусты, а маленький домик, их последнее прибежище, - темен и печален.

«Все в прошлом!» Но что она делала в прошлом?..

Александр Сергеевич Манштейн

…В семейном альбоме есть фотография, датированная 1890 годом: двухлетний мальчуган в светлой вязанке и большой соломенной шляпе с загнутыми полями подставил яркому свету смеющуюся мордашку. Во взгляде, полном надежды, ожидание - что-то должно произойти! Это первый внук Марии Петровны и Александра Александровича Насветевич, сын Анастасии, Александр Манштейн.
Мне хорошо знакомы эти веселые глаза. Я узнаю этот взгляд, полный интереса к жизни, который не угаснет за тяжелые годы изгнания.

Это тот же взгляд, та же доверчивая улыбка, с которыми он обратится ко мне в последний день своей жизни, перед тем как заснуть и уже не проснуться.
Александр Манштейн, мой отец.

Довольно часто случается, что в старости, на покое, люди могут позволить себе вернуться к непринужденности детства. Гораздо труднее людям, ведущим еще деятельную жизнь, - им не всегда удается избежать компромиссов. Моему отцу это удавалось легко, правда, часто не без материального ущерба. Для него достоинство личности не измерялось социальным успехом, и мотивы его поступков никогда не носили даже оттенок личной заинтересованности.

Таких людей жизнь мало меняет.

Вот, посмотрите. На фотографии мальчику два года. Чудесный майский день в Царском Селе, где Александр родился 22 июня 1888 года. Молодая мать казалась счастливой и безмятежной. И тем не менее...

14 декабря 1892 года она добивается развода и вскоре выходит замуж за гвардейского офицера Иосифа Казимировича Кононовича. Я долго думала, что папа не мог тяжело переживать развод родителей - ему только исполнилось 4 года, и к тому же все было сделано, чтобы ребенок сохранил уважение к матери и отцу.

Православная церковь признает развод, но на виновного накладывается епитимья, и он долгие годы не может вступить в брак. Сергей Андреевич Манштейн взял на себя вину, дабы оградить жену от унизительных формальностей, оплатив даже двух лжесвидетелей против самого себя. Со своей стороны, его жена, которой по суду сын был оставлен на воспитание, никогда не принимала важных решений относительно ребенка, не посоветовавшись с отцом.

Только позже я поняла, что, несмотря на все, ребенок страдал. В аттестационной тетради кадета Морского корпуса Санкт-Петербурга Александра Манштейна в графе «Характер и поведение» от 16 апреля 1903 года его начальник, лейтенант Гаврилов, пишет: «По характеру бойкий, добрый и почтительный. Товарищами любим. Своим положением в семье мальчик угнетен и пытается его скрывать».

…Но, возвращаясь к рассказам отца, я продолжаю думать, что детство у него все же было счастливым. Он любил о нем вспоминать, говорил свободно и весело, рассказывал, что он чувствовал себя окруженным заботой и лаской, но сами родители, несмотря на их сильные личности, занимали мало места в его детской жизни.

Шурик много читает и делится впечатлениями с товарищами по приключениям. Жюль Верн, Фенимор Купер, Марк Твен, Стивенсон - имена, уже знакомые деревенским ребятишкам. Донец для них - и Миссисипи, и безбрежный океан. Даже если нет острова,  но несомненно, что сокровище где-то на дне реки! Ведь Донец был частью речного пути богатых караванов - «из варяг в греки». Дети мечтают... Приключения, отвага, щедрость... Великое счастье для человека уметь восхищаться! Не один из них в мыслях чувствовал себя «последним из могикан» перед лицом неоглядной степи, живущей своей дикой жизнью.

Географию мальчик познавал в путешествиях с «Детьми капитана Гранта» или составляя по кусочкам разложенную на столе карту мира. Что касается французского, он его понимал, не делая при этом усилий на нем говорить. Странным образом он сохранил на всю жизнь особенное предпочтение к сослагательному наклонению и употреблял его, когда нужно и не нужно.

Другие науки откладывались «на потом», но это «потом» в конце концов наступило, и в 10 лет Шурика определили по желанию отца в знаменитый Московский лицей цесаревича Николая Александровича. Сергей Андреевич Манштейн, учебники которого по латинскому и греческому языку хорошо знали русские гимназисты, хотел дать своему сыну классическое образование, но Шурик, ничего не делая в течение четырех лет, скучал, его оценки регулярно снижались, и, наконец, он заявил, что так будет и далее, если его не отдадут в Морской корпус. Чтение «Морских рассказов» Станюковича занимало его более, чем Цицерон или Тацит, и это сыграло решающую роль в его призвании. Отец смирился.

1 сентября 1902 года Александр Манштейн становится кадетом Морского корпуса в Санкт-Петербурге, первым моряком в долгой череде Манштейнов - офицеров Русской армии, служивших России со времен Петра Великого, и получает от отца в дар рукопись «Записки о России» генерала Христофора Германа Манштейна.

Его самые счастливые воспоминания навсегда останутся связанными с шестью годами, проведенными в Корпусе. Шесть лет жизни, бережно хранимые в архивах Морского корпуса. В них мои внуки смогут когда-нибудь найти сведения о юноше, который был их прадедом. Здесь все: «Прошение о зачислении», подписанное «С. А. Манштейн», «Свидетельство о крещении», оценки из года в год, характеристики кадета, подписанные наставниками: «Физическое развитие с указанием недугов, требующих особого внимания», а также «Общие черты и особенности характера с указанием свойства его отношений а) к основным требованиям нравственности; б) к внешним требованиям благовоспитанности».
Тепло было у меня на сердце, когда я узнала, что уже в ученике преподаватели видели хорошего офицера, уважаемого и любимого подчиненными, хорошо воспитанного, чуткого и любимого товарищами.

Конечно, были и менее лестные замечания: «Способен, но очень ленив и неаккуратен». С улыбкой читаю и о наказаниях:«19 ноября 1903 года. Позволил себе на уроке произнести с цинизмом некоторые французские слова. Стр. арест 2 суток».
Как горд был, наверное, Шурик пощеголять французскими ругательствами, заимствованными, вероятно, у отчима, генерала Кононовича, который не всегда затруднял себя в выборе выражений. Все удовольствие было как раз в этом неожиданном наборе французских слов, а совсем не в их смысле. Ругаться папа не любил, и я за всю жизнь не слышала от него ни одного грубого слова.

Тетрадь кончается   «производством в корабельные гардемарины» 6 мая 1908 года с пометкой в графе «Степень способности к морской службе» - «Очень способен».

Первая встреча с Бизертой

Мой отец расскажет о своем первом заграничном плавании в сборнике рассказов «Подвиги моряков и судов родного флота», за который он и его соавторы получили Строгановскую премию. Именно так в первый раз Бизерта вошла в историю нашей семьи…

В ноябре 1908 года отряд под командой контр-адмирала Литвинова, состоящий из двух линейных кораблей - «Цесаревич» и «Слава», крейсеров «Богатырь» и «Адмирал Макаров», имея на борту корабельных гардемарин и учеников унтер-офицеров, находился в Бизерте. Фотографии тех дней на стеклянных пластинках большого формата долго сопровождали нас в переездах - опрятный городок, гуляющие на набережной, пальмы вдоль моря...

Какие неожиданные сюрпризы готовит нам иногда судьба! Когда мама увидела эти фотографии впервые, у нее невольно вырвалось:

- Ну, уж Бизерту я, наверно, никогда не увижу! Париж - возможно, но Бизерта!

Париж мама никогда не увидела. А в Бизерте прожила всю свою жизнь.

Папа часто рассказывал нам о своей первой встрече с Бизертой. Он и его товарищ с  «Цесаревича» начали знакомство с городом, плотно позавтракав в «Гранд кафе Риш». Желая исследовать «глубины Африки», они взяли напрокат два велосипеда и, выехав из города, стали подниматься по дороге, ведущей в Надор. Через тринадцать лет он снова увидит эту дорогу… Крутой подъем, монотонный пейзаж - ничего, что напоминало бы африканские дебри, - скоро охладили их пыл. Спускаться в город было легче, и, не теряя времени, друзья вернулись в тот же ресторан и пообедали еще раз.

Воспоминания об этом «походе» быстро поблекли на фоне событий, ожидавших их в Сицилии, куда отряд отправился после Бизерты; там, в порту Аугуста, предполагалось проведение учебных артиллерийских стрельб. Но…

15 декабря 1908 года на острове Сицилия  началось мощное извержение вулкана Этна; страшное землетрясение почти полностью разрушило город Мессину и другие итальянские города. На спасательных работах русские моряки трудились с таким воодушевлением, с таким пренебрежением к опасности, что пострадавшие жители запомнили их навсегда и о подвигах русских моряков передают из поколения  в поколение.

Выпуск гардемаринов 1908 года Император Николай II назовет «мессинский».

Я был в Мессине в дни, когда итальянцы отмечали столетие катастрофы, и  потом рассказывал Анастасии Александровне свидетельства итальянцев о подвигах русских моряков и показывал фотографии и найденные мной документы. И мы вместе мечтали, что об этих подвигах будет написана новая книга и снят  фильм… [14]

Зоя Николаевна Доронина

Моя мама, родилась в Петербурге 13 февраля 1890 года. Ее сестре Кате было уже около двух лет. Дети очень рано остались без матери.

Мама часто вспоминала о первых годах жизни, и, несмотря на то что говорила она простые, очень обычные слова, я, совсем еще маленькая, с щемящей жалостью понимала, что значит - не иметь маму!

Катя уже училась, отец уходил на работу, а маленькая Зоя оставалась одна с бабушкой, слишком старенькой, чтобы заниматься ребенком. Девочка проводила долгие часы рядом со старушкой, вполголоса читавшей Библию. Маленькая Зоя разглядывала буквы, слушала - таким образом научилась читать, и окружающая ее жизнь преобразилась.

В книгах, которые приносил ей отец, она открывала неожиданно богатый мир, не ограниченный тишиной мрачноватой комнаты, сквозь заиндевевшие окна которой проглядывало изрытое тучами зимнее петербургское небо; сказочный мир, вход в который широко распахнут, в котором все надежды осуществимы. С того времени мама никогда не переставала читать.

Когда мне кто-нибудь говорит, что он «слишком устал, чтобы читать», я думаю о маме: для нее даже в эмиграции, несмотря на постоянную тяжелую работу, чтение было лучшим отдыхом.

Иностранные писатели широко читались в России; мама лучше меня знала Бальзака, Золя, Мопассана; только позже она стала их читать по-французски.
Ее знание русской истории и русской литературы, ее интерес к русской культуре были для нас единственным богатством на чужбине. Мама была из тех людей, о которых И. Шмелев пишет, что «они в себе понесли Россию - носят в себе доселе». И эта была Великая Россия, и были в ней великие люди и любимые мною писатели, и никогда, несмотря на все материальные трудности, не пришлось мне пожалеть, что я родилась русской.

Трудное детство - это не всегда детство несчастливое. Мама рассказывала о своем порой весело, порой с грустью, но всегда с уважением к тем, кого она глубоко любила.

Вероятно, ее семья «во все времена» была петербургской. Рано осиротев, мама мало помнила о семейных корнях и рассказывала только о тех, кого она хорошо знала. Ее отец был чиновником. Он овдовел совсем молодым, и ему нелегко было воспитывать двух девочек, в которых теперь воплотился весь его мир… Он умер внезапно в 42 года, от сердечного приступа. Маме было 14 лет.

В 1907 году Зоя Николаевна Доронина получает диплом об окончании гимназии за подписью ее директрисы, баронессы Кайзерлинг, в котором после перечисления главных предметов упоминается, что она обучалась «рукоделию, пению и танцованию».

Зое хотелось бы стать врачом, но для этого надо иметь некоторое знание латыни. Володя, сын тети Паши, военно-морской врач, служит в Каспийской флотилии в Баку. Решено! Зоя едет к нему - он ей поможет готовиться к конкурсу!
Кто-то сказал, что жизнь постоянно требует от нас выбора. Но так ли мы свободны в выборе?

Отъезд Зои в Баку был в ее жизни одной из редких возможностей свободного выбора, который предопределил всю ее судьбу.

Они не могли не встретиться!

Действительная служба в Императорском флоте России для Александра Сергеевича Манштейна началась весной 1909 года: 27 апреля он получил назначение на «Геок-Тепе», судно службы связи в составе Каспийской флотилии. В это же время Зоя Николаевна Доронина приехала из Петербурга к своему двоюродному брату Володе Сорокину, морскому врачу на «Геок-Тепе». Они не могли не встретиться!

Они встретились в тесном морском кругу у границ Персии, где практически все друг друга знали. Это был тот случай, когда стечение обстоятельств предопределяет будущее.

Мои родители венчались весной 1910 года. Главе семьи не исполнилось и 22 лет; даже требуемые по уставу усы еще не отросли! Юность, беспечность! Без сомнения, это было самое счастливое время их жизни! Они о нем впоследствии столько говорили! Слушая их, можно было поверить, что нет в мире города более веселого, более солнечного, чем Баку.

И настало лето 1910 года. Какими бы ни были летние планы на отпуск, все дороги неизбежно должны были пересечься в Рубежном.  Это мама прекрасно понимала.

… «В Россию можно только верить», - писал Тютчев в 1866 году в своем знаменитом четверостишье, подчеркивая бессилие разума в познании необъятного.
Возврат к истокам России, к свидетельствам людей, хорошо ее знавших, очень важен для желающих понять ее глубоко и полно, изучая не только данный момент, часто обманчивый.

«Настоящее без прошлого - это настоящее без будущего». Даже в самые трудные минуты мои родители никогда не сомневались в будущем России. Они знали, что все приходит в свое время! Все! Но не для всех!

Глава третья.  

ОТЧАЯННЫЕ ВРЕМЕНА

– Моя жизнь делится на две части: до и после 17-го года, – продолжает свой рассказ Анастасия Александровна. – Яркие впечатления остались от Петрограда. Мы всегда останавливались у бабушки, она жила по адресу Большой проспект, дом 44, квартира 13. Хорошо помню ее именины 29 октября 1916 года. Это и мои именины, так что ошибиться я не могу. Помню, визитеров было очень много, и среди них верный поклонник бабушки, некто Родзянко, брат председателя Думы. Он в шутку спросил, что я предпочитаю, цветы или конфеты. Я очень любила шоколад, но почему-то ответила: «Цветы!»... В день Ангела я получила от него огромный букет роз... Это был первый подаренный мне букет...

Наступил 1917 год. После февральской революции десятки морских офицеров приняли мученическую смерть в портах Балтики. Мой отец избежал этой участи. Он командовал посыльным судном «Невка», и его за смелость и справедливость очень уважали матросы. Но революционный комитет отстранил отца от командования кораблем. Ему пришлось сидеть дома, и он  вместе с мамой научились шить сапоги: надо было как-то зарабатывать тогда на хлеб. Даже теперь я вижу их склоненными над сапогами... Шить-то они научились, но не научились получать деньги. Не умея торговаться, папа иногда выходил из себя и сердито говорил покупателю: «Берите и уходите, я их вам дарю!» И покупатель, такой довольный, уходил с папиными сапогами…

Севастополь. 1919-1920 годы

В Новороссийске весной 1919 года возрождался Черноморский флот. Папа ремонтировал миноносец «Жаркий». О городе у меня осталось одно воспоминание: ветер! Ветер сумасшедшей силы и улицы, запруженные беженцами... Потом мы переехали в Севастополь…

Севастополь,1919-1920 годы, последние годы на Родине. Увижу ли я когда-нибудь этот город, узнаю ли я Корабельную сторону? Может быть, морские флигели все еще выходят на широкую набережную, которая ведет к открытой площади с почерневшим памятником адмиралу Лазареву?

Осенью  2008 года, вернувшись из Севастополя,  я показывал Анастасии Александровне фотографии города, и она все узнавала…

Когда летом 1919 года мы добрались до Севастополя, нас поместили в один из этих флигелей. Квартира была большая, почти пустая, с самой необходимой обстановкой, и в ней уже жила одна семья. С наплывом беженцев квартирный вопрос обострился. Так началась наша «беженская» жизнь. Мы не были еще «чужими на земле», так как мы были еще на русской земле, но мы были уже не совсем «у себя».

К счастью, мы встретили Раденов, которые, так же как мы, жили в одном из флигелей. Снова мы виделись со Славой каждый день, но наша детская компания увеличилась. В семье, занимавшей с нами квартиру, было шесть человек детей. Один из них - Павел, прозванный Пушкой, маленький толстячок с живыми глазами и богатым на выдумки умом, был заводилой в нашем детском кругу, где я, единственная девочка, занимала особое положение.

Бесхитростный Слава был со всем согласен, при условии, что я не буду возражать. Недалеко от памятника Лазареву были сооружены «гигантские шаги», и мы бегали вокруг мачты, держась за колья и отрываясь от земли на натянутых веревках. Мне казалось, что я летаю выше мачты, выше домов, но я и виду не подавала, что боюсь.

Пушка держал нас в курсе самых потрясающих событий, которые мама часто старалась от меня скрыть. Так, однажды она ужаснулась, найдя всех моих кукол повешенными Пушкиными стараниями. Выяснилось, что он с братьями видел повешенных за разбой грабителей. Их водил отец «с поучительной целью» показать, «как кончают подлецы». И в то же время их отец, унтер-офицер флота, был очень порядочным и даже чувствительным человеком.

Лето 1919 года кончалось. Осень принесла плохие вести. Добровольческая армия после взятия Орла начала отступать. Чрезмерная растянутость фронта, гибель военачальников, существование банд, которые в зависимости от положения дел переходили из одного лагеря в другой, раздоры между донскими и кубанскими казаками и, наконец, разложение тыла, обессиленного пятью годами войны и беспорядков, - все это объясняет последующие потери.

В марте 1920 года был оставлен Кавказ. Крым, связанный с континентом узким перешейком, оставался последним оплотом Белой армии. Генерал Врангель заменил генерала Деникина во главе Вооруженных сил Юга России. Петр Николаевич Врангель, имя которого было уже известно в Великую войну, пользовался большим уважением в военных кругах. С присущей ему энергией, несмотря на, казалось бы, непреодолимые трудности, он укрепился в Крыму, поднял армию и бросил ее в бой весной 1920 года. Но сколько времени мог еще держаться Крым, оторванный от остальной страны, без всяких средств к существованию? Рассчитывать на союзников было бесполезно.

В Севастополе не думали о будущем. Жили настоящим, но угроза эвакуации чувствовалась. После эвакуации Одессы в январе и Новоросийска в марте встал вопрос о возможной сдаче Севастополя. Если Красная армия займет Перекоп, Крым сразу будет взят. Теперь известно, что командование своевременно выработало план эвакуации армии, флота и учреждений из Крыма в Константинополь.

1920 год был особенно тяжелым для Севастополя. Госпитали переполнены ранеными и больными, и не хватало средств, чтобы бороться  с эпидемиями: холера, сыпной и брюшной тиф... Морские флигели были на полпути между госпиталем и кладбищем, и похоронные процессии проходили перед нашими окнами.

Неразрешенным вопросом был наплыв беженцев. Где поселить столько людей? Мы уступили одну из комнат сестре моей крестной тети Анны. Я видела ее в первый раз: красивая особа, «цветущая», с белой кожей и жемчугом вокруг шеи. Ее звали Неонила. Ее муж - темный костюм, жилет, галстук и котелок - имел какое-то отношение к министерству юстиции и останется для меня навсегда связан с моим представлением о Керенском. Бездетная пара, казавшаяся вполне удовлетворенной друг другом...

Я бы не запомнила этих людей, если бы не удивившее всех нас их поведение в тяжелую для нас минуту. Папа, как и во время войны на Балтике, всегда был в море. Кинбурнский отряд, в состав которого входил «Жаркий», участвовал в боях с августа 1919 года. Как оказался  он случайно дома, когда мама заболела?! Он никогда не интересовался медициной, не имел никакого опыта, и тем не менее именно он, как сказал доктор, не дал маме умереть.

Все свелось у него к одной мысли: как заставить сердце продолжать биться. Растирая маму жесткой щеткой, все время давая ей пить, он удержал уходившую жизнь до появления доктора. Я не могу утверждать, что это наилучший способ бороться с холерой, но он в те решающие минуты маму спас; она всегда будет в этом уверена.

Когда кризис прошел, она была так слаба, что казалось, у нее нет больше сил дышать. Днем и ночью папа и сиделка по очереди дежурили у ее кровати. Было очевидно, что переполненный госпиталь не мог ей предоставить такого внимательного ухода. Но мама, как только смогла говорить, попросила, чтобы ее перевезли в больницу: она боялась за детей, думала о многочисленной семье соседей.

Она хотела с нами попрощаться. Нам разрешили только подойти к открытой двери комнаты, где пол все время мыли карболкой. Не в силах поднять руки, мама пыталась нас благословить. Она прощалась навсегда. Первый раз в жизни я, с отчаянием, полностью осознала это безвозвратное «навсегда».

Единственный, кто торопил с отъездом, кто настаивал на опасности заразы, кто объяснял, что только госпиталь может спасти больную, - это был такой корректный, такой интеллигентный муж тети Неонилы. И тогда, в какую-то секунду, маленькая, скромная Ульяна Федоровна выросла у всех на глазах. Упершись ногами и руками в косяки дверей, заграждая всем своим телом выход из комнаты, она заявила с силой, которой никто от нее не ожидал, что не позволит увезти Зою Николаевну в госпиталь.

Ялта. «Дама с собачкой»

Из всех приморских городов Ялта оставила во мне самое солнечное, самое оживленное воспоминание, хотя первая встреча была совсем не веселая. Переход Севастополь - Ялта на небольшом пассажирском пароходе был неспокойный, мы не спали всю ночь, и, когда утром мама собирала вещи, Люша упрашивала ее позволить ей «еще поспать вот на этом кусочке бумажки». У меня очень сильно болела голова, а каково было маме, недавно перенесшей холеру, с тремя детьми, из которых младшей Шуре было 18 месяцев!

После пустых казенных квартир мы снова очутились в семейной обстановке: домик с садом на маленькой спокойной улице, заросшей зеленью.

Ялта еще не потеряла оживленной прелести чеховских времен.  "Дама с собачкой» не удивила бы никого в этой, казалось, беззаботной толпе гуляющих вдоль берега или купающихся в море людей. Белый мрамор Ливадии, голубизна неба и моря остались во мне ярким и сказочным воспоминанием. Окрестности Ялты очень живописны. В горных татарских аулах можно услышать фантастические рассказы о богатой истории Крыма, который был покорен Екатериной II в 1783 году.

Крым - «Керим» - означает «щедрый», так называли его потомки Чингисхана, Гиреи - правящая династия с 1427 года.

Князь Долгорукий, изучавший историю Крыма, а также барон Нольде в   своем «Образовании Русской Империи» упоминают о влиятельности рода Ширинских: «Первая фамилия в Ханстве Крымском, имевшая искпючительное право перед всеми крымскими фамилиями вступать брак с дочерьми ханов крымских». От них - князья Ширинские - Шихматовы, которые появились в Москве в конце XV века при Иване III (1462-1505). Эти фамилии - в старинных русских родах много татарской крови - эмигрировали. Но другие? Горцы, земледельцы, торговцы, ремесленники, которые в течение 150 лет мирно жили с русским населением, а также с итальянцами, греками, турками, обосновавшимися в Крыму с потемкинских времен?

Последние дни

Вернувшись в Севастополь, мы сразу почувствовали близость фронта: много военных, еще больше беженцев, чем раньше. Папин брат Сережа Манштейн зашел попрощаться: молодой, озабоченный, он очень торопился. Его кавалерийский полк уходил к Перекопу. Лето кончалось неспокойно, в какой-то неуверенности, но повседневная жизнь текла своим чередом.

Сентябрь - бархатная осень в Крыму; обыкновенно погода стоит хорошая. Мы не ходили в школу, мы не умели ни читать, ни писать, и, признаться, мало об этом беспокоились. Большинство учебных заведений было закрыто, и ученики 15-16 лет поступали во флот.

К счастью, 17 октября 1919 года Севастопольский Морской корпус открыл свои двери. Его огромные здания, которые возвышались над Северной бухтой и постройка которых не была еще закончена, пустовали с момента перевода в 1917 году учеников в Петроград. Капитан II ранга 3. В. Берг был назначен «администратором» этих покинутых зданий. Посвятив свою жизнь воспитанию юношества, он не мог примириться  с таким бесцельным бездействием.

Создание во время Гражданской войны Морского училища было дело нелегкое, энергии нескольких человек оказалось недостаточно. Но их поддерживали многие, потому что многие верили в возрождение России и осенью 1919 года,  и даже в октябре 1920 года.

Старший лейтенант Н. Н. Машуков, после встречи с В. В. Бергом, принялся за дело. Адмирал А. М. Герасимов, морской министр при Деникине, дал все полномочия Машукову: «Делайте, что нужно, как можно лучше, ибо вы над этим вопросом больше всех думали». Кредиты были отпущены, работы по постройке начались.

Одной из самых важных задач был выбор преданных делу основных сотрудников. Некоторые преподаватели были штатские: Дембовский, Матвеев и Кнорринг, который опишет Морской корпус в Бизерте  в своей книге «Сфаят»  [15].

Генерал-лейтенант Н. Н. Оглоблинский, «бог девиации»  [16], преподавал астрономию в гардемаринских классах; он был исключительный педагог, спокойный, точный, уважающий свое дело и уважающий учеников. Придет день, когда уже на африканской земле он будет обучать детей. Я очень горда, что была его ученицей. С ним математика была доступна каждому,  и  мне казалось, что нет предмета более ясного и простого.

Преподаватели работали в исключительно трудных условиях. Два года революции превратили юношей в совершенно взрослых людей, приучили их к самостоятельности и развили в них критическое отношение ко всему. Но потерянные годы сказывались и на образовательном уровне гардемаринской роты.

Нелегкая задача выпала капитану II ранга И.В. Кольнеру и его взводным начальникам Д. В. Запольскому, Н.Н. Солодкову и мичману М. Л. Глотову: постепенно очищая роту от непригодных элементов, внушить дисциплину и любовь к флоту этой довольно-таки распущенной команде.

Генерал-майора Александра Евгеньевича Завалишина, бывшего много лет начальником громадного хозяйства богатейшего корпуса в Петербурге, назначили заведующим хозяйственной частью. Все офицеры хорошо знали его немного сгорбленную, расположенную к полноте фигуру, но также его энергию и решительность. Директором был назначен С. Н. Ворожейкин.

На разграбленной территории Юга России было очень трудно собрать всю материальную часть. Все же постепенно, здесь и там, удавалось находить необходимое. Из Одессы было получено постельное и носильное белье. Союз земств и городов предоставил столовую посуду и кухонную утварь. Из частных пожертвований севастопольских жителей удалось составить библиотеку в 3500 томов.

Быстро отстраивалось большое помещение. В октябре 1920 года все было готово, чтобы перевести в него кадет, ютившихся временно во флигелях у берега моря. Владимир Владимирович Берг, кадеты которого уже переносили вещи в новое помещение, описывает этот день [17]:

«Октябрьское солнце сквозь громадные окна заливало белый длинный зал, сто тридцать железных кроватей, стоявших двумя стройными рядами, разъединенными новенькими белыми табуретами и ночными шкафами, бледно-янтарным светом. Большое белое здание ждало в этот день своих новых квартирантов. С завтрашнего дня начнется новый учебный год!»

ЗАВТРА не будет!

ЗАВТРА! Как в страшнейшем кошмаре, ЗАВТРА не будет!

Время остановилось для сотен тысяч людей в Крыму. Для тех, кто так много поработал для Морского корпуса, время шло назад! С отчаянием слушал Владимир Владимирович Берг распоряжения директора: «Остановите сейчас же переселение кадет! Прикажите им укладываться срочно, спешно, без минуты промедления! Сейчас придет баржа. Всю ночь будем грузиться. А рано утром уйдем на линейном корабле «Генерал Алексеев». Объявлена эвакуация!»

Переселение, так весело начатое утром, продолжалось, но в обратную сторону. Весь вечер и всю ночь грузили Севастопольский Морской корпус в железное чрево громадной портовой баржи: учебники, книги для чтения, астрономические, физические, химические приборы, кухонную и столовую посуду, тюки с обмундированием, бочки сала, клетки с курами, петухами и утками, банки с консервами, разные сундуки и корзины... Бессонная ночь!

Настало утро 30 октября (12 ноября по новому стилю) 1920 года. Лишь только солнце показалось, погрузка учеников и персонала началась. Лишь капитан II ранга Берг привел своих маленьких кадет в военном порядке, под звуки горнов, и вид этой бодро идущей части поднял на минуту настроение:

«К ноге! На плечо! Направо! Правое плечо вперед! Шагом марш! Смирно! Равнение направо, господа офицеры!»

«Господа офицеры» - в первый и последний раз в жизни юные кадеты услышали это обращение к ним!

Покидая родину навсегда, они были на одно мгновение офицерами для любимого начальника. Некоторые из них этого никогда не забудут, и никогда не почувствуют они себя апатридами.

Баржа, на буксире у портового катера, с трудом оторвалась от пристани. Все невольно повернулись к корпусу. Высокий белый дворец, широко развернув свои крылья по серой горе холодным белым золотом, бесстрастно смотрел с высоты и все уменьшался в размерах.

На пристани горько плакала одинокая старушка - бабушка кадета . 12 ноября плакала Старая Русь.

Эвакуация

Несмотря на то, что возможность эвакуации обсуждалась, действительность поразила всех своей внезапностью. Когда 28 октября   (10 ноября) 1920 года в 4 часа утра вышел приказ по флоту об эвакуации Крыма, большинство людей не хотели этому верить.

Конечно, для главного командования эвакуация не была неожиданностью. Еще 4 апреля 1920 года были приняты меры для переправки, в случае необходимости, Белой армии в Константинополь. При этом определялись пункты погрузки и численное распределение войск по портам.

Должно оценить по заслугам труды командующих Черноморским  флотом вице-адмиралов Саблина и Ненюкова; начальника штаба контр-адмирала Николя; начальника Морского управления вице-адмирала Герасимова; флагмана инженер-механика Берга; инженер-механика генерал-лейтенанта Ермакова; контр-адмирала Евдокимова и подчиненных им лиц. Благодаря их предварительной работе эвакуация Крыма пройдет в образцовом порядке.

12 октября 1920 года командующим Черноморским флотом и начальником Морского управления был назначен контр-адмирал Кедров,  а начальником штаба   был назначен контр-адмирал Н. Н. Машуков.

27 октября 1920 года были назначены в порты погрузки старшие морские начальники, коим были даны соответствующие инструкции на случай эвакуации. В Евпаторию был назначен контр-адмирал Клыков, Ялту - контр-адмирал Левитский, в Феодосию - капитан I ранга Федяевский и в Керчь - контр-адмирал М. А. Беренс.

30 октября Кедров телеграфом оповестил командиров полков, что пароходы для войск поставлены по портам согласно директивам главкома. Эвакуация может быть обеспечена, только если на Севастополь выступят Первый и Второй корпуса, на Ялту - конный корпус, на Феодосию - кубанцы и на Керчь - донцы. Кедров настаивал на точном исполнении плана дислокации. Таким образом, в два-три дня флот смог спасти почти 150 000 человек.

Даже для большинства моряков падение Перекопа было неожиданностью: фронт был короткий и считался хорошо укрепленным. Действительность же была совершенно иная. Еще 13 июля 1920 года начальник Перекоп-Сивашского района генерал-лейтенант Макеев докладывал в обширном рапорте о всех недостатках обороны Перекопского перешейка.

«Как могли мы до такой степени не знать правды?» - вопрос, который так часто задают себе свидетели великих потрясений, когда все уже кончено!

И как забыть сильную личность Врангеля, который не мог не знать положения? В начале сентября 1920 года он еще надеялся спасти Крым. Было ли это возможно?

Врангель знал цену защитникам Перекопа. Но в каких условиях они боролись!

К моменту катастрофы на Перекопе не было укреплений, способных противостоять огню неприятельских батарей: работы по постройке были постановлены за недостатком материалов. Большую часть артиллерии намечалось ввести в действие в последний момент, так как свободных тяжелых орудий в запасе в Крыму не было. Строительство железной дороги от Юшуня, бесконечно необходимой для подвоза к Перекопу снарядов и снабжения, к осени не закончили. В то время, когда на Севастопольском рейде наконец появился транспорт «Рион», доставивший из -за границы обмундирование, оплаченное золотом адмиралом Колчаком, армия уже замерзала.

Но в сентябре 1920 года Врангель мог еще надеяться на помощь союзников. Удалось ли бы спасти положение? Уже не раз могло главное командование удостовериться, что при военных неудачах не следует рассчитывать на помощь союзников. Поэтому нельзя было допустить, чтобы они почувствовали слабость Белой армии. Вот почему союзникам были показаны хорошо укрепленные позиции у Таганаша, а не знаменитый Перекопский перешеек, который, скорее всего, должен был сделаться ареной боев.

Врангель возложил все надежды на людей.

Как объяснить иначе этот воистину блестящий парад корниловцев на площади Колонии Кронсфельд 1 сентября 1920 года? Люди, дравшиеся почти без передышки с 23 мая, вывезенные потихоньку на тачанках специально для парада прямо из окопов и через полчаса отправленные в те же окопы!

Диву даешься, не знаешь, - сон это или явь. Марсово поле или плац немецкой колонии? Еще минута, и начинается церемониальный марш.

Из записок А.А.Валентинова, 1921 год, об этом параде: «Без конца стройными рядами проходит пехота, проходят люди, идущие в атаку под бешеным пулеметным огнем; по традиции, с винтовкой на ремне, с папиросой в зубах мчится на рысях кавалерия, грохочут батареи в конской запряжке и на мулах...

Старые русские полки!.. Да, это старая русская гвардия, если бы... если бы не эта пестрота мундиров... Вот один прошел в розовой ситцевой рубахе с полотняными погонами, другой - в голубой, вот правофланговый без обмоток  -  серые английские чулки снаружи облегают концы брюк... На мгновение делается больно, обидно. Но стыда, о, стыда нет! Пусть! Пусть весь мир знает, в каких условиях дерется русский солдат. Пусть щелкают затворы камер! Пусть!»

Перекоп

Всему миру известны Ватерлоо и Бородино. Все читали Виктора Гюго, все пели стихи Лермонтова. Но кто помнит события на  Перекопе в октябре 1920 года?

 После заключения мира с Польшей Красная армия могла сосредоточить все свои силы на крымском перешейке. Пять армий, тяжелая артиллерия  -  200 пушек на короткий фронт, интернациональные коммунистические бригады латышей, китайцев, венгров бросились на Перекоп. Отряды Махно присоединились к нападающим. Подавляющее численное превосходство, сильная артиллерия, неожиданно замерзшие воды Сиваша, что позволило красным частям перейти его вброд, - все это окончательно вывело из строя армию, которая, по словам самого Врангеля, «раздетая, обмороженная, полубольная, истекающая кровью отстаивала последнюю пядь родной земли».

Неравный бой начался ночью 27 октября и продолжался три дня (по новому стилю 9-11 ноября). Пробиваясь по направлению к Юшуню, корниловские и дроздовские дивизии, кавалерия донских казаков под командой Калинина шли в беспощадный бой, заранее проигранный.

«Большое поле, покрытое окровавленными трупами, походило на какое-то страшное, бежево-красное озеро. Со стороны добровольцев сами генералы вели свои полки в атаку. Некоторые были убиты, многие ранены. 29-го позиции пали в руки неприятеля, лучшие полки были истреблены», напишет под псевдонимом Д. Новик в своей книге «Нищие рыцари»  Сергей Терещенко, член экипажа эскадренного миноносца «Жаркий».

В бой была брошена кавалерия, чтобы задержать наступление неприятеля и дать время войскам и гражданскому населению погрузиться в портах. Флот выполнил свой долг, позволив эвакуировать Крым в два-три дня, без паники и беспорядков.

Генерал Врангель предупреждал отъезжающих, что он не располагает материальными средствами, чтобы обеспечить их будущее: «Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет… Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье».

Исход

…В Севастополе тревога росла с каждым часом. Кавалерия не могла долго сдерживать наступление красных. Город нельзя было узнать. По запруженным народом улицам все стремились к пристани на погрузку. Большинство магазинов были закрыты, а двери покинутых домов распахнуты настежь. Город пустел.

Чтобы позволить всем погрузиться, еще 1 ноября армия защищала окрестности города по линии фортификаций 1855 года: генерал Скалон - северную часть, от моря до линии железной дороги; генерал Кутепов - от железной дороги до вокзала и дальше к морю. Флоту был дан приказ погрузить эти последние заставы в 12 часов и выйти на рейд в 13 часов.

Врангель лично наблюдал, чтобы никто из тех, кто должен уехать, не был забыт. Эвакуация госпиталей была особенно тяжелой задачей. Транспорт «Ялта», предназначенный для раненых, был перегружен, но их оставалось еще много.

Генерал Шатилов пришел с рапортом: «Англичане обещали взять пятьдесят раненых, но это капля в море; во всяком случае невозможно увезти всех...»

Врангель нетерпеливо его прервал: «Раненые должны быть вывезены все, и они будут вывезены... и пока они не будут вывезены, я не уеду».

2 ноября Врангель удостоверился, что все войска погружены, что сейчас грузятся последние заставы. Тогда только появилась на Графской пристани его высокая фигура в серой офицерской шинели  и фуражке корниловского полка. Почти у самого берега он повернулся к северу, в направлении к Москве, и, сняв фуражку, перекрестился и низко поклонился Родине в последний раз.

В 14 часов 40 минут катер отчалил от пристани и, медленно обогнув с носа крейсер «Корнилов», приблизился к правому борту. У Андреевского флага видна высокая фигура в серой шинели. Похудевшее, осунувшееся лицо, образ железного рыцаря средневековой легенды.

Находясь в постоянной связи с французским адмиралом Дюменилем, Врангель лично удостоверится, что эвакуация Ялты, Керчи и Феодосии прошла благополучно. Только тогда отдаст он приказ № 4771, в котором говорится: «Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке. Ушло 120 судов, вывезено около 150000 человек. Сохранена грозная русская военная сила».

Эти 120 судов составляли армаду, в которую, кроме военных кораблей Черноморского флота, входили транспорты, пассажирские и торговые корабли, яхты, баржи и даже плавучий маяк на буксире. Спасать население пришли также суда из Варны, Константинополя, Батуми и даже из Архангельска и Владивостока.

Французский адмирал Дюмениль на судне «Вальдек Руссо» с миноносцами и буксирами сразу же покинул Константинополь, спеша на  помощь Крыму.  Французские морские офицеры!  Выражение им симпатии и уважения тем более ценно, что в будущем унижения не будут редкостью. Некого будет даже за это винить; просто вы становитесь беженцами, и люди как-то незаметно для самих себя считают себя вправе говорить с вами по-другому.

Интересно, что мог думать генерал Врангель, читая письмо представителя Франции де Мартеля от 1 ноября: «как единственно возможное, русским офицерам, преимущественно специалистам, перейти на французскую службу, для чего придется принять и... французское подданство».

Проще говоря, не потеряв еще свою родину, искать выгодную замену! Мог ли Врангель сообщить об этом предложении людям, против своей воли покидавшим страну, которую они любили; морякам, чей бело-синий Андреевский стяг покидал навсегда колыбель Черноморского флота под бронзовым взглядом Нахимова, Корнилова и Лазарева?!

«Я не могу бросить свой корабль…»

В ноябре 1920 года эскадренный миноносец «Жаркий» стал одним из кораблей Русской эскадры, которая ушла с тысячами жителей Крыма на борту кораблей в Константинополь. Моряки считали, что они вернутся в Севастополь, как только перевезут людей…

– Помню сильный ветер в ноябре 1920-го в Севастополе, когда начался исход из Крыма Белой армии, – рассказывает Анастасия Александровна. – Я и сейчас вижу толпы людей, в руках  узлы, чемоданы, баулы… И маму с корзинкой в руках, где были наши единственные ценности: иконы, фотографии и рукопись…

Вспоминая об этих последних севастопольских днях, я, как на большой картине, вижу   людей, куда-то озабоченно стремящихся. Но не помню ни паники, ни страха. Может быть, оттого, что мама умела  в самые драматические минуты сохранять и передавать нам, детям, свое спокойствие. А скорее всего, она умела скрывать собственный страх. До последней минуты мы не знали, как уедем. «Жаркий» стоял  в доках с разобранными машинами. Папа получил приказ его покинуть и перевести экипаж на «Звонкий». Его возмущению не было конца: «И не говорите, что я потерял рассудок! Я моряк! Я не могу бросить свой корабль в городе, в который входит неприятель!»

Пока все грузились, мы сидели дома, а папа упорно добивался в штабе, чтобы миноносец был взят на буксир. На все аргументы у него был ответ: «Машины разобраны… Я остаюсь без механиков, которые не хотят покинуть Севастополь? Я найду людей, и  мы сами соберем машины в дороге. Я прошу только, чтобы меня взяли на буксир».

После разговора с Кедровым он добился своего. Вернувшись на «Жаркий», не теряя времени, он послал людей вернуть с заводов отдельные части разобранных машин. Это было самое спешное. Надо было также снабдить корабль самым необходимым: хлебом, консервами, нефтью... Надо было брать все, что возможно, в портовых магазинах, так как в дороге ничего нельзя будет купить: бумажные деньги окончательно теряли свою стоимость.

30 октября мы узнали, что «Жаркий» будет взят на буксир «Кронштадтом», большим кораблем-мастерской.

31  октября к вечеру почти все корабли были на внешнем рейде, и мы увидели, что и «Кронштадт», грузно переваливаясь на волнах, тоже направляется к ним. Миноносцы, стоявшие у пристани около «Жаркого», в свою очередь двинулись в путь. Вскоре мы остались совершенно одни...

Прошло столько лет, но я ничего не забыла. Помню эти  последние часы на Корабельной стороне…

Багажа у нас почти не было. Вещи собрали быстро. Все самое дорогое из знаменитой корзины не вынималось. Вместе с рукописью и фотографиями мама бережно хранила в ней выкроенный, но так никогда и не сшитый корсаж из золотистого атласа, усеянный бархатистыми розами. Было что-то сказочное в этом куске материи, и годами, открывая корзину, вспоминала я принцессу, только ночью становившуюся ослепительно красивой в бальном наряде цвета солнца.

Ульяна Федоровна, ее муж, их шестеро детей остались в Севастополе... Что стало с ними после нашего отъезда? Позже мы узнали, что ни честная бедность, ни даже принадлежность к пролетариату не были достаточными основаниями, чтобы избежать расправы...

Последнее горестное воспоминание: молодой кавалерист успел нас известить, что он видел, как погиб папин брат Сергей Манштейн. Раненый, он упал  в бою с лошади и был сразу же зарублен. Ему не было и 25 лет...

Ожидание неизвестности

Анастасия Александровна протягивает мне письмо, которая она получила от Олега Николаевича Шубакова, свидетеля тех событий в Крыму. Ему было, как и Насте, 8 лет:

«Помню причалы Керченского мола. Настал трагический момент расставания с Родиной. Я, конечно, не осознавал положения, мне еще не было и 9 лет. Была темная дождливая ноябрьская ночь. На мол стекались и грузились военные и гражданские. Допускались к посадке по пропускам. Подъехали и мы на подводе, помогал сторож редакции.

Нам назначили для погрузки старенький угольный транспорт «Самара». Поднимаясь в темноте по крутому скользкому трапу на высокую корму, папа поскользнулся и упал, к счастью не мимо трапа. На судне разместились в угольном трюме. Меня поместили под лестницей на нашем плетеном сундуке (корзине). Мне было вероятно удобнее, чем тем, кто сидел на вещах в трюме, коленями вплотную друг к другу.

На утро вышли в море. Судно было без балласта, поэтому на палубу выпускали по-очереди, человек по двадцать. Дежурный по палубе не позволял переходить одновременно на один борт, т.к. судно кренилось. Воды не было. Выходившие на палубу брали с собой кружки, в которые собирали стекающую дождевую воду. Военные бросали винтовки за борт.

Один из друзей папы по редакции не устоял и возвратился на берег. Он был расстрелян сразу же по приходу красных 16 ноября… Вероятно, та же участь ожидала бы и моего отца».

Продолжу записанный рассказ Анастасии Александровны…

 - Мы простояли два дня у пристани, ожидая, чтобы нас взяли на буксир. Все вокруг нас было в движении; никогда, вероятно, не видел севастопольский порт такого скопления судов и людей.

Перегруженные войсками транспорты, глубоко осев в воду, направлялись к внешнему рейду. Помосты у пристани дрожали под тяжелыми шагами грузившихся полков. Казаки расставались со своими лошадьми.

К вечеру 31 октября (13 ноября по новому стилю) небо над городом озарилось красным заревом пожара. Это   горели склады американского Красного Креста. Долго еще отблески пожара освещали небо, и траурный звон колоколов севастопольских соборов сопровождал отбывающих.

В этом безудержном движении мы были приговорены к полной неподвижности: «Жаркий» со своими разобранными машинами и пассажиры, тесно расположившиеся в узком пространстве маленького миноносца, - около тридцати женщин и детей со своим скромным багажом. Устраивались, как могли, на палубе, в кают-компании, на койках кают и в кубрике.

В маленькой папиной каюте мы могли спокойно расположиться на одеялах на полу, не боясь, что на нас наступят. Мы были «у себя», и, несмотря на голые, серой краской выкрашенные металлические переборки, несмотря на тесноту, я почувствовала себя в полной безопасности. Вероятно, оттого, что здесь, более чем где-либо, мы были «у папы».

На маленькой письменной доске перед иллюминатором стояла фотография Государя Николая Александровича в белой морской форме; над койкой - большая икона Спасителя. Папа спас ее с тонувшей баржи...Пройдут года... Другие войны... Другие переезды... Но икона останется в семье.

Я рассказываю  об этих далеких временах в спокойной семейной обстановке, прошлое в моей памяти тесно сплетается с настоящим, а годы, прожитые на чужой земле, смягчили мою боль.

Прошло время, когда после острого горя потери близких, с которым так трудно смириться, снова оживают их лица в «тихом пристанище духовного спокойствия».

Кто знает? Может, когда-нибудь перед Образом Спасителя при тихом свете лампады кто-нибудь подумает обо мне? Может быть,  он даже полюбит дорогие мне слова Жуковского?

Сколько  раз Анастасия Александровна повторила эти слова во время записей ее разговоров:

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской - их нет.

Но с благодарностию - были.

Эти слова великий поэт написал 16 февраля 1821 года.   Сто лет спустя  эти слова так часто вспоминали русские люди, оказавшиеся далеко от Родины, на африканском берегу. И мы, современники,  вспоминаем эти поэтические  строчки, думая об ушедших от нас родителях, других близких и родных, друзей  и подруг, тех, кто «своим сопутствием» нашу жизнь, наш свет «животворили»… 

Прощай, Севастополь!

Анастасия Александровна берет в руки одну из книг и раскрывает ее на заложенной странице.

– В своем последнем послании к населению Врангель пишет: «Судьба уезжающих абсолютно неизвестна, никакая иностранная нация не согласилась нас принять. В этих условиях правительство Юга России вынуждено советовать всем тем, кто не должен обязательно уезжать, обдумать это положение. Оно предупреждает беженцев, что не имеет никакого способа им помочь ни в переходе, ни после».

– Эвакуация была приготовлена, - спокойно и уверенно добавляет Анастасия Александровна. – Было распределено, из какого порта Крыма уйдут какие корабли и какие воинские части. Паники не было никакой. Мне было  тогда 8 лет, но я все  помню. И особенно последний день – утро 14 ноября 1920 года. Накануне уже большинство кораблей находились в море, а люди еще грузились. В 17 часов все колокола церквей Севастополя начали погребальный звон…

Капитан 2-го ранга, командир подводной лодки «Утка» Нестор Монастырев в своей книге воспоминаний «Записки морского офицера» оставил такие пронзительные от боли  слова:

«Такого еще не было: флот покинул Севастополь! Душа оставила тело… Да, Севастополь остался однажды без кораблей. Но тогда – в первую Крымскую оборону – корабли ушли на дно родной бухты, а не в чужие порты… В  смутном 18-м  году Черноморский флот впервые, как и всю страну, разделили на красных и белых. Красная частица самозатопилась в Цемесской бухте, а белая – покинула через два года воды Черного моря, ушла в Константинополь, а затем в Бизерту…

         Я получил приказ следовать в Босфор и при входе в пролив поднять французский флаг. Мне объяснили, что Франция берет остатки нашего флота под свою защиту. Утром 17 ноября опустился густой туман, который держался до 9 часов утра. Затем солнце рассеяло туман и осветило Севастополь…

Корабли и пароходы выходили в море, начав долгий путь трагической русской эмиграции. Даже море присмирело, как бы желая дать нам последнее утешение на нашем крестном пути. Малым ходом «Утка» стала выходить из гавани. Все, кто мог, вышли на верхнюю палубу. Последний раз сверкали для нас золоченые купола и кресты русских церквей…

Прощай, Родина, прощай, моя Отчизна! Прощай, Севастополь, колыбель славного Черноморского флота!»

Глава четвертая.

ЧЕРНОЕ МОРЕ, ЧЕРНАЯ БЕЗДНА

Анастасия Александровна снова возвращается к пережитому в те дни и ночи далекого двадцатого года:

 – Миноносец «Жаркий» стоял около Графской пристани. Папа с матросами продолжал его ремонтировать. Кто-то сказал: «Манштейн – вы сумасшедший!» А отец опять ответил: «Моряк не оставит свой корабль!» Корабли уходили один за другим, а его миноносец все еще стоял у пристани. Так и не получилось у отца завести машину.

14 ноября около полудня, когда мы были еще у пристани, за нами пришел буксир и повел нас на внешний рейд, чтобы пришвартоваться к «Кронштадту».  Папа и его старший офицер получили распоряжение вести  в Константинополь   другое судно…

Вечером мы вышли в море: огромный «Кронштадт», тащивший  наш маленький «Жаркий», а за ним два подводных истребителя и парусную яхту; эти последние без экипажа. «Жаркий» был под командованием инженер-механика Бантыш-Каменского. С самого начала чувствовалось, что трудностей не избежать. Ночь была темная – на «Жарком» не было электричества, и бумажные бело-красно-зеленые фонари не могли заменить бортовые огни. Еще потеряннее казались мы в сравнении с огромной освещенной массой «Кронштадта» перед нами.

Измученные этим бесконечным днем, мы  устраивались на ночь. В нашей каюте, прижимая Бусю к себе, я начала засыпать. Мама все время наклонялась к Люше и Шуре, изнемогавшим от приступов кашля. Вдруг страшный удар, от которого весь корабль, казалось, встал на дыбы. В одну минуту все вскочили. Через открытую дверь на верху трапа я увидела море в огнях, обметаемое лучами прожекторов; доносились крики утопающих и резкие приказы.

Как произошло столкновение двух кораблей, никто точно никогда не узнает. Болгарское судно «Борис» совершило неожиданный маневр и  в последнюю минуту встало прямо перед носом «Кронштадта».

Теперь «Борис» тонул. Моряки с «Жаркого» тщетно старались предупредить «Кронштадт», который, дав задний ход, наседал на «Жаркий», продолжавший свой бег вперед... Матросы старались сдержать удар чем могли... В несколько мгновений радиоантенна и рея большой мачты рухнули, шлюпки были раздавлены, рубка помята.

Наша первая ночь в море чуть не стала для нас последней, как и для «Жаркого». Но наши мыканья на этом не кончились. Погода продолжала портиться…

Шторм и икона

На другой день разразилась буря!  [18] Тросы начали лопаться. Старый боцман на вопрос: «Тросы будут держаться?» ответил: «Может, будут, а может, не будут»…

Мордвинов, командир  «Кронштадта», на борту которого было около трех тысяч человек, видел, как лопались тросы, как «Жаркий», тоже с людьми на борту, исчезал в темных волнах, но он также знал, что на «Кронштадте» мало угля, и его может не хватить до Константинополя. Но снова и снова  «Кронштадт» разворачивался, искал «Жаркого», находил, снова матросы крепили тросы, и снова огромный «Кронштадт» тащил маленького «Жаркого» на буксире… Четыре раза рвались концы…

– И наступил момент, – продолжает вспоминать Анастасия Александровна, – когда Мордвинов отдал приказ пересаживаться. Нас поднимали по веревочным лестницам на борт «Кронштадта»… над волнами....Мама спрятала на груди нашу маленькую собачку Бусю, начала подниматься с нею… Представляете, шторм, лестница, хрупкая женщина и эта маленькая собаченка, которая сидела тихо-тихо….

Навсегда запомнилась мне эта пересадка.

Малюсенький «Жаркий», пришвартованный к огромному «Кронштадту». Веревочные штормтрапы, болтающиеся над бушующим морем. Казалось, буря все сорвет, все унесет. Женщины и дети с трудом удерживались на качающейся, залитой водой палубе. Надо было подниматься по высокой вертикальной поверхности борта «Кронштадта».

Ясно вижу лица и руки людей, которые сверху, низко склонясь через фальшборт, тянулись, чтобы принять детей из рук поднимавших их моряков. Чудо, что никто из ребят не упал в воду! Зато узлы с последними пожитками исчезли в волнах. Но кто мог о них думать в такой момент?

И вот мы  живы и здоровы на устойчивой палубе «Кронштадта», забыв уже пережитое около мамы, которая все еще прятала в своей меховой муфте маленькую, тихонькую Бусю…

Анастасия Александровна замолчала. Наступила тишина. И только было слышно, как завывал холодный  ноябрьский ветер за окном ее бизертинского дома. Как  тот ветер, много лет назад, в бушующем Черном море…

Я взял в руки ее книгу и дочитал  на открытой странице…

«Кронштадт» - после «Жаркого» во время бури - не мог мне казаться кораблем. Это был какой-то громадный улей, переполненный разнородной публикой, кочующей по палубе, по коридорам, разговаривающей на трапах и в которой можно было даже потеряться. Лучше было не покидать нашего уголка на койке, и день тянулся очень долго, а вечером большие крысы, примостившись под подволоком, смотрели нам в глаза.

Как сильно переживают иногда дети тяжесть людского горя! Мне было тогда только восемь лет, но самым горьким воспоминанием из пережитого в эти сумрачные дни осталось в моей памяти измученное лицо старого военного, жена и сын которого, психически больные, путешествовали запертыми в отдельном помещении. Иногда их смутные силуэты виднелись через тусклое стекло.

Переход по Черному морю  от Севастополя до Константинополя оказался исключительно тяжелым. Но, как это ни странно, именно с этих пор зародилась во мне любовь к морю. Никогда не казался мне Божий мир таким беспредельным, как в те далекие дни на маленьком, переполненном народом «Жарком», когда, переступив высокий железный порог каюты, я поднималась по крутому трапу, чтобы взглянуть на кусочек голубого неба.

Я помню высокую фигуру Сергей Терещенко, который позже опишет наши скитания в своей книге «Нищие рыцари», помню и тот сказочный апельсин, который он вынул из своего мешка, чтобы дать его мне».

Пусть простит  меня дорогой читатель за то, что, признаюсь, не смог сдержаться. Я посмотрел на Анастасию Александровну, на ее сухие глаза и строгое выражение ее лица. Я увидел женское лицо с русской иконы, и отвернулся: слезы текли из моих глаз. Но что стоят они по сравнению с теми слезами, которые выплакала она, ее мама и  тысячи людей, попав в водоворот Революции и Гражданской войны, которая развела их по разные стороны баррикад? Что стоят они по сравнению с теми слезами, которые выплакала жена старшего лейтенанта Императорского флота Александра Манштейна?

Я услышал снова голос Анастасии Александровны, который отвлек меня от печальных размышлений…

– Так Буся с нами доехала до Бизерты. И она была с нами до1924 год, года всех разлук. Мы так плакали, когда умерла наша любимая маленькая Буся. Как выразить горе, когда ее маленькое тельце исчезло в водах Бизертского канала.  Такое маленькое тельце... но столько верности, любви и понимания!

– А что случилось с «Жарким»?

– «Кронштадт» тащил его на буксире, но Мордвинов сказал: «Если оторвется, больше искать не будем!» И тогда  Демиян Чмель, наш боцман,  прибег к последней мере: – Анастасия Александровна улыбнулась своей доброй улыбкой, – он привязал икону Николая Угодника с миноносца «Жаркий» к веревке и спустил ее в воду. И «Кронштадт» шел вперед, таща за собой «Жаркого», беспомощного, без машин, без матросов на борту, до самого Константинополя, на буксире и с верой старого боцмана в Николая Угодника…

Константинополь

Рассказывает Анастасия Александровна…

 - Переход через Черное море продлился менее недели, хотя мне казалось, что мы месяцами боролись с бурями.

Папа, прибывший в Константинополь раньше нас, снова вернулся  на борт «Жаркого», и мы с ним чувствовали себя снова «дома». Буся словно поняла, что ей не надо больше прятаться; Люша и Шура почти перестали кашлять. Мне даже удалось объесться сладкими, приготовленными на бараньем жире турецкими пирожными.

Несмотря на то, что на большинстве судов был уже поднят желтый карантинный флаг, папа с мамой смогли побывать в городе.

Они вернулись оживленные, почти веселые, и мама рассказывала, смеясь, как папа потерял одну из туфлей, которые выдают посетителям при осмотре Айя-Софии. Он стоял на одной ноге, стараясь до нее дотянуться и не решаясь дотронуться до пола необутой ногой из боязни оскорбить мусульманские обычаи. Они были еще под впечатлением от этого города, который для русских всегда был сказочной Византией, а теперь полностью находился во власти союзников, которые жестоко давали чувствовать свою победу туркам, нашим вчерашним врагам, а сегодня нашим сотоварищам по несчастью, которые встречали нас с сочувствием и готовностью помочь.

Оживленный, многонациональный восточный город, блестящие военные мундиры, элегантные туалеты на террасах Перы и Палаты, посольства, эскадры французская, английская, американская - всесильные в водах Босфора... и рядом столько нищеты!..

На углу одной из улиц родители встретили Серафиму Павловну Раден: она продавала ковер, на покупку которого так долго копила деньги еще на берегах Балтики.

Эта стоянка в Константинополе позволила «Жаркому» обрести свой привычный вид. Все пассажиры с него сошли, и папа с экипажем работал над сборкой машин. Нам оставалось только ждать; не нами решалась наша судьба. Но каким тяжким было ожидание для тех, кто на перегруженных кораблях был лишен самого элементарного удобства! Как размещались они на «Владимире», большом пассажирском транспорте, который, будучи рассчитан на 3000 человек, имел на борту 12 000?! Голод, отсутствие гигиены, начинающиеся эпидемии не позволяли долго ждать.

Французское правительство отдавало себе в этом отчет и признавало свои обязательства по отношению к правительству Юга России. Еще до эвакуации, 6 ноября 1920 года [19], французский морской министр предупреждал адмирала де Бона, командующего французскими морскими силами в Константинополе:

«Поскольку вы не располагаете достаточными средствами, договоритесь с адмиралом де Робеком о британском содействии».

Но 12 ноября главный комиссар Франции в Константинополе Дефранс дал знать своему правительству, что Лондон предписал адмиралу де Робеку... полную нейтральность. Он это подтвердил немного позже:

«По словам английского главного комиссара, представительство Его Величества не хочет принять никакую ответственность в этом деле. Что касается судьбы беженцев, он заявил, что вся ответственность ложится на Францию, которая признала правительство Врангеля».

Франция не отказалась от своих обязательств. Переговоры с представителями Балканских стран позволили высадить армию и штатских:  добровольцы будут интернированы в Галлиполи, донские казаки - в Чатальдже около Константинополя, кубанцы - на Лемносе.

Золотое кольцо за апельсин

– Константинополь… Этот город для меня остался в памяти на всю жизнь. Сказочное, яркое, цветистое воспоминание! – вспоминает Анастасия Александровна. –  После бурных ночей Черного моря бухта Мода при входе в Мраморное море представилась неожиданной картиной спокойных глубоких вод, залитых солнцем. Это скопище кораблей всех размеров, от броненосцев до моторных катеров, от больших пассажирских кораблей до барж, было настоящим плавучим городом.

За исключением миноносца «Живого» [20], близнеца «Жаркого», исчезнувшего в Черном море, которого, несмотря на поиски, никогда не нашли, все корабли собрались в бухте Мода - это было собрание кораблей, не имевшее примера в истории.

Попали, как в другой мир – масса людей сидят в кафе, смотрят по сторонам, спокойная жизнь, люди беззаботны. А мы голодали. Для взрослых, да и для меня было очень тяжело – когда на вас смотрят, как на отщепенцев. Турки все господами такими важными сидят в кафе и на нас смотрят.

В Константинополе оказались тысячи русских… Французы нас поддержали, англичане отказались, Сербия, бедная и маленькая Сербия, приняла русскую армию, приняла русских как братьев… Турки к нам отнеслись  тоже с симпатией. "Русские тоже в несчастьи", говорили турки, которым  было тяжело под оккупантами, под Антантой. Хотя…

Когда мы были на рейде, масса лодок подъезжали нагруженные апельсинами, халвой. Но денег-то у нас не было. Даже драгоценностей у мамы не было. А были мамы, которые снимали золотое кольцо, привязывали на веревочку и опускали его. Торговец  брал кольцо и поднимал кило апельсинов... И дама раздавала апельсины детям и плакала...»

Рассказывая  эти печальные подробности, Анастасия Александровна сохраняла спокойствие. Но в этом спокойствии чувствовалась тайная, звенящая боль об увиденном, пережитом, утраченном и потерянном, о том, что она запомнила. И она очень хотела, чтобы видеокамера запечатлела ее рассказы навсегда…

Курс – в Африку

Турция,  побежденная союзница Германии, была оккупирована войсками Антанты – военными союзниками России. Сухопутные войска разместились лагерем на пустынном острове Галлиполи. Турция, Сербия, Болгария, Румыния и Греция соглашались принять гражданское население. Оставался флот. Адмиралы Дюмениль и де Бон предлагали послать флот в Бизерту…

Из телеграммы  адмирала де Бон 28 ноября: «Военный флот, имея на борту приблизительно 6000 офицеров и членов экипажа, не может здесь оставаться. Я прошу разрешения немедленно направить его в Бизерту».

Но, как ответил министр  иностранных дел  Франции Жоржа Лейга, «отправка русских в Тунис сопряжена с непреодолимыми трудностями». Военный французский порт Бизерта существовал только с 1895 года. Франция, несмотря на установленный в 1881 году в Тунисе протекторат, долго не решалась приступить к его постройке, опасаясь международных осложнений с Англией и Италией. В 1919 году вопрос обострился с заходом в Бизерту австрийской эскадры. В 1920 году положение по-прежнему было сложное, но, не находя другого выхода, Совет министров Франции согласился 1 декабря направить русские военные корабли в Бизерту.

 – Переход через Средиземное море от Константинополя до Бизерты оказался для нас неожиданной и приятной переменой обстановки, -  рассказывает Анастасия Александровна. – Пассажирский пароход  «Великий князь Константин», принадлежавший  русской компании РОПиТ, вышел в море одним из первых, погрузив семьи моряков.

Мы разделяли просторную каюту с женой и маленьким ребенком Бантыш-Каменского. Наконец можно было гулять по палубе, сидеть в удобных креслах под тентом, есть в настоящей столовой. Вечером в большом зале под ярким светом хрустальной люстры собирались кружки любителей музыки, пения, шахматной игры. Днем везде царили дети.

Среди них можно было видеть маленькую худенькую девочку с короткими светлыми кудряшками, неразлучную с черненьким тойтерьером.

– Я вспоминаю девочку лет семи с хорошенькой мордашкой, обрамленной густыми темными локонами. Мы смотрели друг на друга, не решаясь заговорить, рисуя пальцем узоры на мутном стекле люка…

 «Константин» пересекал Эгейское море, сказочно глубокое. Множество островков, где у самого берега белые дома походили издалека на большие белые камни под солнцем. Яркая картина архипелага!  Мы плыли к стране древнего Карфагена. Эней когда-то плыл той же дорогой, и Одиссей доплыл до Джербы, острова лотофагов. Все это впоследствии будет для меня тесно связано с историей Туниса, куда так неожиданно занесла нас судьба.

Иногда «Константин» заходил в порт. Мгновенно множество лодок окружало пароход. Горы халвы, апельсинов, сухого инжира, рахат-лукума, очень белого, - чего только в них не было! Трудно было устоять! Некоторые дамы, у которых оставались еще драгоценности, спускали на веревочке   браслет, чтобы поднять...  апельсины...

Через десятки лет можно было еще найти в лавчонках приморских городов вышедшие из моды драгоценности, от которых так веяло старой Россией!

– Стояла исключительно хорошая погода!  Ветер стал свежеть, когда мы вошли в Наваринскую бухту.   Здесь почти сто лет тому назад произошел знаменитый Наваринский бой против турецкого флота. Встреча с Наварином, встреча с великим, славным прошлым переживалась всеми особенно обостренно в эти дни изгнания Андреевского стяга, салюта которому больше не полагалось даже от союзников…

– Редко кто из побывавших в Наварине мог забыть эту встречу с родной историей, – делится воспоминаниями Анастасия Александровна. –тУченики Морского корпуса, проходя на «Алексееве», посетили маленькое кладбище [21]; а десятки лет спустя ученики-курсанты Морского училища имени Фрунзе, в плавании на «Перекопе», еще под красным флагом, слушали на рейде в Бизерте мои воспоминания о тех далеких временах! И у всех нас перед глазами стояла одна и та же картина. Был среди курсантов  молодой художник, и есть теперь в Петербурге большое полотно, на котором Андреевский стяг высоко развевается над Наваринским сражением.

Когда мы покидали Наварин, погода стала портиться. Небольшой пассажирский пароход начало сильно качать. Советы молодых офицеров дамам - «побольше харчить» - не имели никакого успеха. Но мама, как жена моряка, твердо уверовала в данный ей совет, и надо сказать, что она действительно никогда не страдала морской болезнью и что нас, детей, тоже никогда не укачивало.

...«Нервы разошлись» - выражение, которое я услышала, кажется, в первый раз на «Константине» и которое осталось для меня навсегда связано с   легкой жизнью и отсутствием настоящих забот.

Анастасия Александровна напоминает, что в Константинополе «любящим парам долго раздумывать не приходилось: за моряками, уходящими в Бизерту, могли следовать только лица, принадлежащие к их семье». В своей книге она пишет:

 «Надо было расставаться или венчаться, и в эти несколько дней на эскадре сыграли много свадеб. Молодоженов сразу же разлучили. В то время как мужья оставались на военных судах, их молоденькие жены были посажены на «Константин». У них-то «нервы и разошлись». Бурное море, густой туман, богатая фантазия и несдержанность молодости!

Кто-то закричал, что «Дерзкий» несется прямо на нас... Поднялся шум, крики, кто-то громко зарыдал...

– Молчать! Кликуши по каютам!

Неожиданный окрик капитана мгновенно разогнал взволнованную толпу. Бедный, всегда такой вежливый капитан! На другой день он сконфуженно просил извинения…»

Последние позывные SOS…

Эскадра, не принадлежавшая больше никакому государству и находящаяся под покровительством Франции, шла под конвоем французских кораблей. Андреевские стяги реяли за кормой, но на грот-мачтах взвивались французские флаги. Первый конвой, вышедший из Константинополя в декабре 1920 года, находился под начальством Бергасса Пти-Туара,  командира французского крейсера «Эдгар Кине» («Edgar Quinet») и состоял из четырех дивизионов: с заходом в гавань в Наварине и Аргостоли.

Второй конвой состоял только из двух дивизионов. Покинув Константинополь в январе 1921 года, разбросанные бурей корабли этого конвоя дошли до Бизерты только  между 14 и 17 февраля. Почему же корабли покидали надежные убежища в портах, несмотря на штормовую погоду?

–  Всем было известно, каким опасностям подвергается Черноморский флот, который по прибытии в Константинополь был переименован в Русскую эскадру под командованием вице-адмирала Кедрова, –  отвечает Анастасия Александровна. – К тому же все корабли были в плохом состоянии и без опытных экипажей. Переход совершался в самое ненастное время года, и надо было ожидать неизбежных бурь. Но ввиду сложившихся обстоятельств выбора не было.

И  «Жаркий» чуть не затонул! На буксире у «Голланда», у которого самого машина была не в порядке, он вдруг лег на левый борт, и один из буксирных тросов оказался у него под кормой. Огромные волны, прокатываясь по палубе, снесли  все: бочки с нефтью, динамо-машину, прожектор с мостика. Пожар начался  в кают-компании...  И в эти безысходные минуты... зловещий, срываемый бурей, призыв о помощи: «SOS»; «SOS» …

Это были последние позывные французской  канонерки «Бар ле Дюк»… Конвоирующей второй конвой «Бар ле Дюк» затонуло в ночь с 14 на 15 декабря 1920 года у мыса Доро. Из французских моряков мало кто смог спастись!

Запасы угля были очень ограничены, а так как вход в иностранные порты запрещался, необходимо было выработать точный календарь встреч - мест и чисел - для загрузки топливом. Все эти сложные задачи были разработаны общим франко-русским командованием, которое установило план маршрута: его требовалось придерживаться, несмотря ни на какие обстоятельства.

Редкие исключения имели чисто технические причины. Так, например, французы  были вынуждены разрешить второму дивизиону вернуться на одну ночь в Аргостоли: застигнутые ураганом при выходе из этого порта «Звонкий», «Зоркий», «Алмаз», «Якут» и «Страж» получили серьезные повреждения и тоже посылали сигналы «SOS»…

«Русские корабли шли дорогой Энея и Одиссея!»

– Что  русские корабли дошли до Бизерты, кажется чудом! Чудом, которым мы обязаны нашим  и французским морякам, – рассказывает Анастасия Алекседровна. –  Помню, 23 декабря 1920 года мы увидели с палубы этот тунисский порт, в котором многим из нас предстояло прожить всю жизнь. Мы пришли одни из первых...

Николай Кнорринг, историк, вместе с Настей находившийся на борту парохода "Великий князь Константин", пишет в своей повести «Сфаят»  [22]: «Рано утром мы входили в Бизерту. Прошли каналом, который соединяет большое внутреннее озеро с морем. Справа развернулась пальмовая аллея перед пляжем. Вокзал с башней в мавританском стиле. Вдали казармы, тоже восточные по виду. Перед нами развертывался городок чистый, живописный… Вместе с любопытством рождался вопрос: что будет с нами?»

Анастасия Александровна добавляет: «Когда, огибая волнолом, «Великий князь Константин» вошел в канал, все способные выбраться из кают пассажиры были на палубе. Мы тоже были там, рядом с мамой, и я думаю, что мы могли бы послужить прекрасной иллюстрацией к статье о бедствиях эмигрантов: измученная молодая женщина – маме было около тридцати лет – в платье, уже давно потерявшем и форму, и цвет, окруженная тремя исхудавшими до крайности девочками... Не хватало только папы, но в этот раз мы знали, где он. Миноносец «Жаркий», которым он командовал, покинул Константинополь со вторым конвоем.

После всех опасностей и лишений длительного перехода по Черному и штормовому в это время года Средиземному морю мы дошли наконец до нашей последней стоянки.

Просторный залив, изогнувшись между Белым мысом и мысом Зебиб, был залит солнечным светом. Было тихо и удивительно безветренно…  Вне сомнения, появление целой эскадры, где на военных кораблях женщины и дети были, как у себя дома, стало необычным событием для жителей маленького городка, которые смотрели на это зрелище с интересом и даже с симпатией. Для нас же после всего пережитого этот последний причал казался залогом более спокойного, хотя и неизвестного, но радужного будущего. Давно уже наши родители привыкли жить настоящим, а дети вообще никогда не заботятся о завтрашнем дне. Мы с интересом разглядывали пляжи и пальмы, новенькие дома и минареты мечетей и красочную толпу вдоль оживленной набережной – много красных фесок и белых широких восточных одеяний среди строгих костюмов и военных мундиров.

Мы приветствовали появление каждого нового корабля. Праздником стал день 27 декабря, когда за волнорезом появились огромные башни линкора "Генерал Алексеев". Он доставил в Бизерту гардемаринов и  кадетов Севастопольского морского корпуса. Особенно торжественно был отмечен приход флагманского старого трехтрубного крейсера "Генерал Корнилов" [23]. Командующий эскадрой вице-адмирал Кедров со своим штабом стоял на мостике крейсера и приветствовал каждое русское судно, уже стоявшее в порту. К 29 декабря суда, покинувшие Константинополь с первым конвоем, были в Бизерте. После этого Кедров сдал командование эскадрой контр-адмиралу М.А. Беренсу и выехал в Париж. Начальником штаба был назначен контр-адмирал Александр Тихменев.

Приведу также свидетельство из книги В.Берга: "Что такое Бизерта? Бизерта - это сказка, пятилетний сон, красивый и фантастичный. Бизерта – это море, как беспредельный темно-синий сапфир в оправе золотых берегов, песков пустыни... Бизерта – это белый город с куполами магометанских мечетей и готического католического храма... Бизерта – это зеленый оазис среди песчаных холмов и гор... В глубине, в оправе серых гор, покрытых лиственными лесами, овальным зеркалом лежит большое озеро... " [24].

Итак, рано утром 23 декабря 1920 года «Великий князь Константин» вошел в бизертский порт. Обогнув волнорез, поврежденный немецкой миной, он шел вдоль канала...

Анастасия Александровна продолжает свой рассказ:

 – Мы стояли на палубе и смотрели на маленький, чистенький, живописный и спокойный город, европейской части которого было только 25 лет... «Константин» отдал якорь у противоположной стороны канала, у южного берега, который казался малонаселенным. Никто из беженцев не понимал, почему французы выбрали для стоянки именно это место. Только много позже я узнаю с удивлением, что французское правительство, соглашаясь принять русский флот в Бизерте, рекомендовало адмиралтейству принять меры предосторожности... против «большевистского вируса».

На русских судах сразу же были подняты желтые карантинные флаги - самый верный способ помешать беженцам покинуть корабли. Люди, все потерявшие, пережившие бесчисленные опасности, стоящие обезоруженными перед полной неизвестностью, как могли они думать, что для кого-то представляют угрозу?!

Как же хотелось сойти с палубы на землю! Вот послушайте стихи русской души...

Так тянет в рощи, в степи, в горы,

Где зелень, счастье и цветы,

Уйти от праздных разговоров,

От скуки, сплетен, суеты...

Но желтый флаг тоскливо вьется,

Но гладь морская широка,

И сердце так уныло бьется,

И всюду хмурая тоска.

Молчит корабль в тиши залива,

На мачте красный огонек,

А черный берег молчаливо

Манит, таинственно далек.

Это написала в те дни молоденькая девушка по имени Ирина, разделившая судьбу шести тысяч русских эмигрантов, попавших в Бизерту [25].

– На африканскую землю мы вступили не сразу. Корабли стояли  на якорях у южного берега Бизертского канала и  в бухте Каруба и  охранялись тунисскими часовыми, – продолжает расказывать Анастасия Александровна. – Большинству и в голову не приходило, что за нами следят. Адмирал Дарье (Darrieus) сообщал в Париж 25 декабря 1920 года: «Русский флот стал на якорь у южного берега узкой части канала и в бухте Каруба. За ним наблюдают катера и патрули на суше. Дредноут «France» проверяет узкую зону канала и централизует сведения».

Верил ли действительно де Бон в «вирус большевизма» и в возможность изолировать более 6000 человек в уголке Зарзуны? Еще во время пребывания эскадры в Константинополе адмиралы де Бон и Дюмениль приложили все усилия, чтобы убедить Совет министров. Дюмениль пытался даже поднять вопрос о материальной выгоде для Франции: «Согласны ли Вы взять военный флот в залог?.. В таком случае я предлагаю Вам послать его в Бизерту как можно скорее... Наибольший интерес для нас представляют новый 23-тысячетонный «Алексеев», корабль-мастерская «Кронштадт» и большие миноносцы».

Адмирал Дюмениль не мог не знать о намерениях французского правительства отослать русских в Россию, оставив корабли под надсмотром французских бригад для оценки их стоимости и возможности дальнейшего использования.

Со своей стороны морской префект в Бизерте адмирал Дарье сообщал в Париж: «Я видел адмирала Кедрова... По его словам, он никогда не слышал о предложении Врангеля отдать флот в залог Франции». Префект одновременно объяснял, что невозможно оценить корабли, пока они находятся у русских. С одной стороны, под предлогом «санитарных причин» они были поставлены в карантин; с другой стороны, адмирал Кедров принял меры, чтобы помешать вмешательству французских техников, объяснив сразу же, что в его распоряжении находятся русские квалифицированные инженеры.

– Надо признать, – эти свои мысли  Анастасия Александровна повторяла неоднократно, – что длительное пребывание Русской эскадры в стране протектората было связано для Франции с очень большими трудностями. Но какой бы ни была политика правительства, зависящая от складывающихся в данный момент обстоятельств, всегда за ней стоят люди. В эти 1920-1925 годы, когда решалась судьба Русского флота, французское военно-морское командование в Тунисе сделало все, чтобы помочь своим бывшим союзникам. Адмиралы Варней (Varney), Гранклеман (Grandclement), Жэен (Jehenne) оставили в памяти эмигрантов светлое воспоминание.

Ни один русский моряк, переживший агонию флота, не забудет имя адмирала Эксельманса (Exelmans).  Верный своему рыцарскому понятию о чести, адмирал не поколебался пожертвовать карьерой во имя своих убеждений. В 1920 году морским префектом был вице-адмирал Дарье, которого с 1921 года заменил вице-адмирал Варней. В настоящее время, с открытием архивов Русской эскадры  во Франции, можно проследить переписку между Парижем, французской резиденцией в городе Тунис и морским ведомством в Бизерте,  переписку, касающуюся «эскадры Врангеля».

Но если высшее русское командование было отчасти в курсе обсуждаемых вопросов, то большинство моряков ничего, кроме смутных слухов, о них не знало, и те, кто оставались на кораблях до 1925 года в надежде спасти их для России, прожили эти годы замкнутой жизнью вне окружающего их мира.

Первый тост: «За скорейшее возвращение!»

Нестор Монастырев записал в январе 1921 года: «Настроение у всех было хорошее: главное – пришли и целы. Так что первый тост на новый год был достаточно радостным: «За скорейшее возвращение!». Тогда еще ни у кого не было никаких сомнений. Многие верили, что приведут себя в порядок и вернутся на Родину».

К середине февраля 1921 г. в Бизерту прибыло 33 корабля, включая два линкора "Генерал Алексеев" и "Георгий Победоносец", крейсер "Генерал Корнилов", вспомогательный крейсер "Алмаз", 10 эскадренных миноносцев, четыре подводные лодки и еще 14 кораблей меньшего водоизмещения, а также корпус недостроенного танкера "Баку". Пароход «Великий князь Константин» вернулся в Константинополь. Общее число беженцев составляло 6388 человек, из которых – 1000 офицеров и кадет, 4000 матросов, 13 священников, 90 докторов и фельдшеров и 1000 женщин и детей.

Среди кораблей, пришедших в порт Бизерты, были: флагман Русской эскадры линейный корабль «Генерал Алексеев» – один из самых современных кораблей того времени, крейсер «Генерал Корнилов», бывший «Кагул», на котором размещался штаб генерала Врангеля, крейсер «Алмаз», один из первых авианесущих кораблей российского флота: на нем размещалась одна «летающая лодка».  Однако больше всего в порт Бизерты пришло эскадренных нефтяных миноносцев типа «Новик». Это были современные корабли. И, конечно, подводные лодки, причем последних проектов. Каждый корабль имел свою «биографию», о них  будет рассказ в моей будущей книге «Русская эскадра». Но об одном из них, эскадренном миноносце «Жаркий», я обязан рассказать в этой книге.

Глава пятая

ОДИССЕЯ ЭСКАДРЕННОГО МИНОНОСЦА «ЖАРКИЙ»

Миноносец "Жаркий".

Тактико-технические данные:
Водоизмещение: 450 т.
Размеры: длина - 65,8 м, ширина - 6,4 м, осадка - 2,85 м.
Скорость хода максимальная: 24 узла.
Дальность плавания: 1370 миль при 12 узлах.
Силовая установка: 2 вертикальные паровые машины тройного расширения, 4 котла, 2 винта, 6000 л.с.
Вооружение: 2х1 75 мм орудия, 4х1 7,62-мм пулемета, 2х1 надводных 457-мм торпедных аппарата.
Экипаж: 72 чел.

История:
Заказан в рамках судостроительной программы на 1882-1902 гг. В соответствии с контрактом строился по чертежам 350 тонного миноносца класса "Буйный". В отличии от прототипа, помещение для офицеров перепланировали на отдельные каюты, вынесли на верхнюю палубу камбуз, расширили ходовой мостик, установили грот-мачту, убрали носовой минный (торпедный) аппарат, боезапас торпед уменьшили до 4-х.

22 марта 1902 года зачислен в списки судов Черноморского флота, в 1902 году заложен на эллинге Николаевского Адмиралтейства в Николаеве, спущен на воду в мае 1904 года, вступил в строй в 1905 году.

До 10 октября 1907 года классифицировался как миноносец. Прошел капитальный ремонт корпуса и механизмов в 1911-1913 гг. в Лазаревском адмиралтействе Севастопольского порта, с заменой трубок в котлах и артиллерийского вооружения.

В период первой мировой войны участвовал в операциях на коммуникации и побережье противника, нес блокадную службу у берегов Турции и Румынии, оказывал артиллерийскую поддержку приморским флангам армии в районе Батума, выставлял мины у пролива Босфор, высаживал разведывательно-диверсионные группы, обеспечивал и прикрывал набеговые и минно-заградительные действия других сил флота. В ночь на 3 апреля 1917 года, совместно с эсминцем "Живучий", уничтожил 2 больших турецких парусника.

29 декабря 1917 года вошел в состав Красного Черноморского флота. 29 апреля 1918 года ушел из Севастополя в Новороссийск, но 19 июня 1918 года вернулся обратно в Севастополь, где был захвачен германскими войсками.   24 ноября 1918 года был захвачен англо-французскими интервентами и передан в распоряжение командования Белой Армии. 3 апреля 1919 года ушел из Севастополя в Новороссийск и 3 мая 1919 года включен в состав морских сил Юга России.

14 ноября 1920 года на буксире у транспорта-мастерской "Кронштадт" был приведен из Севастополя в Стамбул (Турция),  где был отремонтирован силами экипажа, а затем своим ходом пришел в Бизерту (Тунис).

Я рассказываю эту Одиссею  «Жаркого» по рассказам Анастасии  Александровны Ширинской-Манштейн, дочери Александра Сергеевича Манштейна, командира эсминца «Жаркий», записанным во время съемок фильма «АНАСТАСИЯ», ее книге «Бизерта. Последняя стоянка»  и другим документам Эпохи, которые Провидение прислало  мне. И простите меня, если я где-то повторю детали. Это именно те подробности, о которых часто напоминала Анастасия Александровна…

Приведу свидетельство Анастасии Александровны, которое она любила рассказывать тем, кто приходил к ней:

«Бравый Демиан Логинович Чмель переживал с нами отсутствие «Жаркого». Каждое утро, с восходом солнца, он уже был на палубе и обозревал горизонт. Он и увидел его первым!

2 января 1921 года, в 6 часов утра, мы проснулись от стука в каюту:

- Зоя Николаевна, Зоя Николаевна, «Жаркий» пришел!

В утреннем тумане, на гладкой воде рейда, маленький миноносец-наконец на якоре- спал... спал в настоящем смысле слова. Никого не было видно на палубе. Ничего на нем не двигалось… Люди проспали еще долго, и мы поняли почему, слушая их рассказы о последнем переходе… »

         Дополню ее слова воспоминаниями Сергея Терещенко, который был членом экипажа миноносца «Жаркий»:

«.... Солнце Африки освещало позолоченное изображение миноносца «Жаркий», висевшее в каюте командира, выше кушетки, на которой неподвижно  лежал капитан 3-го ранга Манштейн....

Мертвая тишина царила над миноносцем. Сорок восемь часов никто не появился на борту. Офицеры и матросы, отупленные столькими годами боев, лишений и нищеты, спали крепким сном, который укачивал, не прерывая его, легкий плеск голубых вод озера Бизерты». [26]

…»Когда 28 октября   (10 ноября по новому стилю) 1920 года в 4 часа утра вышел приказ по Черноморскому Флоту об эвакуации Крыма, большинство людей не хотели этому верить. «Как могли мы до такой степени не знать правды?» - вопрос, который так часто задают себе свидетели великих потрясений, когда все уже кончено!

Этот же вопрос не раз задавали себе русские, оказавшиеся в изгнании.

Этот же вопрос я задавал себе, оставшись в полном одиночестве в Тунисе после распада Советского Союза!

Я и сегодня НЕ ЗНАЮ ПРАВДЫ!
Как часто  наши судьбы за нас решают другие!

 Командованием  Белой армии  еще  4 апреля 1920 года были приняты меры по подготовке  переправки, в случае необходимости,  воинских частей  за рубеж.

4 апреля 1920 года, когда еще звучали победные реляции…

Были определены крымские порты погрузки частей на корабли и численное распределение войск по портам.
12 октября 1920 года командующим Черноморским флотом и начальником Морского управления был назначен контр-адмирал Кедров,   а начальником штаба   - контр-адмирал Н. Н. Машуков.
27 октября 1920 года были назначены в порты погрузки старшие морские начальники, коим были даны соответствующие инструкции на случай эвакуации. В Евпаторию был назначен контр-адмирал Клыков, Ялту - контр-адмирал Левитский, в Феодосию - капитан I ранга Федяевский и в Керчь - контр-адмирал М. А. Беренс.
30 октября Кедров телеграфом оповестил командиров полков, что пароходы для войск поставлены по портам согласно директивам главкома. Эвакуация будет обеспечена,   если на Севастополь выступят Первый и Второй корпуса, на Ялту - конный корпус, на Феодосию - кубанцы и на Керчь - донцы. Кедров настаивал на точном исполнении плана дислокации.

Покидающих Россию ждала полная неизвестность. «Что мог думать генерал Врангель, получив письмо представителя Франции де Мартеля от 1 ноября: «Де Мартель предполагает пока, как единственно возможное, русским офицерам, преимущественно специалистам, перейти на французскую службу, для чего придется принять и... французское подданство».
Проще говоря, русским офицерам, в том числе и морским, предлагалось, не потеряв еще свою Родину, искать выгодную замену!
Мог ли Врангель сообщить об этом предложении людям, против своей воли покидавшим страну, которую они любили; морякам, чей бело-синий Андреевский стяг покидал навсегда колыбель Черноморского флота под бронзовым взглядом Нахимова, Корнилова и Лазарева?!»
«Вспоминая об этих последних севастопольских днях, я, как на большой картине, вижу толпы людей, куда-то озабоченно стремящихся. Не помню ни паники, ни страха. Может быть, оттого, что мама умела в самые драматические минуты сохранять и передавать нам, детям, свое спокойствие. А скорее всего, она умела скрывать собственный страх. До последней минуты мы не знали, как уедем. Миноносец «Жаркий» стоял  в доках с разобранными машинами. Папа получил приказ его покинуть и перевести экипаж на «Звонкий». Папиному возмущению не было конца: «И не говорите, что я потерял рассудок! Я моряк! Я не могу бросить свой корабль в городе, в который входит неприятель!»
Пока все грузились, мы сидели дома, а папа упорно добивался в штабе, чтобы миноносец был взят на буксир. На все аргументы у него был ответ:
«Машины разобраны, а мы уходим через три дня? Я остаюсь без механиков, которые не хотят покинуть Севастополь? Я найду людей, мы сами соберем машины в дороге. Я прошу только, чтобы меня взяли на буксир».
После разговора с Кедровым он добился своего. Вернувшись на «Жаркий», не теряя времени, он послал людей вернуть с заводов отдельные части разобранных машин. Это было самое спешное. Надо было также снабдить корабль самым необходимым: хлебом, консервами, нефтью...
30 октября мы узнали, что «Жаркий» будет взят на буксир «Кронштадтом», большим кораблем-мастерской. Оставалось только надеяться, что после долгой стоянки он сможет поднять якорь, давно заржавевший и покрытый морской травой.
31 октября к вечеру почти все корабли были на внешнем рейде, и мы с облегчением увидели, что и «Кронштадт», грузно переваливаясь на волнах, тоже направляется к ним. Миноносцы, стоявшие у пристани около «Жаркого», в свою очередь двинулись в путь. Вскоре мы остались совершенно одни...
Помню последние часы на Корабельной стороне. Багажа у нас почти не было. Вещи собрали быстро. Все самое дорогое из знаменитой корзины не вынималось: иконы, старые фотографии и рукопись Манштейна.
Последнее горестное воспоминание: молодой кавалерист успел нас известить, что он видел, как погиб на Перекопе  папин брат Сергей Манштейн. Раненый, он упал с лошади и был сразу же зарублен. Ему не было еще и 25 лет».

                                                                       Исход

«Мы простояли два дня у пристани, ожидая, чтобы нас взяли на буксир. Все вокруг нас было в движении; никогда, вероятно, не видел севастопольский порт такого скопления судов и людей.
Перегруженные войсками транспорты, глубоко осев в воду, направлялись к внешнему рейду. Помосты у пристани дрожали под тяжелыми шагами грузившихся полков. Казаки расставались со своими лошадьми.
К вечеру 31 октября (13 ноября по новому стилю) небо над городом озарилось красным заревом пожара - горели склады американского Красного Креста, обосновавшегося в большом здании около вокзала. Долго еще отблески пожара освещали небо, и траурный звон колоколов севастопольских соборов сопровождал отбывающих.
В этом безудержном движении мы были приговорены к полной неподвижности: «Жаркий» со своими разобранными машинами и пассажиры, тесно расположившиеся в узком пространстве маленького миноносца, - около тридцати женщин и детей со своим скромным багажом. Устраивались, как могли, на палубе, в кают-компании, на койках кают и в кубрике.
В маленькой папиной каюте мы могли спокойно расположиться на одеялах на полу, не боясь, что на нас наступят. Мы были «у себя», и, несмотря на голые, серой краской выкрашенные металлические переборки, несмотря на тесноту, я почувствовала себя в полной безопасности. Вероятно, оттого, что здесь, более чем где-либо, мы были «у папы».
На маленькой письменной доске перед иллюминатором стояла фотография Государя Николая Александровича в белой морской форме; над койкой - большая икона Спасителя. У этой иконы своя, уже длинная, богатая пережитым история.
Папа спас ее с тонувшей баржи при эвакуации Одессы. Золотой венчик с нее был содран каким-то «воинствующим безбожником», который, не находя в ней больше ничего интересного, бросил ее в море...
Пройдут года... Другие войны... Другие переезды... Икона останется в семье...»

                                                        Столкновение

«С 1 ноября (14-го по новому стилю) мы были в море. В этот день около полудня, когда мы были еще  у пристани, за нами пришел буксир и повел нас на внешний рейд, чтобы пришвартоваться к «Кронштадту». Так как «Жаркий» шел на буксире, папа и его старший офицер получили распоряжение вести какое-то другое судно, но все это мы узнали много позже, и казалось, что они покинуты где-то в Севастополе.
Вечером мы вышли в море - огромный «Кронштадт», тащивший «Жаркий», а за ним два подводных истребителя и парусную яхту; эти последние без экипажа. «Жаркий» без командира и без старшего офицера оказался под командованием инженер-механика Бантыш-Каменского. С самого начала чувствовалось, что трудностей не избежать. Ночь была темная - на «Жарком» не было электричества, и бумажные бело-красно-зеленые фонари не могли заменить бортовые огни. Еще потеряннее казались мы в сравнении с огромной освещенной массой «Кронштадта» перед нами.
Пассажиры, измученные этим бесконечным днем, устраивались на ночь. В нашей каюте, прижимая Бусю к себе, я начала засыпать. Мама все время наклонялась к Люше и Шуре, изнемогавшим от приступов кашля. Вдруг страшный удар, от которого весь корабль, казалось, встал на дыбы, разбудил всех. В одну минуту все вскочили. Через открытую дверь на верху трапа я увидела море в огнях, обметаемое лучами прожекторов; доносились крики утопающих и резкие приказы.
Как произошло столкновение, никто точно никогда не узнает. Болгарское судно «Борис», водоизмещением около двух тысяч тонн, рискнув на неожиданный маневр, в последнюю минуту встало прямо перед носом «Кронштадта». Как эти хорошо освещенные корабли не увидел друг друга?
Теперь «Борис» тонул. Моряки с «Жаркого» тщетно старались предупредить «Кронштадт», который, дав задний ход, наседал на «Жаркий», продолжавший свой бег вперед... Матросы старались сдержать удар чем могли... В несколько мгновений радиоантенна и рея большой мачты рухнули, шлюпки были раздавлены, рубка помята.
Видела ли я или нет, как шлюпки подбирали тонувших? Позже я узнала, что французский буксир «Coq» принял «SОS». Наша первая ночь в море чуть не стала для нас последней, как и для «Жаркого». Но наши мыканья на этом не кончились.
Погода портилась. На другой день разразилась буря...».

                                                           Шторм

«С восходом солнца заметили, что парусная яхта исчезла. Шторм оторвал и истребителей... Но самое страшное ожидало нас впереди. Старый боцман Демиан Логинович Чмель первым заметил, что один из двух буксирных тросов лопнул.
- Выдержит ли второй? - заволновался Бантыш.
- Возможно, что выдержит... Возможно, что не выдержит...
Старый моряк знал, что в море никогда нельзя ни в чем быть уверенным.
Второй трос лопнул! Мы это сразу почувствовали. Невозможно было стоять. Мебель, вещи катались в беспорядочной качке... «Жаркий», без действующих машин, без света, беспомощный, остался один в разбушевавшемся море, в то время как громада «Кронштадта» удалялась в темноте ночи...
Когда он заметит, что мы потеряны? Моряки, стараясь удержаться на скользкой палубе, кричали «Кронштадту» вслед. Старший гардемарин Хович звал на помощь, с трудом удерживая рупор. Ветер уносил их отчаянные крики...
И - о чудо! «Кронштадт» нас заметил!
Он возвращался медленно, грузно, разыскивая в бушующих волнах суденышко - маленький миноносец, освещенный только полудюжиной свечек: трудный маневр в штормовую темную ночь, особенно для транспорта его размеров.
Старому боцману потребовалось много умения и терпения, чтобы снова завести концы. Несмотря на свой возраст - 70 лет, крепко и прямо держась на ногах, исчезая иногда из глаз в пенистых брызгах, он упорно снова и снова заводил буксирные тросы.
К несчастью, буря продолжалась. Четыре раза рвались концы, и каждый раз надо было снова искать тонувший «Жаркий».
«Кронштадт» перевозил 3000 человек, и очень ограниченное количество угля позволяло ему дойти только до Константинополя. Он не мог терять время. Был отдан приказ переправить экипаж, пассажиров и ценные вещи с «Жаркого» на «Кронштадт». Навсегда запомнилась мне эта пересадка.
Малюсенький «Жаркий», пришвартованный к огромному «Кронштадту». Веревочные штормтрапы, болтающиеся над бушующим морем. Казалось, буря все сорвет, все унесет. Женщины и дети с трудом удерживались на качающейся, залитой водой палубе. Надо было подниматься по высокой вертикальной поверхности борта «Кронштадта».
Ясно вижу еще лица и руки людей, которые сверху, низко склонясь через фальшборт, тянулись, чтобы принять детей из рук поднимавших их моряков. Чудо, что никто из ребят не упал в воду! Зато узлы с последними пожитками исчезли в волнах.
Но кто мог о них думать в такой момент? Мы были живы и здоровы на устойчивой палубе «Кронштадта», забыв уже пережитое около мамы, которая прятала в своей меховой муфте маленькую, тихонькую Бусю.
Скоро мы нашли уголок, где пристроиться; часть семьи Кононовичей была на борту «Кронштадта», и они разделили с нами большую койку. Тогда же мы узнали, как они беспокоились о судьбе «Жаркого», следя за ним днем и ночью.
Теперь, когда мы были в безопасности, за ним следил Демиан Логинович Чмель. В то время как все были заняты пересадкой, ему на пятый раз удалось завести концы. Он знал, что на этот раз, в случае если они не выдержат, миноносец будет брошен. Для него теперь оставалось только одно: молиться святому Николаю Угоднику, не покидая своего наблюдательного поста. Он даже, по когда-то данному ему его предком Максимом совету, бросил в море на веревке икону святого покровителя моряков.
Последний трос выдержал!»

                                                       Константинополь

Приказ генерала Врангеля  № 4771: «Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке. Ушло 120 судов, вывезено около 150000 человек. Сохранена грозная русская военная сила. От лица службы приношу глубокую благодарность за выдающуюся работу по эвакуации командующему флотом вице-адмиралу Кедрову, генералам Кутепову, Абрамову, Скалону, Стогову, Барбовичу, Драценко и всем чинам доблестного флота и армии, честно выполнявшим работу в тяжелые дни эвакуации».
По сведениям, представленным капитаном I ранга Н. Р. Путаном и опубликованным в «Histoire de la Tunisie», за одну неделю,    с 12 до 18 ноября 1920 года, было  перевезено 145 693 человека, из которых 6628 раненых и  больных, на 138 военных и торговых судах, русских и  иностранных.
За исключением миноносца «Живого», близнеца «Жаркого», потерянного в Черном море, обломки которого нашли много лет спустя на дне Черного моря, на севере от входа в Босфор,  все корабли собрались в бухте Мода...
«Папа, прибывший в Константинополь раньше нас, снова был на борту «Жаркого», и мы с ним чувствовали себя снова «дома». Буся словно поняла, что ей не надо больше прятаться; Люша и Шура почти перестали кашлять. Мне даже удалось объесться сладкими, на бараньем жире приготовленными турецкими пирожными. Несмотря на то, что на большинстве судов был   поднят желтый карантинный флаг, папа с мамой смогли побывать в городе.
Они вернулись оживленные, почти веселые, и мама рассказывала, смеясь, как папа потерял одну из мягких туфлей, которые выдают посетителям при осмотре Айя-Софии. Он стоял на одной ноге, стараясь до нее дотянуться и не решаясь дотронуться до пола необутой ногой из боязни оскорбить мусульманские обычаи. Они были еще под впечатлением от этого города, который для русских всегда был сказочной Византией, а теперь полностью находился во власти союзников, которые жестоко давали чувствовать свою победу туркам, нашим вчерашним врагам, а сегодня -  нашим сотоварищам по несчастью, которые встречали нас с сочувствием и готовностью помочь...»
«Эта стоянка в Константинополе позволила «Жаркому» обрести свой привычный вид. Все пассажиры с него сошли, и папа с экипажем работал над сборкой машин. Нам оставалось только ждать; не нами решалась наша судьба.
12 ноября главный комиссар Франции в Константинополе Дефранс дал знать своему правительству, что Лондон предписал адмиралу де Робеку... полную нейтральность. «По словам английского главного комиссара, представительство Его Величества не хочет принять никакую ответственность в этом деле. Что касается судьбы беженцев, он заявил, что вся ответственность ложится на Францию, которая признала правительство Врангеля».
Франция не отказалась от своих обязательств. Переговоры с представителями Балканских стран позволили высадить армию и штатских: вскоре узнали, что добровольцы будут интернированы в Галлиполи, донские казаки - в Чатальдже около Константинополя, кубанцы - на Лемносе. Турция, Сербия, Болгария, Румыния и Греция соглашались принять гражданское население. Оставался  Черноморский флот, который  по прибытию в Константинополь был переименован в Русскую эскадру под командованием вице-адмирала Кедрова.
28 ноября адмирал де Бон сообщал в Париж: «Военный флот, имея на борту приблизительно 6000 офицеров и членов экипажа, не может здесь оставаться. Я прошу разрешения немедленно направить его в Бизерту».  Но, по мнению министра иностранных дел  Франции Жоржа Лейга, «отправка русских в Тунис или же на какую другую часть французской территории сопряжена с непреодолимыми трудностями».
И все же, не найдя другого выхода, 1 декабря Совет министров Франции принял решение направить Русскую эскадру  в тунисский порт Бизерта. Тунисский бей дал на это согласие.

                                                Первый конвой

Русская эскадра, не принадлежавшая больше никакому государству и находящаяся под покровительством Франции, вышла в море  под конвоем французских кораблей.  Переход российских кораблей из Константинополя в Бизерту возглавил командир французского крейсера «Эдгар Кине». Корабли  плыли с французскими флагами на грот-мачтах, а на корме развевались Андреевские флаги.
«Что все корабли дошли до места назначения, кажется чудом! Чудом, которым мы обязаны нашим морякам и деятельной помощи французского флота!»
Первый конвой, вышедший из Константинополя в декабре 1920 года с заходом в гавани в Наварине и Аргостоли, находился под начальством Бергасс Пти-Туара, командира французского крейсера «Эдгар Кине» («Edgar Quinet»), и состоял из четырех дивизионов. В один из них   входил миноносец «Жаркий» под командованием старшего лейтенанта Александра Манштейна.
Второй конвой состоял  из двух дивизионов  миноносцев. Покинув Константинополь в январе 1921 года,  они встретили циклон в Эгейском море. Разбросанные бурей корабли дошли до Бизерты через много дней. Последние пришли  17 февраля. 
Много  лет назад русские корабли под Андреевским флагом  шли в Бизерту…

 Старый линейный корабль «Георгий Победоносец» чудом не разбился о скалы Сицилии.

Миноносцы «Жаркий» и «Звонкий» чуть не потонули и, поскольку машины отказывались служить, моряки пытались идти под парусами.

Сопровождающий русские корабли французский авизо «Бар ле Дюк» погиб в ночь с 14 на 15 декабря 1920 года у мыса Доро.
«Как не затонул «Жаркий» в ту страшную ночь?! На буксире у «Голланда», у которого самого машина была не в порядке, он вдруг лег на левый борт, и один из буксирных тросов оказался у него под кормой. Огромные волны, прокатываясь по палубе, сносили все, что было возможно: бочки с нефтью, вспомогательную динамо-машину, сорвали прожектор с мостика. Пожар бушевал в кают-компании. «Голланд» не двигался с места.
И в эти безысходные минуты... зловещий, срываемый бурей, призыв о помощи: «SOS»; «SOS»- ничего больше...
Это были последние позывные французского авизо «Бар ле Дюк». Он ударился о скалы и раскололся. На помощь пришли русский миноносец «Звонкий» и английский миноносец. Они спасли семьдесят французских моряков. Другие, в том числе и три русских морских офицера, погибли...
К 29 декабря все суда, покинувшие Константинополь с первым конвоем, были в Бизерте, все... кроме эсминца «Жаркого». Проходили дни, но никаких вестей о миноносце не поступало…

                                         Последний переход

В своем рапорте от 30 декабря 1920 года капитан I ранга Бергасс дю Пти Туар (Bergass dy Petit Thouars), командир «Эдгара Кине», пишет: «Жаркий» запоздал. Кедров считает возможным и даже вероятным неподчинение командира... молодого, увлекающегося офицера, который прекрасно мог зайти в Грецию или в Катаро».

Анастасия Александровна возражает  французскому офицеру:  «Жаркий» не мог дать о себе знать, так как все радиоприборы были выведены из строя. Мой отец не может быть обвиненным в неподчинении: сложившиеся обстоятельства заставили его войти в Котрон и на Мальту. Конечно, он мог этого избежать, покинув Аргостоли на буксире. Сделал ли он все возможное, чтобы «Кронштадту» удалось взять его на буксир? Он всегда утверждал, что все попытки оказались тщетными, что буря срывала буксирные тросы, унося миноносец в глубину бухты с опасностью для него быть разбитым на скалах. Но, рассказывая про эту неудачу, заставившую «Кронштадт» уйти одному, он прибавлял: «Путь добрый!», и глаза его весело блестели...»

И у Анастасии Александровны, когда она рассказывала о приключениях своего отца, глаза тоже часто весело блестели…

Продолжу рассказ Анастасии Александровны: «Когда «Жаркий» выходил из Аргостоли, море было спокойное и целый день стояла хорошая погода, но к вечеру у берегов Калабрии их настиг шторм. Новые повреждения заставили «Жаркий» искать убежище в какой-нибудь пустынной бухточке... К счастью, им пришел на помощь миноносец Национального итальянского флота под зелено-бело-красным флагом и дотащил их до Котрон.

Командир «Л'Инсидиозо» (L’Insdioso), вспомнив Мессину, пригласил русских офицеров на обед. Узнав, что эти последние колебались за неимением приличного платья, он заявил, не без юмора, что при­глашает не шинели, а товарищей в беде. Этот братский вечер вокруг гостеприимного стола, где вермут имел вкус времен давно прошедших, где воспоминания о глубокой древности, о Пифагоре и его законах отодвинули на миг тяжелую действительность, остался светлым пятном в трудном путешествии.

Декабрь 1908 года…

 Мессина, город на итальянском острове Сицилия. Русские моряки  первыми приходят на помощь оставшимся в живых жителям этого города, пострадавшему от страшного землетрясения. Выпуску гардемаринов Морского корпуса, которые, невзирая на опасности, - землю несколько дней продолжали содрогать подземные толчки,- спасали людей из-под развалин домов, было присвоено императором России Николаем II наименование Мессинского. 

Из приказа начальника соединенных отрядов Балтийского моря. Город Санкт-Петербург. 23 июля 1909 г. №333. «Много поработали русские моряки при оказании помощи населению г.Мессины, разрушенного ужасным землетрясением. Весь мир говорил об их бесстрашии и самоотверженности; наряду с геройскими поступками были менее заметные, но столь же заслуживающие хвалы подвиги человеколюбия, трогавшие иностранцев и показавшие им всю доброту русского сердца...»

Среди русских героев, которых итальянцы называют до сих пор «голубыми ангелами», передавая рассказы о них из поколения в поколение,   был молодой гардемарин Александр  Манштейн. О пережитом он рассказал вместе со своими товарищами в книге, отрывок из которой я публикую в приложении…

…«Жаркий» шел в Бизерту. Вопрос нехватки горючего снова возник, когда «Жаркий» не встретился с «Кронштадтом» у берегов Сицилии, где он должен был загрузиться углем. Оставалось только одно: идти на Мальту, несмотря на запрет проникать в английские воды.

Избегая лоцмана, которому нечем было заплатить, «Жаркий» вошел в Ла Валлетту и стал на якорь посреди порта. Реакция портовых властей не заставила себя долго ждать. Английский офицер появился через пять минут. Он был любезен, но тверд: английский адмирал, будучи очень занятым, освобождал русского командира от протокольного визита и просил не спускать никого на берег.

- Замечательный народ, эти англичане! Умеют говорить самые большие грубости с безупречной вежливостью! - охарактеризовал командир Манштейн этот инцидент.

Но как быть с углем? Вопрос разрешился на следующее утро. Помощник начальника английского штаба, офицер, прослуживший все время войны на русском фронте, награжденный орденами Владимира и Станислава, дружески представился своим русским соратникам. Он предложил лично от себя обратиться к французскому консулу, который с полного согласия Парижа снабдил миноносец углем.
«Жаркий» покидал Ла Валлетту в праздничный день нового, 1921 года, и вслед ему долетали на разных языках, в том числе и на русском, пожелания новогоднего счастья, и несколько букетиков фиалок, брошенных с мальтийских гондол, плыли за его кормой…

Еще несколько часов, и «Жаркий» бросит якорь на рейде Бизерты.

С благодарностью

В декабре 2010 года произошло несколько чудесных событий. 3 декабря я был в Санкт-Петербурге, куда приехал на конференцию «Судьба Русской эскадры в Бизерте. 90 лет спустя», приехал из далекой Бизерты, от Храма Александра Невского.  Стою около Александро-Невской Лавры, любуюсь ею,  и снимаю на камеру прекрасный, в белом одеянии Невский проспект. Ко мне подходит мужчина, спрашивает, не знаю ли я, где здесь конференция про Эскадру... Мы познакомились, представились, он оказался... моим соседом по Подмосковью, из Троицка, а я – из Красной Пахры!  Подарил ему фильм «АНАСТАСИЯ», сказал, о чем он… И тогда он мне сказал, что у него есть… такое, что…

Я застыл потрясенный! Невский проспект, Александро-Невская лавра, незнакомый человек, который мне рассказывает… о «Жарком»!

14 декабря Алексей Попов   прислал на мой E-mail копии нескольких  страниц из дневника...   унтер-офицера, радиста с эсминца «Жаркий»!  А сохранила это свидетельство эпохи одна женщина. И от нее пришло письмо...

«Уважаемый Николай!
Вам пишет Марина Попова-Смирнова, старшая дочь  радиотелеграфиста эсминца "Жаркий" Николая Александровича Смирнова. С большим интересом посмотрели всей семьей Ваш фильм "Анастасия". Очень хорошая работа, и спасибо Вам большое!
Дочери Анастасии Александровны - почти наши с сестрой ровесницы (1940 и 1947 - годы их рождения, 1941 и конец декабря 1945 - нашего). Интересно было бы с ними  встретиться.
В записках папы не так много о Бизерте. Есть интересная,  на мой взгляд, глава "Гонки" (в приложении стр. 193, 204, 205 -  из нее) о матросских парусных гонках шлюпок эскадры  Бизерта - Сиди-Абдалла и обратно, в которых шлюпка
"Жаркого", ведомая моим отцом, заняла 2 место (из сорока).  Отец привил мне любовь к морю и парусу. В 17 лет я выиграла  первенство Советского Союза среди девушек.
В записках больше о времени, предшествовавшем исходу  из Крыма, о службе на "Жарком" еще в Севастополе, о переходе Севастополь - Константинополь. Волнения в городе на Пасху 1919-го после бунта на французском корабле "Mirabeau". Буря во время  перехода через Черное море, столкновение с "Борисом" и  гибель последнего.
В 1993 г. отец написал короткое Послесловие к Запискам. В приложении - последняя страница из него. Прилагаю также фотографию отца того времени (1919) и фото эсминца "Жаркий" в Севастополе.
Всего доброго Марина»

Огромное искреннее спасибо вам, Марина и Алексей!  С вашего разрешения и с надеждой, что дневник будет напечатан полностью,  публикую один отрывок.

Вот как молодой радиотелеграфист Николай описывает конец одиссеи русского корабля под Андреевским флагом, эсминца «Жаркий». День, 2 января 1921 года... Сохраняю  его текст, написанный от руки,  без изменений:

«Подошелъ лоцманскiй катерокъ. Дъло чуть не кончилось трагедiей – круковой съ катера упалъ въ воду, съ большимъ трудомъ его выловили передъ самыми винтами.
Идем каналомъ, соединяющимъ море с бизертскимъ озеромъ, могущимъ вмъстить цълый флотъ. Въ немъ видън лъсъ мачтъ русской эскадры. По берегамъ канала стоятъ толпы арабовъ въ бълыхъ бурнусахъ и рукоплещутъ. Такъ встръчали всъ русскiе корабли».

И  приведу еще одно свидетельство, которое я получил из рук Наташи Соланж Себаг, француженки, подруги Анастасии Александровны.

Рассказывает другой член  экипажа «Жаркий»,  Сергей Терещенко, псевдоним –Дмитрий Новик,  в своей книге «Нищие рыцари», изданной в Париже в 1928 году...
Представьте себе  голубое Средиземное море, русский корабль под Андреевским флагом и белые дома Бизерты на берегу. Наступил вечер 2  января 1921 года.

 «Александр Манштейн стоял перед выстроенным на палубе экипажем «Жаркого». 

- Господа, плавание закончено. Если победа не увенчала наших усилий, наши души по крайней мере спокойны. Мы все исполнили наш долг по отношению к Родине. Эскадренный миноносец  «Жаркий», мы тебе возвратили честь. Ты искупил единственную ошибку, которую  ты совершил.

Волнение, которое сжимало его горло, передалось и другим. Все знали, что «Жаркий» был первым кораблем Черноморской эскадры, который восстал, в начале революции, против адмирала Колчака, бывшего тогда Главнокомандующим флота. И Манштейн добавил:

- Завтра все будет по-другому, господа. Мы рассеемся по всем уголкам мира. Но где бы мы ни были, всегда давайте помнить, что мы  - Русские. Если надо, будем нищими,   но все равно останемся Русскими, до последнего вздоха. Поклянемся, что во всех  испытаниях, которые нас ожидают,  быть Русскими!  И  будем держаться также стойко, как наши отцы в  славном Прошлом.

За бортом «Жаркого» простирался залитый солнцем пейзаж  французской Африки.

Для моряков начиналась новая жизнь вдали от Родины, потерянной надолго и, может, навсегда».

…

Четыре года экипаж эскадренного миноносца «Жаркий» поддерживал  и сохранял  свой боевой корабль, надеясь сослужить верную службу России

29 октября 1924 года миноносец был признан правительством Франции собственностью СССР, но возвращен не был…

В конце 20-х гг. миноносец был продан обществом "Рудметаллторг" Франции на металлолом...

Эти последние строчки я долго не мог написать… Сердце не позволяло, рука не поднималась…Для меня он остается русским военным кораблем, погибшим в неравной морской битве, воскресшим из пучины и  вернувшимся в Севастополь. Об этом – в конце книги…

И еще одна очень  трогательная новость, которую я узнал от Алексея Попова. Его дочка Леночка под впечатлением от увиденного в фильме «Анастасия», написала прекрасную икону. В марте этого года Алексей отвез ее  из подмосковного Троицка в тунисскую Бизерту и передал в подарок от семьи   радиста   «Жаркого» батюшке Дмитрию. Теперь икона находится в Храме Алексндра Невского, рядом с мрморной доской, на которой  золотыми буквами написано «Жаркий».

Глава шестая.

БИЗЕРТА. ПОСЛЕДНЯЯ СТОЯНКА

Так на земле Туниса, под синим небом "Африки моей", среди пальм и минаретов, возникло русское поселение!  На воде!

Свидетельствует директор одной из крупнейших тунисских газет того времени «Тюнези франсэз» Х.Тридон (декабрь 1920 года): «Абсолютно никакого энтузиазма не вызывает у нас вид врангелевского флота в Бизерте... Кто эти люди, мы их не знаем. Среди них, возможно, есть элементы, особо опасные тем, что в состоянии спровоцировать столкновения с нашими войсками... Они сейчас посажены на жесточайший карантин... Мы рекомендуем всем торговцам в Бизерте относиться к русским с осторожностью – какой валютой собираются оплачивать они свои покупки?... Можно и не проповедовать большевистские взгляды, чтобы увидеть, с какой наивностью французское правительство выбросило миллиарды франков, снабжая генералов и их так называемые контрреволюционные войска всем необходимым, а эти генералы и эти войска фактически нигде не устояли против красных армий..."

Свидетельствует русский морской офицер В. Берг:

«Ярко-желтые флаги взвились на мачтах. Французский карантин покрыл русские суда. Никто не смел съехать на берег, никто не смел подойти к нам. Что за болезнь была на эскадре? Оспа, тиф или чума? Нет! Не того опасались французы: от тифа, чумы – есть прививка. Мы шли из страны ужасной болезни: красной духовной проказы, и вот этой заразы, пуще другой, боялись французы».

Анастасия Александровна пишет в своей книге:

«По прибытии в Бизерту офицеры были обезоружены и первое время находились под строгим надзором. Адмирал Кедров в своем обращении к французским властям высказал то, что чувствовали все офицеры: «Принесли бы мы с собой чуму, были бы мы вашими врагами или вашими пленными, мы не были бы приняты по-другому». Тем сильнее его чувство благодарности к адмиралу де Бону за оказанный им прием в Константинополе: «В нашем несчастье ничего не могло нас больше тронуть, чем выражение этой симпатии. Мы этого никогда не забудем. Почему нас принимают как врагов на французской территории?»

Многие французские офицеры задавали себе тот же вопрос».

Наконец, русским позволили сойти на берег, а те, кто пожелал вернуться, отправились в январе1921 года на борту «Константина» обратно в Россию. Судьба вернувшихся в Россию была не менее трудной, чем судьба тех, кто остался в Африке…

Русские на тунисском берегу

 - Потом нам не мешали сходить на берег, - продолжает свой рассказ Анастасия Александровна.-  Мы могли спускаться сколько угодно. Но денег ни у кого не было, покупать мы ничего не могли, мы никого не знали, языка не знали. Так что жизнь, особенно для детей, шла на корабле. Это был наш особенный мир. Вся жизнь протекала по русским обычаям.

«Город  на воде!»

Учеба для гардемаринов на крейсере «Генерал Корнилов», православная церковь  и школа для детей на «Георгии Победоносце», ремонтные мастерские на «Кронштадте». Год за годом на российских кораблях  поднимались и спускались с заходом солнца Андреевские флаги, моряки несли военную службу, отмечались православные праздники, в корабельном храме славили Христово Воскресение, в городском саду играл оркестр «Генерала Корнилова».

Нестор Монастырев вспоминает: «В театре Гарибальди были поставлены сцены из «Фауста» и «Аиды», участвующие – офицеры, и команда, и эскадронные дамы. Спектакль прошел прекрасно… Несмотря на ограничение средств, благодаря дарованию, присущему русским, наше искусство всегда будет на высоте».

С лета 1921 года Н. Монастырев начал издавать «Морской сборник» – журнал по истории русского флота, в котором   публиковались  статьи как по  морскому делу, так и о событиях Первой мировой и Гражданской войны. «Журнал является книгой, где офицеры, интересующиеся морским делом и историей войны, могут освежить и пополнить свои знания», – подчеркивал Нестор Монастырев. Процесс издания  проходил таким образом: по ночам делались макеты «Морского сборника», потом его отвозили в литографию Морского корпуса, а затем «Морской сборник» рассылался в 17 стран, включая и Советскую Россию. Издававшийся в тоже самое время в Ленинграде советский «Морской сборник» иронизировал: «На эскадре, личный состав которой весьма гордится своим «эскадренным» существованием, даже заведен «Морской сборник», которому по иронии судьбы дала приют подводная лодка «Утка».

Морские офицеры ждали его и зачитывали до дыр. Всего Нестором Монастыревым и его товарищами  было сделано 26 выпусков.

В своей книге Анастасия Александровна пишет:

«Надо признать, что длительное пребывание Русской эскадры в стране протектората было связано для Франции с очень большими трудностями. Но какой бы ни была политика правительства, зависящая от складывающихся в данный момент обстоятельств, всегда за ней стоят люди. В эти 1920-1925 годы, когда решалась судьба русского флота, французское военно-морское командование в Тунисе сделало все, чтобы помочь своим бывшим союзникам. Адмиралы Варней, Гранклеман, Жэен оставили в памяти эмигрантов светлое воспоминание».

Детство на военных кораблях

Анастасия Александровна вспоминает…

- Мы стояли в карантине, но могли все же переходить иногда с корабля на корабль. Можно сказать, что мы жили в плавучем городе и, насколько я помню, мы не стремились на землю.

Корабль живет своей собственной, таинственной жизнью; мы умели исчезать с глаз взрослых довольно легко, несмотря, казалось бы, на ограниченное водой пространство. В январе «Константин» был возвращен его компании и морские семьи могли вернуться на корабли своих отцов.

Мы снова были на «Жарком» в бухте Каруба, между «Звонким» и «Капитаном Сакеном», в длинном ряду миноносцев под охраной черного часового на недалеком берегу. Так наступило наше первое Рождество в Африке. Для детей 7 января, с помощью французов, на «Алексееве» была устроена елка. Люша и Шура были еще очень маленькими, и мама не могла их оставить. За мной должен был кто-то приехать. После обеда шлюпка с «Корнилова» подошла к «Жаркому», и первый раз в жизни я увидела Татьяну Степановну Ланге.

Папин друг еще по корпусу, Александр Карлович Ланге, женился на ней в Константинополе, поэтому мы ее не знали. Молодая женщина, которая за мной приехала, покоряла с первого взгляда, как будет покорять всех до глубокой старости, доживя до 90 лет. Все в ней нравилось: спокойная неторопливость, какое-то особое милое обаяние, улыбающийся, иногда с ласковой усмешкой, взгляд, даже когда глаза перестанут вас видеть. Такой останется она навсегда, до самой смерти.

В тот далекий день в начале 1921 года я была около нее на большом броненосце с кадетами Морского корпуса. Некоторые из них были еще совсем маленькими, многие оторваны от семьи, были и сироты. Жены преподавателей и персонал корпуса занимались детьми с большой любовью. Все выглядело празднично, весело. Под ярким январским солнцем большая елка на палубе, мандарины, финики, разные печенья - дар страны, которая встретила нас с улыбкой.

По завершении молебна был спектакль народных танцев и, совсем неожиданно, появились боксеры - один из них, в черной маске, так и остался для нас навсегда таинственным незнакомцем.

После праздничных дней жизнь установилась монотонная и спокойная. Для меня она сводилась к трем миноносцам - «Звонкий», «Жаркий», «Капитан Сакен», и к семьям их командиров - Максимовичи, Манштейны и Остолоповы. Мы, дети, легко переходили с одного корабля на другой  и не пытались уходить дальше. Я все же запомнила большой миноносец - «Цериго», прибывший в феврале, благодаря его красному цвету: не хватало времени закончить покраску; он так и остался покрытый суриком.

Наш детский мир был очень ограничен: только шесть ребят, скорее четверо, так как Люша и Шура довольствовались друг другом. Самая старшая - лет двенадцати - Вера Остолопова. Она и ее брат Алеша носили имена родителей: Вера Эрнестовна и Алексей Алексеевич Остолоповы были исключительно дружной парой. Мишук Максимович, резвый и симпатичный мальчик, был моложе меня. По-моему, мы никогда не скучали, хотя места для игр не хватало, но вокруг было небо и море и в эту зиму - много яркого солнца.

Сколько месяцев пробыли мы в бухте Каруба? По некоторым данным, мы были там до конца 1921 года.

Я знаю, что моей первой школой была маленькая, первоначальная школа в Пешри. Каждое утро мы на шлюпке подходили к низкому и пустынному берегу, незаметно переходившему в зеленый луг, пересекать который не спеша было одно удовольствие.

С тех пор прошло больше семидесяти лет; никогда не удалось мне увидеть снова этого сказочного для меня в детстве места, находящегося в закрытой военно-морской базе. Когда жизнь ограничена металлической палубой корабля, самый скромный лужок становится безграничной степью с ее бесчисленными богатствами: желтые большие солнечные ромашки, голубой чертополох, острый свежий и - увы! -неповторимый вкус дикого чеснока... (…)

В Бизерте, в бухте Каруба, где стояли миноносцы и канонерки, в бухте Понти, где у берега стояли подводные лодки, на рейде, куда вернулись «Алексеев» и «Корнилов», - всюду сердца моряков прислушивались. История для них остановилась, время замерло!

У просторного и тихого озера, в глубине которого виднелись ложно-вулканические очертания Джебель-Ишкеля, под ярким солнцем, которое дает тунисской земле ее особое освещение, мы жили в закрытом мире, ничего не зная об окружающей нас стране, как и она о нас ничего не знала.

Удивительное лето 1921 года! Как доходили новости до наших потерянных берегов?! Знаю только, что под внешним спокойствием монотонного существования сердца переходили от радужных надежд к самому глубокому отчаянию; особенно молодые, одинокие, оторванные от семей. В первые же месяцы было несколько самоубийств: Шейнерт, Батин, Шереметевский. Двадцатитрехлетний Коля Люц оставил письмо: просил прощения у товарища, что покончил с собой его револьвером.

Ходили слухи о сокращении состава эскадры. Многочисленные семьи покинули корабли и были помещены в лагеря: Айн-Драхам, Табарка, Монастир, Надор, Papa. Многие искали работу, главным образом на французских фермах.

Вопросы по содержанию эскадры и корпуса разбирались в Париже и в начале 1921 года. Командующий эскадрой вице-адмирал Кедров отбыл во Францию для переговоров об их дальнейшей судьбе. На его место в Бизерте был назначен Михаил Андреевич Беренс.

До сих пор я не могу без горечи думать о чувстве унижения, которое должен был испытывать этот выдержанный, достойный человек с выдающимся прошлым моряка, сталкиваясь с неприятными денежными вопросами. Ему, безусловно, было хорошо известно, что французское правительство для сокращения расходов предполагает их покрыть, зачислив во французский флот некоторые русские корабли.

В бухте Каруба мы жили вдали от этих забот, особенно мы, дети. С Верой Остолоповой мы устроили «наш дом» на мостике «Жаркого». Мальчики приходили к нам «в гости». Мы учились плавать в чистой, прозрачной воде бухты. Папа нырял в поисках больших темно-синих раковин, состоящих из двух половин, которые он разделял в надежде найти в них жемчуг. Случалось, что мы действительно находили в них какие-то черно-коричневые затвердения без всякой стоимости.

В конце 1921 года мы все еще были в Карубе. Помню, что 6 ноября - праздник Морского корпуса - был отпразднован на «Корнилове» по традиции гусем с яблоками...

Если в наши дни в Бизерте нет свидетелей, кто помнит о приходе Русской эскадры в 1920 году, то в те далекие годы это было событием, причинившим много хлопот французской администрации. Французы не могли оставить без помощи такое количество людей, лишенных средств к существованию, среди которых были больные, раненые, старики, не способные работать, и дети-сироты. В то же время распоряжения из Парижа предписывали «сократить до минимума расходы по содержанию русского флота» (письмо от 3 марта 1921 года председателя Совета министров А. Бриана к морскому министру). Вот что сообщает Комитет  Французской Африки:

«Когда в марте 1921 года  встал вопрос о поисках работы для русских, то столкнулись с тем, что не было составлено заранее никакой классификации по категориям трудоспособности и квалификации людей, направленных в Тунис. Большинство принадлежало к дворянскому или мещанскому сословию или же к военно-морскому флоту. Некоторые офицеры и матросы прибыли с семьями.

Тунисская пресса строго отнеслась к эмигрантам. Евреи вспомнили, что Врангель имел репутацию антисемита, социалисты видели в них штрейкбрехеров, рабочие организации и туземное население протестовали без всякого милосердия против возможных конкурентов. Но несмотря на эти малоблагоприятные условия, на слишком пассивную покорность некоторых из новоприбывших и неспособность многих проникнуться своим положением и к нему приспособиться, администрация и частные лица приняли на службу в апреле и мае добрую половину этих случайных эмигрантов.

Требовались главным образом земледельческие рабочие (2050), техники (100), рабочие в рудники (80). Кроме того, около ста женщин устроились гувернантками или прислугами.

Эти 2825 русских, которые довольствуются скромным заработком, полностью удовлетворяют своей работой».

В июне 1921 года насчитывается 1200 человек в лагерях вокруг Бизерты и в глубине страны. Морской корпус под именем Сиротского дома Джебель-Кебира-Сфаята просуществует до мая 1925 года. На кораблях остается самый необходимый для их существования военный персонал. Семьи собраны на старом броненосце «Георгий Победоносец». На кораблях Эскадры в 1921 году находится 1400 человек. Их численность будет уменьшаться из года в год благодаря постепенным отъездам.

Когда русский флот и Морской корпус закончат свое существование в 1924-1925 годах, только 700 русских людей будут находиться в стране Тунис, из которых 149 - в Бизерте.

Как отмечал еще один флотописец Бизерты, капитан первого ранга Владимир Берг в своей книге «Последние гардемарины», русские в Бизерте «составляли маленькое самостоятельное русское княжество, управляемое главой его вице-адмиралом Герасимовым, который держал в руках всю полноту власти. И он как старый князь древнерусского княжества, мудро и властно правил им, чиня суд и расправу, рассыпая милости и благоволения».

Плавучий город «Георгий Победоносец»

Рассказывает Анастасия Александровна…

- Старый броненосец «Георгий Победоносец», ветеран флота, превратился в конце 1921 года в плавучий город для семей военных. Его предварительно подготовили для более или менее нормальной жизни нескольких сотен человек, главным образом женщин, детей и пожилых людей. В насмешку его называли «бабаносцем». Он стоял в канале у самого города между «Sport Nautique» и лоцманской башней [27], что позволяло нам свободно спускаться на берег.

Для нас, детей, начиналась фантастическая жизнь. Для взрослых это тесное сожительство, в котором кому-то из них придется прожить четыре года, было, вероятно, очень тяжелым. Дети от него не страдали.

Несмотря на бедность, наше детство было увлекательным приключением. Постоянное общение, одни и те же интересы, дружба, неприязнь  - это была жизнь закрытого учебного заведения без ее отрицательных сторон: мы не были лишены семей, и свобода у нас была полная.

Впоследствии мне часто будет сниться наш старый броненосец - странные картины запутанных металлических помещений, таинственных коридоров, просторных и пустынных машинных отделений... Это все картины наших запретных похождений, о которых наши родители и не подозревали. Мы знали «Георгий» от глубоких трюмов до верхушек мачт. Поднимаясь по железным поручням внутри мачты, мы устраивались на марсах, чтобы «царить над миром». Мы знали скрытую душу корабля.

На «поверхности» это был городок, полный народа, не имеющий ничего общего с военным судном. Как могло быть на нем такое множество кают?

На верхней палубе были новые надстройки, походившие на маленькие домики. В одной из них жили Мордвиновы, в другой  - Гутаны, в третьей - Потапьевы. На мостике, совершенно один, жил Алмазов, который внушал страх ребятам своими резкими манерами, хотя, надо признаться, он никого из нас никогда не обидел - он, скорее, от нас защищался.

Прямой, сухой, с щетинистыми рыжеватыми усами, он слыл за отшельника у некоторых увлекающихся дам. Высказываемое им пренебрежение к общепринятым правилам вежливости воспринималось ими не то как выражение его исключительной личности, не то как проявление особой святости.

С верхней палубы можно было спуститься на батарейную палубу, где у самого трапа была каюта Рыковых. Здесь я снова встретила Валю, с которой мы мельком познакомились на «Константине».

Ряд кают следовал до бака. В одной из первых Ольга Аркадьевна Янцевич часто принимала молодежь: ее сын Жорж учился в корпусе. На корме обширное «адмиральское помещение» было предоставлено школе.

В большой адмиральской каюте с мебелью из красного дерева жила жена начальника штаба Ольга Порфировна Тихменева с дочерью Кирой. Семьи адмиралов Остелецкого и Николя помещались на этой же палубе, но с другого борта.

Надо было спуститься еще, чтобы очутиться на церковной палубе. У самого трапа была наша каюта, а под трапом ютились Махровы. Только на этой палубе был общий зал, где все собирались в обеденные часы за большими, покрытыми линолеумом столами, - поэтому я хорошо помню всех ее обитателей.

С правого борта, сразу за нами, следовали каюты Краснопольских, Кожиных, Григоренко, Остолоповых, Ульяниных. В правом отсеке, как в темном закоулке, жили Блохины, Радены, Ксения Ивановна Ланге, Шплет и Зальцгебер. По левому борту в отсеке помню только Горбунцова, вдовца с двумя детьми. В каютах, выходящих в общий зал, вспоминаю Максимовичей, Бирилевых, Твердых, Пайдаси, Кораблевых...

Не полагается, может быть, давать такой длинный перечень имен, но я так живо еще всех помню в этом своеобразном мире церковной палубы.

В субботу вечером и в воскресенье утром столы складывались, чтобы освободить палубу для Всенощной и Литургии. Редко кто пропускал церковную службу.

Только раз или два была я в помещениях на баке - ходили вместе с мамой за Бусей, которую одолжили на ночь Максименко, чтобы бороться с крысой. Там было мало детей. Главным образом там жили холостяки, и мы слышали, что некоторые даже «пьют вино», - отдаленный квартал, куда не рекомендовалось ходить.

Жизненным центром нашего мира был камбуз. В нем царил толстый кок, прозванный Папашей. Полностью сознавая всю важность своего положения, он, казалось, священнодействует с особой торжественностью. Все съестные пайки, выдаваемые французской администрацией, были в его распоряжении. За Папашей числился еще один ценный талант - ему хорошо удавались пироги, которые он пек в праздничные дни.

Иногда мы сверху через открытый люк наблюдали, как он, плотный и потный, возится у большой горячей плиты.

Русская прогимназия

Рассказывает Анастасия Александровна…

- Мне помнится, что на «Георгии» было много детей. Все, конечно, не могли быть приняты в школу; некоторые были еще слишком малы, другие -15-16-летние, не могли нагнать пропущенные годы. Остальные были распределены на три класса: детский сад, подготовительный и первый класс гимназии. Официально школа называлась Прогимназия бывшего линейного корабля «Георгий Победоносец».

Иметь школу у себя дома очень удобно. Достаточно двух минут, чтобы подняться по трапу и, пробежав коридор, оказаться в «адмиральском помещении».

В большой зале мы становились в пары по классам для утренней молитвы с нашими преподавателями.

В нашем подготовительном классе было учеников двенадцать, из которых многие не умели как следует читать, но в этом возрасте ребенок быстро все осваивает, и от нас требовали серьезной работы. В один год мы наверстали потерянное время и могли следовать программам, соответствующим когда-то в России нашему классу.

Наша начальница Галина Федоровна Блохина была единственной профессиональной преподавательницей. Она окончила Бестужевские педагогические курсы и пользовалась большим авторитетом у всех учеников. Строгая, но справедливая, она обладала чувством меры и даром преподавания. Арифметика благодаря ей казалась простым и ясным предметом.

Нашей классной наставницей была Ольга Рудольфовна Гутан, племянница адмирала Эбергарда, который до 1916 года командовал Черноморским флотом. Совсем не приспособленная к этому миру людского муравейника, она казалась потерянной в каком-то одиночестве. Сдержанная, неразговорчивая, она только в церковной жизни находила полноту окружающего; остальное было горькой действительностью, бороться с которой у нее не хватало сил. От детского мира она была очень далека, но нас было не много, и русский язык она преподавала с любовью. Она могла бы преподавать и французский, но по строго установленным принципам «только француз мог преподавать французский язык».

Где и как нашли наши попечители для этой цели мадам Пиэтри, которая, как я пойму позже, была абсолютно неграмотна? «Par edzample» - было ее любимым выражением, когда она не знала, что сказать.

Помню, как-то раз я во время урока французского подняла высокий воротник свитера, спрятав в него всю голову, - воротник стоял как длинная шея. Закрыв глаза, я мечтала!.. Недолго! Как видно, Галина Федоровна заглядывала иногда в классы. Я почувствовала, как ее рука схватила воротник свитера, и мне оставалось только пытаться высвободить из него голову.

- Не будешь слушать - ничему не научишься!

Слушать! Уметь слушать, заставить слушать, приучить слушать!..

За мою длинную карьеру преподавательницы я смогу испытать на собственном опыте значение этого слова. Так и до меня дошло что-то от Бестужевских курсов!

Как ни удивительно, самый оживленный урок был Закон Божий... и, конечно, только благодаря личности отца Николая Богомолова. Молодой, большой, сильный и очень бородатый, он кипел энергией. У него был прекрасный голос, что позволит ему позже уехать на гастроли с казачьим хором. Как бы то ни было, он был полон снисхождения к нашим ребяческим прегрешениям. С нашей стороны, мы честно учили минимум, который он от нас требовал. Нам с Валей хотелось сделать для него больше, и он обращался к нам, когда хотел получить безошибочный ответ.

- Мои орлы! - говорил про нас отец Николай.

- А я кондор, а я кондор!! - кричал Олег Бирилев... Увы, «кондор» часто попадал в угол, не очень об этом сокрушаясь.

Со времени нашей встречи на «Константине» мы с Валей больше не виделись до открытия школы на «Георгии», но теперь мы встречались каждый день - несколько ступенек между двумя палубами, и мы были вместе. Сознательное детство у нас общее: с одинаковыми интересами, с одинаковыми воспоминаниями. Я уверена, что и по сей день она помнит некоторые, совсем другими забытые, казалось бы, маловажные стороны этих лет нашей жизни.

Навсегда будет жить в нашей памяти «Громкий Голос» - человек, даже имени которого мы не знали; он пел в церковном хоре корабля. С волнением ждали мы, когда его глубокий, мягкий голос как-то особенно захватывающе начнет нашу любимую молитву «Ныне отпущаеши...».

Не всегда, конечно, наша дружба носила такой духовный характер, и «смирения» у нас было меньше всего! Нелегко было нашим воспитателям справляться с детьми, живущими в таких небывалых условиях.

В классе я считалась хорошей ученицей; у меня даже была пятерка по поведению, но постепенно взрослые переставали быть для меня неоспоримым авторитетом. Мой дух противоречия очень беспокоил маму:

- Перестань отвечать, когда тебе делают замечание!

- Кто тебя научил дергать плечом?

Я уже не могла служить примером хорошо воспитанной девочки.

- Большевичка, ты настоящая большевичка! - кричала на меня Настасья Ивановна Бирилева, когда я дралась с ее сыном.

Надо сказать, что Олег, который был в моем классе, нападал всегда сзади на маленьких или более слабых, чем он. Один раз он столкнул Люшу с трапа, в другой раз сбросил Шуру со сходни в воду и как-то без всякой причины ударил мою подругу, тихую Иру Левитскую. Хотел ли он обдуманно мне досадить? В негодовании я бросалась их защищать, и драка всегда кончалась побегом Олега и вмешательством Настасьи Ивановны. И пока она меня обзывала самыми, по ее мнению, оскорбительными словами, я стояла, вызывающе подняв голову, с чувством рыцарски выполненного долга.

Мы жили в богатом мире фантазии благодаря исключительному выбору книг. Помещение нашего класса было в то же время библиотекой корабля. Мы сидели за двумя большими деревянными столами перед черной доской; широкий люк в потолке освещал класс. Вдоль стены, слева при входе, большой шкаф хранил сокровище книг, читанных и перечитанных двумя поколениями русских людей: Жюль Верн, Марк Твен, Фенимор Купер, Майн Рид...

А «Рыцари Круглого Стола»! Валя была Изольда, а во мне жила Гвинивера, жена короля Артура. В сравнении с ними «Примерные девочки» графини де Сегюр казались бесконечно скучными.

Сегодня молодежь без труда открывает богатства Божьего мира; так много удивительных возможностей в ее распоряжении.

У нас были только книги... и наше воображение... Мы жили на узкой палубе корабля; у наших родителей не было средств купить билет до города Туниса, но весь свет был перед нами. Мы пересекали океаны, мы открывали континенты. Самые таинственные места - Занзибар, Томбукту - не имели для нас секретов. Волшебство слов становилось мечтой... «Архипелаг в огне»!.. «Тристан да Кунья»!..

Я писала стихи. К маминому дню рождения я приготовила тетрадь поэм. Я хотела стать писателем. Псевдоним был найден: Madame de Lhompierre.

Жизнь уничтожила многое, но не любовь к чтению, не силу воспоминаний. 

…Полвека спустя, возвращаясь с Мадагаскара, минут через десять после того, как мы пролетели над Дар-эс-Саламом, я открыла Занзибар. Весь в длину, как сказочный корабль на ярко-синих волнах Индийского океана напротив золотистого изгиба африканского берега, - большой остров, покрытый темно-зеленым лесом, окутывался облаками, как бы желая сохранить свою тайну. И мгновенно встал передо мной из далекого прошлого герой нашей любимой, зачитанной книги - черный принц Калулу, нежный и быстрый, как газель в этих лесах; встали смеющиеся лица товарищей, которых забавляло мое тщетное старание выговорить его имя - выходило «Кауу»; встало все наше полное, богатое детство на «Георгии Победоносце».

Живут ли еще люди, которые, как я, помнят это детство, такое непохожее ни на какое другое? Те, которых я встречала, сохранили о нем лишь отдельные, бессвязные картины.

Чаще всего вспоминают наши уроки танцев. В программе, как раньше в России, были уроки салонных танцев. Кира Тихменева, несмотря на свою молодость, занялась их преподаванием с большим авторитетом. Надо сказать, что ученики тоже прилагали со своей стороны много старания. В скором времени под аккомпанемент пианино мы танцевали то, что вся Европа танцевала в начале XX столетия: конечно, вальс и польку, но также падекатр, падепатинер, падеспань, венгерку и краковяк, который мы танцевали «с удалью». Уроки прекратились до того, как мы должны были приступить к мазурке. Я всегда об этом очень жалела.

На каждом празднике, организованном школой, был спектакль танцев.

Как удавалось нашим мамам изготавливать эти костюмы, которые превращали нашу повседневную действительность в увлекательную сказку? Танцевать менуэт в костюме маркизы - это была вечная история Золушки, особенно для меня, всегда беднее всех одетой! Уже тогда я понимала, что означает плохо сшитое платье, сапоги не по ноге,  - чувство обиды перед отношением окружения, часто несознательным.

Даже между мальчишками нашего возраста я нравилась только «несчастным»; другие смотрели на девочек красивее меня. Даже мой маленький барон Слава украл у Вали поцелуй, прося ее мне об этом не говорить. Помнится мне молодой кадет, которого мы называли «Штанокрут», потому что он безостановочно крутил свои слишком большие для него штаны. Он не решался со мной заговорить и, чтобы привлечь мое внимание, ходил на руках.

 Самым большим школьным праздником была раздача наград в конце года. Мы знали, что книги, предназначенные для наград, были заперты в каюте первого класса. Это были французские книги, пожертвованные городскими организациями.

Нам не терпелось узнать, кто награжден, что за книги?

Дверь закрыта на ключ? Но иллюминатор! Не так уж трудно подняться по штирборту. Маленькая для своих десяти лет, я легко пролезла в закрытое помещение. Все книги, приготовленные для раздачи, были аккуратно разложены по столам. Мне оставалось только запомнить, кому они были предназначены, и по возможности не забыть их названия. Я очень быстро нашла «мою книгу», очень красивую, красную с золотом, большого формата, - «Le chateau des Carpates».

Какого автора? Hachette! Легко запомнить!

(Hachette (фр.) — название крупного французского издательства)

По-видимому, все французские детские книги были одного и того же автора!

Отдавая отчет о моей экспедиции товарищам, на вопрос об имени писателя я неизменно отвечала: Hachette.

Повседневная жизнь на чужбине 

Рассказывает Анастасия Александровна…

- После суматохи первых дней нашего приезда на «Георгий» жизнь стала входить в колею. Несколько дней катера еще подвозили запоздавших. Они выгружались у полубортика церковной палубы – здесь я впервые увидела Колю и Нюру Полетаевых: крепенький мальчик лет тринадцати и худенькая девушка пятнадцати лет. Я их сразу заметила, потому что они казались совсем потерянными, сидя у своих жалких узлов около отца, священника Ионникия Полетаева, очень, как мне казалось, старенького и уставшего. Позже я узнаю, что их мама осталась в России с другими детьми…

Наше убежище, «Георгий Победоносец», все еще считалось военным кораблем. Правда, его командир адмирал Подушкин был очень мягким со своим новым  «экипажем». Помню, что он часто беседовал с мамой на скамеечке в тени тента, который летом натягивали на спардеке.

Андреевский стяг все еще развевался на корме. Детьми мы часто присутствовали при спуске флага и очень дорожили нашим морским воспитанием. Грести в канале, сидеть за рулем, безупречно причалить - все это было для нас очень важно. В разговорной речи мы любили употреблять  морские термины и питали легкое презрение к тем, кто их не понимал.

Что делали наши мамы целыми днями? Конечно, каждая прибирала собственную каюту, мыла посуду и стирала семейное белье, но все должны были принимать участие в «общественных работах». Помню, как каждый день чистили овощи. Рассказывали, что Ольга Порфировна Тихменева, жена начальника штаба, срезала с картошки такую толстую кожуру, что ее пришлось определить на другую работу.

По утрам ходили за кипятком для чая. При воспоминании о жестяных кружках я до сих пор чувствую сладковатый металлический вкус во рту. Тем более ценю я теперь удовольствие пить чай из тонкого фарфора! С чаем ели мы толстые ломти круглого солдатского хлеба.

Каждая семья получала в достаточном количестве несколько хлебов, и часто даже они оставались. Мы с Валей ходили их продавать в кварталы «маленькой Сицилии». У нас были даже свои клиенты; мы получали за хлеб несколько сантимов, которые мы приносили маме. Добрые итальянские «мама» относились к нам очень дружелюбно, но я тогда поняла, что никогда не стану хорошей коммерсанткой. Продавать беднякам, даже менее бедным, чем мы, смотреть, как они считают монетки, протягивать руку, чтобы их взять, - все это было очень тяжело.

Но у меня осталось красочное воспоминание об этих кварталах «маленькой Сицилии», которые исчезнут в  войну,  в 1942 году. Снесенные бомбардировкой, они никогда не будут заново отстроены. Все эти домишки были построены на один лад - две комнаты и кухня. По вечерам стулья выносились перед домом и семьи «дышали воздухом». Иногда слышно было пение, но никогда не пели женщины, пели только молодые мужчины  и всегда соло с гитарой.Красота неаполитанских песен и наших, таких далеких бизертских ночей!

В начале двадцатых годов в Бизерте автомобилей почти не было, не было ни радио, ни, конечно, телевидения. Если под конец дня на улице еще задерживались запоздалые прохожие, то с темнотой все смолкало, и ничего не могло быть прекраснее, чем одинокий страстный, молодой голос, поющий на итальянском языке в тишине африканской ночи.

Русские песни, русские молитвы

Рассказывает Анастасия Александровна…

- На «Георгии» мы тоже пели,  и  мальчики, и девочки. Среди старших кадет были  прекрасные голоса. У Коли Полетаева был очень приятный голос, к тому же он хорошо знал русские песни. Летом, когда спадала жара, когда воды темнели и широкое небо покрывалось звездами, мы устраивались на корме между двумя люками прямо на палубе и разговорам нашим не было конца. О чем только мы не рассуждали! Да, и о России…

И конечно, пели! Пели «Бородино», пели «Великий 12-й год». Хотелось плакать - так сильно переживали мы эти «напевы победы», но… говорить об этом не полагалось. Можно было только петь. Петь, как поется все остальное, и часто даже кто-нибудь задорно переходил на веселый, модный «Cake Walk» - «Мы все только негры...»

Помню наш духовой оркестр.  Ежегодно в день Успения - 28 августа - большая процессия, главным образом итальянцы, носила статую Мадонны по улицам Бизерты. И оркестр приглашали  принять участие в церемонии, и русская мелодия «Коль славен» сопровождала в эти годы торжественное шествие.

Везде в Тунисе, где русские обосновывались, зарождался хор: в городах, на «Георгии», в лагерях... Беженцы, потерявшие все, порой даже уважение к самим себе, обретали чувство собственного достоинства перед Богом, когда начинали петь русские песни…

Достоинство, людское уважение - все чувствовали в них необходимость, чтобы переносить трудности общежития в ограниченном пространстве корабля. И все же мы, дети, от этой тесноты  не страдали. Детство наше было исключительно богато, несмотря на материальные трудности. Старые принципы воспитания сыграли, конечно, свою роль.   Полнота нашего детского мира во многом была обязана нашему религиозному воспитанию.

В школе, перед началом занятий, утренняя молитва была общей. Вечером молитва была личным делом каждого. Помню, как перед сном, стоя на коленях на кровати, перечислив всех членов семьи, я добавляла иногда имя какого-нибудь героя, который казался мне особенно достойным Божьего снисхождения. Случалось, что, к стыду, я выпускала слова молитвы, но никогда не могла положить голову на подушку, не перекрестив ее широким крестом. Я вспоминала тогда глубокую и спокойную мамину веру. «Бог простит», - часто говорила она.

Мама пела в церковном хоре, я приучалась слушать, абсолютно не обладая музыкальным слухом. Никогда я не научусь петь, но зато научусь слушать. Не буду утверждать, что в свои десять  лет я внимательно следила за ходом службы, скорее я ждала знакомые молитвы и часто в ожидании конца, устав стоять прямо, переминалась с ноги на ногу, сгибая колени. Не всегда я понимала старославянский, полный поэзии текст, но иногда слышалось мне в нем нечто несравнимо великое.

Воспоминание о наших тихих всенощных на «Георгии» - одно из богатств нашего детства.

Полутемная церковная палуба старого броненосца, золото икон в колыхающемся мерцании свечей и чистая красота в обретенном покое вечерней молитвы «Свете тихий»! Она летит через открытый полупортик над темными водами канала, над гортанными голосами лодочников, летит все дальше, все выше к другому берегу, к холмам Зарзуны, где ее унесут к небу морские ветры...

Каждый человек, какого бы он ни был ума и образования, может носить в себе это все превышающее чувство. Я хорошо помню старого, почти неграмотного матроса Саблина, который просил маму подать записку в церковь с именами близких ему людей, «чтобы о них помолились».

- О здравии или за упокой? - спросила мама, приготовляя два листка. Саблин колебался не больше секунды и сделал жест, что это не важно. - А вы пишите, там разберут! - И он показал на небо.

Итак, несмотря на потерю родной страны, церковь продолжала жить на кораблях, в лагерях, в казематах, в частных квартирах.

В «DepecheTunisienne» от 3 сентября 1923 года можно прочесть: «Вчера утром в помещении русского кооператива состоялось собрание. Многочисленные русские пришли на собрание, чтобы выразить желание организовать в Тунисе русскую церковь. Собрание состоялось под председательством отца Георгия Спасского».

Морской корпус

Если беженцы из числа гражданских думали о хлебе насущном да о том, как устроить свою новую, далеко не легкую жизнь, то часть морских офицеров, не теряя духа, решила воссоздать в Бизерте Морской корпус. И вот что об этом рассказала Анастасия Александровна…

Морской префект, вице-адмирал Варней, отвечая на просьбу контр-адмирала Машукова, предоставил Морскому корпусу форт Джебель-Кебир, расположенный в шести километрах от Бизерты, и у его подножья - лагерь Сфаят, чтобы разместить персонал.

Этот форт в начале 1921 года был предоставлен Морскому корпусу французскими властями. Первым в нем обосновался капитан I ранга М.А. Китицын со своей знаменитой Первой Владивостокской ротой. Они пережили агонию Морского корпуса в Петрограде и исход из Дальнего Востока. Они пересекли в исключительно тяжелых условиях океаны и моря, чтобы добраться до Севастополя в часы эвакуации Крыма. В Бизерте с помощью французских военных они подготовили форт для младших собратьев, оставшихся на «Алексееве».

Стены Джебель-Кебира, который посетил в 1900 году адмирал Бирилев, станут последним убежищем Севастопольского Морского корпуса. Все кадеты, маленькие и большие, говорили о Китицыне с большим уважением.

Михаил Александрович всецело посвятил себя воспитанию учеников и организации их жизни в Кебире.

У подножия горы приютил семьи лагерь Сфаят.

Наши сверстники, младшие кадеты, очень часто рассказывали о том знаменательном дне, когда, покинув «Алексеев» на французском буксире, они высадились в Зарзуне, чтобы идти... в Кебир. Каждый мог что-нибудь рассказать об этом походе с мешком за спиной и в тяжелых военных сапогах. Взвод сенегальцев под командованием французского лейтенанта проводил их до бани в военный лагерь. Бен Негро?.. Ремель?.. Больше часа под жарким солнцем, но хороший душ, чистое, прошедшее дезинфекцию белье - и усталости как не бывало! Увы, надо было двигаться в обратный путь - вдвое длиннее и мучительнее первого, ибо шел он в гору до самого Джебель-Кебира.

В первый раз садились кадеты на паром, чтобы переплыть канал, в первый раз, к удивлению прохожих, шагали они по улицам Бизерты и, пройдя весь город, вышли на шоссе. Оставалось пройти еще километров пять, на этот раз под проливным дождем. «Гора Джебель-Кебир, - объяснял французский офицер, - по высоте равна Эйфелевой башне».

Бедный, такой вежливый лейтенант!.. Он шел рядом с капитаном Бергом, в то время как большой черный солдат вел его вороного коня под желтым седлом. Никто из кадет не мог подозревать, как неловко чувствовал себя молодой офицер. Он знал, что находится здесь, чтобы следить за возможными носителями «вируса большевизма».

В архивах, теперь открытых для публики, имеется письмо командующего французским оккупационным корпусом в Тунисе генерала Робийо (Robillot) к генеральному резиденту в городе Тунис господину Кастийон Сен Виктору (de Castillon Saint Victor) от 16 декабря 1920 года с докладом, «...что морской префект имеет в своем распоряжении только военные патрули для поддержания порядка у людей, зараженных большевизмом». Тем же числом французские власти Туниса просили Париж прислать «...специального агента для наблюдения за русскими революционными кругами. Для усиления мер безопасности в Бизерте в ожидании прибытия эскадры сформирована бригада из четырех полицейских под командой Гилли (Guilli)».

И в то время как французское командование задавало себе столько тревожных вопросов, молодой лейтенант видел только измученных мальчиков, борющихся с потоками рыжей грязи, и их доброго командира, страдающего за плачевный вид своих «господ офицеров». Он не забыл, как утром Берг пошел со своей ротой под душ, что очень взволновало черного часового: «Командан, пур оффисье - аппар! Бен аппар! Па авек матло!» «Командир, для офицеров — отдельно. Не вместе с матросами!» И как Берг старался объяснить, что это его кадеты, что он в огонь и в воду готов идти со своей ротой!

Только под конец дня добрались они до Сфаята. Мокрые до последней нитки, забрызганные грязью и глиной, малыши старались подтянуться, чтобы войти фронтом в лагерь. На дорожке у белого барака стоял фронт старших гардемарин во главе с капитаном I ранга Китицыным.

По окончании переселения с «Алексеева» в корпусе числилось 17 офицеров-экстернов, около 235 гардемарин, 110 кадет, 60 офицеров и преподавателей, 40 человек команды и 50 членов семейств. Вице-адмирал Александр Михайлович Герасимов по приходе в Константинополь вступил в исполнение обязанностей директора корпуса, заменив С. Н. Ворожейкина.

Морской корпус - это детище Петра I. Корпус был создан в России в 1701 году по Высочайшему указу Петра I об основании Навигацкой школы. 23 июня 1701 года под Навигацкую Школу отвели Сухареву башню со всеми бывшими при ней строениями и землей. В 1701 году учеников в школе было очень немного, всего четыре человека, а в 1702 году был уже полный комплект в 200 человек.

Сначала в Москве под названием Школа математических наук и навигации, а затем в Петербурге уже  как чисто морское училище. Его слушателей именовали гардемарины. Со временем учебное заведение получило имя Морского корпуса. [28]

Много позже, когда не будет уже ни нашего «Георгия», ни Морского корпуса, Берг вспомнит с любовью о них в написанной им книге «Последние гардемарины». В ней я нашла описание этих корпусных дней, о которых нам так часто рассказывали кадеты. Весь личный состав преподавателей и их семейств, все эти 470 человек составили маленькое самостоятельное поселение, которое проживет деятельной жизнью почти пять лет под заботливым управлением вице-адмирала Александра Михайловича Герасимова. Старый моряк, вице-адмирал еще царского производства, крупный, сутуловатый, суровый по виду, он мог иногда поразить всех неожиданным, полным юмора замечанием.

С 13 января 1921 года Севастопольский Морской корпус   в течение четырех лет будет формировать воспитанников, многие из которых после выпуска смогут получить высшее образование в университетах Франции, Бельгии и Чехословакии. И это благодаря  адмиралу Герасимову программы занятий были преобразованы для подготовки воспитанников в высшие учебные заведения в других странах. До конца дней продолжал Александр Михайлович переписку со многими из своих воспитанников, сохранив в их сердцах благодарную память.

До сих пор на горе  Джебель Кебир, в трех километрах от центра Бизерты видны руины старого форта, где  были размещены  в двадцатые годы учебные классы Морского корпуса. Рядом разбили лагерь Сфаят – для персонала и складов. С  января 1921 года началась подготовка младших офицеров и гардемаринов. В морском училище юноши в белых форменках изучали навигацию и астрономию, теоретическую механику и практическую историю России по Карамзину и Соловьеву.

Директор, говоря о своих подопечных, подчеркивал, что они «готовились стать полезными деятелями для возрождении России». До конца дней продолжал Александр Михайлович, как и другие преподаватели,  переписку со многими из своих воспитанников, сохранив в их сердцах благодарную память. Уже будучи взрослыми, они добрым словом вспоминали своих воспитателей-офицеров. Достаточно сказать, что на могиле одного из них выпускники Бизертинского Морского корпуса написали: «Другу-командиру».

Большое познается через  малое...

Владимир Владимирович Берг, строевой командир рот, помимо занятий с кадетами, увлекался литературным творчеством. Его пьесы ставились в театре Корпуса.

Выходил "Журнал кружка морского училища" (январь-апрель 1922 года).

По русской традиции Морской корпус устраивал парады. Однажды, как свидетельствует очевидец, в парадном строю вместе со взрослыми шли и дети. Они старались держать равнение, смотря в сторону начальства.  Они так старались!

Трибуны плакали. Такое трогательное было зрелище!

Поразила меня еще одна деталь, связанная с историей Морского корпуса, в воспоминаниях о тех днях контр-адмирала Пелтиера, публиковавшихся в «Морском сборнике» [29] (французское издание) в 1967 году:

 «Дозволено думать, что бывшие ученики Морского корпуса с интересом, а возможно, и с ностальгией следят за прогрессом Морского Дела в России, от которого они отрезаны и которое в ленинградском училище, носящем имя Фрунзе, возродилось в стенах, где прежде Санкт-Петербургская школа готовила офицеров. Каков бы не был политический режим, военные моряки остаются самими собой...»

Так написал бывший курсант Морского корпуса в Бизерте.

Морской корпус под именем «Сиротского дома Джебель-Кебира – Сфаята» просуществует до мая 1925 года [30].

Письма из Советской России

Рассказывает Анастасия Александровна…

- Быть отрезанным от мира и ждать новостей, ждать писем, которые никогда не приходят, - мы все хорошо знали это чувство. Но как ни странно, именно это тщетное ожидание делало час раздачи почты очень важным моментом беженского дня. Издалека было видно лейтенанта - почтальона, который приезжал из Бизерты на мотоциклете. Ухо ловило его приближение. По вечерам зимой глаз следил за передвижением его фонаря между бараками Сфаята. На «Георгии» Алмазов появлялся перед редкими счастливчиками, дождавшимися наконец весточки, и плохо переносил шутливые укоры ничего не получивших.

Однажды и нам пришло письмо! Бабушка написала из Сербии, которая приняла Русскую армию. Их жизнь налаживалась с помощью югославского правительства и благодаря симпатии, которую король проявлял по отношению к русским. Окольными путями   она узнала  о жизни в Рубежном после нашего отъезда. Дом стал Сиротским домом - для нас это было Божьим благословением. Парк вырубили, и во фруктовом саду деревьев больше не было. С горестью мы узнали о вскрытых семейных могилах, об их уничтожении грабителями в поисках несуществующих сокровищ...

Не стало больше моего очарованного царства! В этой картине опустошения как оголенный стоял белый дом на вершине холма. Невесело глядели его многочисленные окна, не защищенные деревьями  от степного ветра. Вероятно, с этой поры стал мне сниться один и тот же сон: я поднимаюсь по заросшей тропе в поисках моего потерянного царства все выше и выше, знаю, что дом прячется там, за деревьями, но парк расступается, превращается в голое поле, вдалеке - мимолетное видение - белый дом, но я не могу до него дойти, он  удаляется и исчезает из глаз, скрывая свою тайну.

Я знаю, что это только сон,  я стараюсь его удержать, найти знакомые картины, заглянуть хоть на мгновенье в в наш дом,  милое прошло,...

Возможно, что еще ребенком я знала, что ничего не исчезает бесследно; надо только сильно помнить! И складывались в детской голове слова, которые много позже выльются в стихи и музыку. Слова надежды, которая ищет свой путь, которая никогда не угаснет:

Как вернуться в старую усадьбу?

Как найти дорогу в небытие?

Только сердце может хранить правду,

Рассказать, что было, было и прошло.

Глава седьмая.

«ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ». 1922-1923 ГОДЫ

Приведу еще один отрывок из книги Анастасии Алексндровны «Бизерта. Последняя стоянка». Книга получила литературную премию Александра Невского.

«Можно только удивляться тому, что, несмотря на все трудности, жизнь на «Георгии» скоро вошла в нормальную колею, потекла, полная, деятельная, богатая возможностями для нас, детей. Школа нас многому научила. Если даже наши преподаватели и не были профессионалами, то их культура и добросовестность вполне заменяли их возможную неопытность. Они строго придерживались верного принципа воспитания - создавать интересы, соответствующие детскому миру.

Выбор книг, разговоры о прочитанном - наши родители очень за этим следили. Помню, как оживился папа, когда увидел в моих руках «La dame de Monsoreau».

Он живо и красочно восстановил дух французского двора XVI века, правда, через героев Александра Дюма и выходки Шико - придворного шута. Долго потом в моем воображении Франция была похожа на прекрасную Диану в ее парке Монсоро.

Валина мама Полина Ивановна тоже нам часто читала. До сих пор помню толстую книгу об Англии, которой она смогла нас заинтересовать.

Раз в неделю профессор Кожин, ассистент известного хирурга профессора Алексинского, читал нам Гоголя в большом зале «адмиральского помещения». Его умение читать оставило у нас в памяти незабвенные картины великолепия украинских ночей, Днепра, казацкой удали и очарования вечеров на хуторе близ Диканьки.

С большим удовольствием собирались мы иногда в каюте Горбунцовых. Умостившись вокруг столика, мы ждали раздачу винограда. Были разные сорта: мускат, виноград из Корниша, из Раф-Рафа... Каждый из нас мог выбирать что хотел. Сам Горбунцов уже нашел работу в городке и мог позволить себе некоторые траты. Он был вдовец, один воспитывал двоих детей и не без основания полагал, что нашел удачный способ собирать нас почаще вокруг книги. Пока каждый из нас занимался своим виноградом, он читал нам Пушкина, вероятно, повести. Особенно любили мы «Дубровского».

Мы увлекались русской поэзией, знали наизусть множество стихов, с которыми не раз выступали на детских вечерах. Писали мы еще по старой орфографии, строго следуя программам дореволюционного времени.

Во втором классе мы начали учить латынь. Алмазов, взявшийся посвящать нас в тайны латинской грамматики, оказался менее страшным, чем мы предполагали.

Открытие математики, геометрии и алгебры было делом генерала Оглоблинского, который преподавал также в специальных классах Морского корпуса. Прозванный «богом девиации», он оставил у своих учеников исключительное воспоминание. Даже преподавая в младших классах, он был всем понятен - настолько он всегда был ясным и точным. 

Пению нас учила энергичная Вера Евгеньевна Зеленая. В молодости она училась музыке в Италии и никому не давала этого забыть.

Что касается гимнастики, то нас водили на бизертский стадион, где мы участвовали в состязаниях с учениками бизертских школ; общались с ними с симпатией, но скорее молча, так как французского языка мы еще не знали. Помню все же, как мы пытались разговаривать с хорошенькой девочкой нашего возраста, которую мы прозвали «Розовая» за ее милую улыбку и розовое платьице. Наши встречи с бизертскими школьниками были очень дружелюбными.

Мы также имели право посещать «Sport Nautique» - морской клуб, около которого стоял наш «Георгий». То был частный клуб, где царил сторожем некто Доминик, вероятно, бывший французский матрос, который везде появлялся в полосатом бело-синем тельнике, с вечным беретом на голове, увенчанным красным помпоном.

«Sport Nautique» в те далекие годы был окружен деревянным забором, вдоль которого тесно стояли кабинки. Члены клуба могли снять кабинку на год, и жаркими летними днями часам к четырем матери семейств с ребятами шли на пляж, часто пересекая весь город. Это были часы отдыха в шезлонгах с вязанием в руках, в то время как дети барахтались в воде. Молодежь постарше проводила у моря целый день с самого утра.

Мы спускались с «Георгия» и были сразу на пляже. Какое-то благотворительное общество раздало нам полосатые купальные костюмы - красные с белым и синие с белым - до самых колен. Мы быстро научились плавать вдоль мостика, сначала «до первого камня», потом «до второго камня» и, наконец, до буйка.

Клуб был частным, и все бизертяне не могли быть его членами. Длинный ряд кабинок вне клуба тянулся вдоль Пальмовой аллеи до казино у самого Старого порта. В наши дни трудно представить, какое оживление царило в Бизерте в начале двадцатых годов. За исключением властей и богатых фермеров все ходили пешком.

Никто не мог ходить купаться на Корниш, тем более к гротам или на Уэд-Дамус. Редко кто мог нанять коляску с двумя лошадьми или кариколо (коляска с двумя большими колесами, в которую запрягалась одна лошадь) для прогулки вдоль моря к Белому мысу между садов и огородов. Легче было дойти до пляжа Зарзуны; надо было только переплыть канал на пароме и выйти на дорогу в Тунис. Две черные нефтеналивные цистерны существовали уже тогда, но, конечно, не было еще нефтеперегонного завода. Во всяком случае, цистерны не загрязняли пляж - вода бухты до самого мыса Зебиб была ярко-голубой, а песок дюн - золотистый, и мы собирали горы разновидных ракушек.

На «Георгии» мы играли «в солдатики», расставляя ракушки по ротам, батальонам и полкам, но, конечно, чаще всего мы собирались на пляже в Бизерте. Здесь мы встречали детей нашего возраста, казалось, таких на нас похожих, но все же совсем от нас отличных - первый жизненный опыт: суметь понять другого и самому стать понятным для него. Детям с детьми это было легче. Понять взрослых было труднее.

Помню наше удивление, когда мы увидели нашего попечителя школы Константина Ивановича Тихменева, продающего лимонад под пальмами при входе в «Sport Nautique». Он держал товар в деревянной кабинке и предлагал также пирожные и пончики. Таким образом, он стоял ступенью выше остальных продавцов, бродивших по пляжу с ведром льда, в котором плавали бутылки.

Множество других продавцов устраивались около «Георгия» и быстро научились по-русски предлагать свой товар:

- Смотри сюда! Ешь на здоровье, будешь толстый, как капитан Брод!

Капитан I ранга инженер-механик Брод был очень полный мужчина…

Так зародилось мнение, что арабы очень способны к языкам. Про русских будут говорить то же самое. Мне, скорее, кажется, что необходимость - лучший учитель.

С окончанием лета жизнь на «Георгии» возвращалась в свою нормальную колею. Несмотря на отъезды, на корабле было еще много народа. На место адмирала Подушкина командиром был назначен Сергей Львович Трухачев.

Становились ли мы, дети, более распущенными? Командир Трухачев, легко ли он терял терпение? Скорее, волнуясь, он начинал заикаться и терял тогда в наших глазах весь свой авторитет.

Какие сюрпризы иногда готовит нам судьба! Сергей Львович во время Великой войны руководил важными операциями в Балтийском море, а теперь он стоял перед недисциплинированными ребятами и не знал, что делать!

Бедный Сергей Львович! И смерть его была очень печальна. Похоронив жену в Тунисе, он в восемьдесят лет вынужден был уехать с племянницей в Соединенные Штаты, но въезд в США потребовал длинных формальностей, и ему пришлось часами ожидать оформления документов. Старенький, уставший от путешествия, он скончался через несколько дней по приезде. Но кто из нас тогда на «Георгии» мог это предвидеть?

Вспоминая те далекие годы, я вижу такое множество лиц, событий, переживаний, что мне трудно передать их по порядку. Живя в тесном кругу, каждый помимо воли участвовал в жизни соседа. Казалось, что живем мы в каком-то светском вихре сватовства, свадеб, разводов, иногда, увы, драм, болезней и смерти! Детьми мы многое слышали, но, к счастью, обыденные сплетни скользили по нас, как-то не затрагивая!

Мы очень любили свадьбы - торжество венчания, нарядные одежды (откуда только они появлялись?), праздничные угощения; все это переживалось нами очень глубоко.

Порой иностранные гости присутствовали на церемонии. Для тех из них, которые никогда не были в России, вся эта обстановка была характерным проявлением славянской души - «ame slave». Особенно хорошо помню свадьбу Киры Тихменевой с Лекой Герингом - самый красивый жених, которого мы когда-нибудь видели.

Когда он появлялся на «Георгии» в белой морской офицерской форме - высокий, стройный, молодой, мы с Валей бегали за ним, стараясь приложить к его спине наши пять пальцев. Так он становился для нас индейским вождем Грязная Пятерня - честь, которую он старался отклонить, убегая от нас со смехом.

Разводы не сопровождались никакой церемонией и, следовательно, нас не интересовали. Помню только, как кто-то упомянул Анну Каренину: «Много теперь стало ей подобных, но ни одна под поезд не бросается».

«Слава Богу», - сказала бы я теперь.

Молодежь много танцевала. Наши еще молодые родители понимали, что девушки, гардемарины, кадеты мечтают о балах и музыке.

В большом зале «адмиральского помещения», разукрашенного и ярко освещенного, пары танцевали с увлечением, которого я потом больше никогда не встречу. Мы, младшие, более или менее открыто проскальзывали в залу, чтобы полюбоваться танцорами... полюбоваться или посмеяться!..

Вот группа танцует Cake Walk: самая младшая с лицом, вымазанным сажей, танцует, гримасничая и извиваясь, ловкая и гибкая... Это Ира Мордвинова! Пара, прыгающая на цыпочках в польке, - Ольга Аркадьевна Янцевич и мичман Парфенов. Они маленькие и легкие и относятся к танцу очень серьезно. Она распустила свои длинные каштановые волосы, он больше чем когда-нибудь походит на Китайскую Будородицу - как мы его прозвали.

Есть и партитуры новых танцев: «Un pelican s'en allait a pas lents» -модный фокстрот. Уже старое танго «Под знойным небом Аргентины», Кира танцует его с Герингом артистически. Бывало, что по случаю какого-нибудь официального праздника командующий эскадрой адмирал Беренс считал себя обязанным появиться на балу. В один из таких вечеров, стоя скромно у входа в зал, он, вероятно, обдумывал, как проявить свое участие в празднестве. Случайно его взгляд упал на меня - в одну секунду вопрос был решен:

«Хочешь ли ты сделать со мной тур вальса?»

Тогда я, моментально спрыгнув с высокой тумбы, - ноги по правилам в третьей позиции, - подняв голову влево, со всей важностью моих одиннадцати лет пустилась с адмиралом в широкий тур вальса вокруг танцевального зала. Освободившись от своих светских обязанностей, адмирал меня галантно поблагодарил и удалился.

Дорогой Михаил Андреевич! Никогда не мог бы он подумать, что воспоминание об этом танце будет жить так долго!

Другой незабываемый бал этих лет был дан зашедшим в Бизерту аргентинским учебным судном «Президент Сармиенто» («Presidente Sarmiento»). He обременяя себя дипломатическими соображениями, аргентинцы пригласили моряков обеих эскадр, стоящих в порту: французских и русских офицеров и их дам. Не знаю, как смотрели на приглашение французские власти. Может быть, чувствовали себя неудобно. Зато очень живо помню веселое возбуждение наших дам, готовящихся к балу, беспрерывное движение аргентинских и русских катеров, восторженные рассказы на другой день.

Так у нас и осталось в воспоминаниях, как особенно чествовали аргентинцы русских дам, как были они особенно галантны и внимательны к ним.

* * *

Для нас, детей, «праздник» обозначал прежде всего подарки и угощения - пирожные, сласти, которых мы обыкновенно были лишены. Вероятно, от этого недостатка в сахаре у меня на всю жизнь останется особый интерес к пирожным, даже без всякого желания их съесть. В незнакомых городах, в чужих странах я никогда не останавливаюсь перед ювелирными магазинами, но не могу равнодушно пройти мимо кондитерской или книжного магазина.

На «Георгии» время от времени кто-нибудь справлял день рождения, правда, очень редко, так как ни у кого не было денег. Я помню два таких праздника, но, может, были и другие.

Андрей Потапьев справлял 16 лет, было очень весело, нас было много в их каюте на палубе, и, по общему мнению, нас принимали с «изобилием» - слово нам нравилось. Почему-то из всего этого изобилия мне запомнились лишь сардины в прованском масле.

Второй прием был в каюте Остелецких на рождении их дочери Киры, которой исполнилось одиннадцать лет. Здесь «задачей» был виноград - Кира очень волновалась при раздаче: хватит ли на всех, если вдруг кто-то съест слишком много!

Ее брат Ника, большой, широкоплечий кадет с заразительным смехом, иногда появлялся на «Георгии», но в этот день он не мог прийти из корпуса.

Конечно, самыми главными были религиозные праздники, которые разделяли учебный год. Они нам скрашивали повседневную жизнь, мы их ждали, мы к ним готовились.

На Рождество школа давала спектакль, в котором участвовали все классы, даже самые маленькие. Какое удивительное количество текстов в русской литературе, подходящих к каждому детскому возрасту!

Французское ведомство посылало нам большую елку, и в течение нескольких дней мы с помощью наших учителей готовили гирлянды, звезды, фантастические фигурки, вырезывая и склеивая цветные бумаги: золотые, красные, серебряные...

Рождественский вечер всегда проходил с большим успехом; мы сами были в нем главными актерами.

После удачного спектакля, после рождественских песен убирали эстраду и бал начинался. Маленькие уходили спать, а мы могли показать наше умение танцевать: грацию падеспань, удаль краковяка, живость венгерки... мы, как в сказке, переживали Рождественский вечер!

Мы потом долго еще вспоминали о нем, обсуждали, порой целыми днями, старались как можно дольше сохранить подаренные нам пакеты со сладостями в разноцветной бумаге, перевязанные бантом. Каждый из нас получал одинаковое количество мандаринов, фиников, орехов, конфет с хлопушками и палочек шоколада - тонких «Прадо» и более широких «Мартужен».

* * *

Совсем с другим чувством ожидали мы светлый праздник Пасхи. Для православных Пасха - Праздников Праздник. Мы знали, что вся Россия в былое время молилась в Страстную неделю. Мы знали ее значение. В Страстной четверг мы следили за чтением 12 глав Страстей Господних.

Конечно, мы не могли еще понять всю трагедию дороги к Голгофе, но мы чувствовали ее красоту. Мы переживали Явление Христа перед Пилатом, нас волновал и оставшийся навеки без ответа вопрос: «Что есть истина?».

Мы ждали с замиранием сердца момент троекратного отречения Петра, и, когда после восьмой главы все вставали на колени, казалось, что все вокруг перестает дышать, чтобы не пропустить самых первых нот «Разбойника»...

В Страстную субботу непривычная тишина царила на старом броненосце, прибранном, выдраенном, вкусно пахнувшем куличами, которые целую неделю пек Папаша. С одиннадцати вечера церковная палуба наполнялась народом. Приходили и люди, уже живущие в го­роде и его окрестностях.

Мы глубоко переживали Светлую Радость Пасхи; после Великого Поста, после говенья, как ждали мы этого первого: «Христос Воскресе!»

* * *

И вот настал печальный 1924 год, год всех разлук.

Мы горько плакали, когда умерла наша любимая маленькая Буся. Как выразить горе, когда ее маленькое тельце, зашитое в наволочку, исчезло в водах канала. Маленькое тельце... но столько верности, любви и понимания!

Понемногу «Георгий» пустел.

Школа тоже опустела. Нас оставалось только несколько учеников. За исключением Оглоблинского и Алмазова, все другие учителя оставили нас в покое. Их тоже стало гораздо меньше. Мы прятались за разложенными на столе книгами и, склонив голову, рисовали.

Очень легко было играть в зубного врача: перочинные ножики и стальные перья, чтобы делать дырки в дереве стола, промокательная бумага и чернила, чтобы их пломбировать, и сосредоточенное, старательное выражение лица, чтобы обмануть учителя.

Вне школы, менее занятые, свободные от наблюдения, мы делали больше глупостей. Полная неизвестность перед будущим, которая волновала наших родителей, нас совсем не трогала. И теперь еще страх перед будущим, на который так часто ссылаются психологи, чтобы объяснить кризис молодежи, кажется мне ложным предлогом, в который не верит сама молодежь. Само настоящее в этом 1924 году было полно угроз.

Сколько времени продержится еще эскадра?

Люди, которым удавалось найти работу, уезжали с кораблей.

Найти работу, даже скромную, - было жизненным вопросом, на который не всегда находился ответ. И что могла заработать вдова, как Серафима Павловна Раден, чтобы прокормить двенадцатилетнего сына? Тогда произошло событие, которое поразило всех в нашей безотрадной жизни.

В один прекрасный день Алмазов принес на «Георгий» необыкновенную новость: нотариусы разыскивали Ростислава фон Радена, который унаследовал майорат где-то в Восточной Пруссии или в Балтийских странах. Мама была рада за свою приятельницу. Они расстались навсегда!..

Ревель, Гапсель, Севастополь, Бизерта...

Все куда-то уходило!»

Глава восьмая.

СУДЬБА РУССКОЙ ЭСКАДРЫ

Командующий Русской эскадры Михаил Беренс был оповещен с 1921 года, что признание Францией Советского Союза будет иметь последствием возвращение Эскадры правительству СССР. В 1924 году становилось все более и более ясно, что это признание не заставит себя долго ждать.

27 июня 1924 года председатель Совета министров Франции Эдуар Эррио (председатель Совета министров Франции в 1924-1925, 1926,1932 гг.  Франция  установило дипломатические отношения с СССР в 1924 г)  писал резиденту Франции в Тунисе, что «правительство Республики не может отказать Советскому правительству вернуть ему военный русский флот, пребывающий в Бизерте в течение четырех лет».

29 октября морской префект в Бизерте вице-адмирал Эксельманс был оповещен, что накануне Франция официально признала Советский Союз.

Та же секретная телеграмма предписывала ему «сообща с уже оповещенным генеральным резидентом срочно принять все меры, дабы избежать возможные повреждения русских кораблей».

Одной из этих мер, конечно, заранее разработанных, была ликвидация последних групп, наблюдающих за порядком на кораблях.

Надо было покидать корабли, которые представляли для нас последнюю частицу родной земли; на них мы были еще в России.

По признании СССР Францией мы стали беженцами, но никак не апатридами... Если существует возможность лишить кого-нибудь гражданства, то никто не в состоянии лишить человека Родины

Адмирал Эксельманс, получив телеграмму, предписывающую ему приступить к ликвидации эскадры, собрал на миноносце «Дерзкий» русских офицеров и гардемарин, чтобы лично пережить с ними тяжкую новость. Ни один русский моряк этого не забудет!

Вот как Монастырев описывает собрание офицеров  на «Дерзком»:  «Старый адмирал был очень взволнован, и несколько раз его глаза были полны слез. Достойный моряк, он нас понял и переживал с нами наше горе. Но долг офицера заставлял его исполнять данный ему приказ: мы должны были оставить корабли... и мы ушли».

В тот же день 29 октября в 17.25. Андреевский стяг был для наших отцов спущен навсегда!

Нестор Монастырев свидетельствует об этом трагическом дне: «Моя карьера морского офицера закончилась. Не об этом мечтал я в своей юности, выбирая жизненный путь. Я мечтал о дальних походах, о радостных лицах друзей, о славе нашей Родины и ее флота, о славе Андреевского флага.

Андреевский флаг спущен!.. Теплая звездная ночь окутывает своей тенью корабли, которые мы только что покинули. У меня на душе холодно и пусто. Теперь я окончательно потерял все, что мне было дорого…».

Адмирал Лепотье  докладывал вышестояшему французскому начальству:

 «11 ноября адмирал Эксельманс отдал рапорт, что все корабли были ему переданы белыми русскими без инцидента. Офицеры и экипажи были собраны в зданиях Сиди-Ахмеда. Все суда стояли на причале в арсенале Сиди-Абдаля, за исключением броненосца и крейсера, оставшихся на рейде».

Адмирал Эксельманс

Было решено, что франко-советская комиссия прибудет в Бизерту, чтобы решить  судьбу русских кораблей. Но по многим причинам адмирал Эксельманс считал несвоевременным приезд комиссии в Тунис. Он понимал и уважал отношение русских моряков к этой комиссии. Драма русскмих офицеров стала и его личной драмой. Он не поколебался написать своему министру: «Я прошу скорее снять с меня командование, чем предписать мне принять советских уполномоченных. Это не должно рассматриваться как отказ исполнить приказание, но как просьба, чтобы подобный приказ, если он в Ваших мыслях, был дан кому-нибудь другому. Я знаю долг солдата, и Вы согласитесь, что я его выполняю, принимая это решение».

Получив «отпуск по болезни», фактически отставку,  и разрешение на жительство в районе Бреста (Франция), адмирал Эксельманс покинул Бизерту в конце ноября 1924 года.  Проститься с ним и высказать ему слова благодарности пришли все русские офицеры. И они еще долго вспоминали адмирала.

А во Франции про него «забыли». Так он рыцарски поплатился карьерой за уважение к собратьям-морякам. Но не благодаря ли этому обоюдному уважению  «членов морского братства» удалось избежать «инцидентов», которых так боялось военное начальство?

Перед отъездом  адмирал Эксельманс сделал все от него зависящее, чтобы помочь семьям, которые еще  оставались в Бизерте. Его хорошее знание положения вещей позволили генеральному резиденту в Тунисе Люсьену Сену обратиться к председателю Совета министров Франции Эдуару Эррио:

«Имею честь доложить, что я смог изучить этот вопрос, осторожно наводя справки у морского префекта. Необходимо указать, что в Бизерте, кроме уже малочисленных моряков, составляющих сокращенные экипажи, существуют еще две категории людей, которые достойны особенного внимания.

Первая категория - это Сиротский дом, которым занимается адмирал Герасимов. Какое бы ни было мнение о русских, интернированных в Бизерте, можно только иметь самое высокое уважение к этому старому человеку, апостолически преданному делу воспитания детей, покинувших с ним русскую землю. Кроме того, Сиротский дом не имеет никакого отношения к эскадре и Советы не могут претендовать на людей, которые его составляют. В этой школе находится еще около 80 детей. Все уедут приблизительно через год, как уехали старшие ученики зарабатывать на жизнь во Франции или Бельгии. Будет простой человечностью позволить адмиралу Герасимову докончить свое дело и предоставить ему для этого возможность, как это делалось до сих пор.

Вторая категория состоит из жителей «Георгия Победоносца». Как выше указано, этот старый броненосец не способен на морской переход. Он служит казармой или, скорее, убежищем семьям моряков. Некоторые из этих людей, относительно молодые и способные работать, зарабатывают себе на жизнь, хотя и с трудом, но смогут продолжать; другие же ни на что больше не способны - это пожилые люди, которые не в состоянии работать. Их ожидает старческий дом. Для каждого из них придется принять решение, так как невозможно их бросить на произвол судьбы.

Во всяком случае, так как «Георгий» не может идти в плавание, надо постараться его сохранить для его теперешнего предназначения в ожидании возможности разрешить вопрос о дальнейшей судьбе каждого из его жителей. Обе предлагаемые мною меры не могут быть не приняты.

Положение русских в Бизерте хорошо известно иностранцам. Адмирал Эндрюс (Andrews), командующий американскими морскими силами в Европе, пробыл долго в Бизерте на «Питсбурге» («Pittsburgh») и встречался там с адмиралами Герасимовым и Беренсом, которые изложили ему положение. Командир другого иностранного судна, аргентинского фрегата «Президент Сармиенто» («President Sarmiento»), который пробыл в Бизерте 4 дня, также встречал русских адмиралов. Для него, так же как и для адмирала Эндрюса, мы дали убежище людям, потерпевшим крушение, так как это настоящие обломки - будь то люди или материал, и, сделав это, Франция осталась верна своим традициям щедрости и гуманности.

Что касается других - я говорю о русских офицерах и матросах, - то их права усложняются тем обстоятельством, что они принимаются в стране протектората, и вытекающей из этого необходимостью считаться с суверенитетом Его Высочества Бея.

Французскому правительству надлежит объявить русским о широкой амнистии, о которой упоминается в конце министерского письма. Они должны быть свободны или использовать эту амнистию, или обосноваться в стране, которая им подойдет.

Но очень важно, по моему мнению, спустить людей на берег, как только переговоры о передаче их кораблей будут закончены, и взять корабли под надзор, поставив на каждом военную охрану. Эта мера необходима, чтобы помешать русским потопить свои корабли, покидая их.

В доказательство действительности этой опасности мне достаточно напомнить, что в 1923 году два русских офицера пытались потопить в Сиди-Абдаля два судна, которые французское правительство решило продать иностранцам. Вполне очевидно, что если это могло случиться с судами небольшой стоимости, продажа которых состоялась по договору между французским правительством и русскими представителями бывшего правительства Врангеля, то есть еще больше причин полагать, что это может повториться при передаче судов советскому правительству».

Несмотря на официальный тон, как сильно чувствуется в этом архивном документе человечность! Как утешительно видеть в нем солидарность моряков, крик о помощи погибающим!

Председатель Совета министров Эррио незамедлительно ответил генеральному резиденту в Тунисе телеграммой:

«Париж, 4 ноября 1924 года, 12 часов 25 минут.

Получено в 17 часов.

С согласия морского министра прошу Вас обеспечить бесплатный проезд русским морякам с эскадры Врангеля, которые желали бы ехать во Францию. Эррио».

Перед тем как покинуть Тунис 20 ноября 1924 года,   накануне своего отъезда, адмирал Эксельманс написал лично своему министру, чтобы поставить его в известность о трудностях, с которыми сталкивались русские офицеры  в поисках работы, и уточнить предпринятые меры:

«Разрешите представить Вам списки русских офицеров и матросов, ищущих работу, со сведениями, могущими заинтересовать людей, имеющих возможность предоставить им какую-нибудь работу. Я послал такие же списки главным директорам общественных работ по сельскому хозяйству, индустрии и финансов, а также директору Компании трех портов и господину де Шавану.

У меня нет времени сделать больше».

«В приложении к этому рапорту – подробные списки с рекомендациями. И его усилия не пропали даром! – с теплым чувством вспоминает в своей книге Анастасия Александровна. – Французские морские офицеры остались верны своему командиру, адмиралу Эксельмансу, и делали все, что было в их силах, чтобы помочь русским.

Списки, о которых пишет адмирал, были составлены по его просьбе в следующем порядке:

Первая категория - «главы семейств» - семья, состоящая из стариков и детей; порядок зависит от числа и возраста стариков и детей на иждивении главы семьи.

Вторая категория - «женатые без детей»: молодые люди от 19-23 лет, холостые старше 50 лет без детей и родителей на иждивении.

Третья категория - «холостые люди 23-50 лет».

За этими списками имен встают передо мной лица хорошо мне знакомые, часто любимые. Я волнуюсь, встречая в архивах суждения ошибочные, часто несправедливые.

В большинстве случаев люди довольствовались самыми скромными предложениями работ, не имеющих ничего общего с их образованием. Но как можно было на что-нибудь претендовать! Только доктора могли надеяться найти работу по специальности в кадрах колониальных врачей. В общественные работы требовались землемеры или наблюдающие за работами по постройке дорог, чаще всего в отдаленных местностях Туниса, куда, за исключением русских беженцев, никто ехать не стремился.

Скоро можно было шутя сказать: «Если вы видите палатку на краю дороги или убежище под дубами Айн-Драхама, вам может пригодиться знание языка его обитателя: один шанс на два, что этот землемер или лесник - русский».

Один журналист удивляется, что так мало русских работает на кораблях. Он выводит из этого, что на эскадре было очень мало моряков! Но про какие корабли он говорит? Прием на французский флот для русских был закрыт, и даже на каботажном судне беженец не мог быть командиром.

Некоторые, не без причин, все еще надеялись послужить во флоте.

«Пригорков Владимир, капитан I ранга, кавалер ордена Почетного легиона, прослуживший с честью на французских военных кораблях: просит место командира буксира или драги».

«Рыков Иван, капитан II ранга, гидрограф: просит место командира буксира».

Как все остальные, Пригорков и Рыков были посланы землемерами на юг Туниса - «в поле», как говорили русские.

Читаю, что лейтенант Калинович просит место рулевого, и вижу очень живо молодого, очень красивого офицера, потерявшего ногу во время войны и в течение 5 лет занимавшегося кадетами в Джебель-Кебире.

Другие молодые офицеры или гардемарины готовы были служить матросами. Синдикаты запротестовали - беженцы составляли конкуренцию «туземцам», которые тоже могли претендовать на такие скромные места.

Итак, в то время как некоторые ставили русским в упрек, что они берутся за какую угодно работу и за какую угодно цену, другие, напротив, публиковали насыщенные ненавистью статьи об «этих баронах и офицерах, которые не могут решиться на физическую работу, которую они всегда считали унизительной». Не раз еще придется сталкиваться на чужбине с самой низкой клеветой.

В поисках работы все оказались в одинаковом положении - без различия чинов и даже образования. Выбор предложений был очень ограничен, приходилось, скорее, выбирать по силам. Так, например, престарелый генерал Завалишин просит место сторожа или садовника. Генерал Попов - инженер-механик, как и 20-летний матрос Никитенко, просит место механика.

Алмазов, который когда-то в Париже готовил докторскую степень по международному праву, берет работу писаря. Трудно обвинить их в презрении к работе!

А наши матери!

Мама говорила, что ей не стыдно мыть чужую посуду, чтобы нас прокормить. Ей было бы стыдно, прибавляла она, если бы ей сделали замечание, что она ее плохо моет!

Достоинство, с которым они переносили неблагодарную работу, было лишено горечи, и наше доверие к жизни осталось незатронутым.

Заместитель адмирала Эксельманса на посту морского префекта в Бизерте, контр-адмирал Гранклеман, в свою очередь столкнулся с болезненным вопросом ликвидации эскадры.

Приезд советской комиссии предвиделся к концу декабря, но персонал охраны кораблей еще не нашел работы, и семьи, живущие на «Георгии», оставались без средств к существованию».

Столкнувшись с трудностями при поиске рабочих мест, адмирал Гранклеман обратился к резиденту Франции в Тунисе. Он снова предоставил списки русских, ищущих работу, настаивая на крайней необходимости разрешения вопроса:

«В данное время мы продолжаем содержать этот персонал при помощи специального фонда, называемого «Русский бюджет», пополняемого фондом Врангеля, и нашего бюджета, которым я располагаю, но вполне вероятно, что эти средства вскоре иссякнут, так как «Русский бюджет», как и наш, выдается только до 31 декабря».

В свою очередь адмирал не поколебался подчеркнуть собственную ответственность:

«Наконец, я считаю своим долгом подтвердить, что в течение всего года моего пребывания в Бизерте персонал, для которого я прошу Вашей помощи, никогда не дал ни малейшего повода усомниться в его порядочности или нравственности.

Добавлю, что русские офицеры и моряки, которые уже получили места в Бизерте или ее окрестностях, дают полное удовлетворение и что их работа очень ценится. Прийти им на помощь будет пользой для всех, но главное - это станет делом гуманности, а также солидарности, так как я не могу забыть, что многие из них боролись с нами во время Великой войны против общего врага и что некоторые из них носят следы ранений, полученных в этой борьбе».

«Изъятые из архивов слова все еще несут в себе живую силу!  - подчеркивает в своей книге Анастасия Александровна. - Адмирал не мог забыть своих собратьев по оружию, как не мог их забыть и его заместитель вице-адмирал Жэен, прибывший в середине декабря и продолживший трудное дело, начатое его предшественниками. Благодаря своей энергии - письма к генеральному резиденту от 31 декабря, 3 и 7 января - он добился продолжения помощи беженцам, которые еще не нашли работы».

1924 год. Советская делегация в Бизерте

- Мы были еще на «Георгии», когда советская комиссия прибыла в Бизерту, - рассказывает Анастасия Александровна. -  Ее роль свелась исключительно к техническому осмотру кораблей, и пребывание в Бизерте оказалось очень коротким. Выйдя из Марселя на «Уджде» 26 декабря, она смогла приступить к инспекции 29-го и покинула Бизерту на «Дюк д'Омале» 6 января 1925 года.

Комиссия строго соблюдала протокол, подписанный в Париже 20 декабря русско-французской миссией, состоявшей из нижеследующих лиц:

А. Крылов, член Академии наук России, председатель;

адмирал Евгений Беренс;

Грасс - инженер-механик;

Иконников - инженер-механик;

Ведерников - морской артиллерист, с одной стороны,

капитан II ранга Эстева

и лейтенант Арзюр - представители Генерального штаба французского флота, с другой стороны.

Текст, состоящий из 12 статей, особенно настаивает на технической стороне осмотра кораблей и оговаривает условия пребывания миссии в Бизерте; пребывание, близкое к «нахождению под надзором».

Перемещения были ограничены: «Члены миссии будут жить в Бизерте все время, пока будет длиться их работа; на основании разрешения, которое им будет выдано вице-адмиралом, главным морским префектом, они смогут пользоваться специальным морским транспортом для связи между Бизертой и Сиди-Абдаля».

Миссия  была полностью   изолирована: «Никто из посторонних русской миссии не должен сопровождать делегатов миссии... Члены миссии обязались и обязываются настоящей конвенцией не заниматься пропагандой и не пытаться вступить в связь с европейцами или туземцами».

Конечно, существует секретная переписка между Парижем, генеральной резиденцией в Тунисе и военно-морской префектурой в Бизерте, которая предшествовала этому визиту.

Если даже до признания Францией Советского Союза уже поднимался вопрос о скором возвращении эскадры, то при подписании протокола об этом не было и речи.

Инструкции, данные морским министром 23 декабря морскому префекту в Бизерте, точно ограничивают роль миссии: «Подтверждаю, что передача военных кораблей представителям московского правительства отсрочена».

Как всегда, при изучении архивов из далекого прошлого видятся лица людей с их тайнами и страданиями, которых не может сокрыть даже сухой отчет официальных бумаг. Особенно если вы этих людей хорошо знали.

По протоколу, подписанному 20 декабря, члены миссии обязываются не иметь никаких сношений с населением. Инструкции, адресованные морскому префекту, более точны:

«Избегать встреч с офицерами и матросами Русской эскадры или их семьями».

Два брата

Эхо Гражданской войны! 

 Драма семьи Беренс!

Два брата!

Старший, Евгений Андреевич Беренс,  был первым главнокомандующим Красным Флотом Революции. А теперь  вместе с Крыловым стоит во главе советской миссии.

Младший, Михаил Андреевич,   последний командующий Русской Эскадры под Андреевским флагом.

В день осмотра кораблей советскими экспертами Михаил Андреевич уехал в город Тунис, отдав, как говорится,  дань вежливости по отношению к французским  официальным властям, которые не желали этой встречи. Что касается других возможных причин,  то о том, что произошло  в Карфагене,  руины которого решил посетить  не только Михаил Андреевич, какая встреча там его ждала…  я расскажу в другой книге…

«Быть в Тунисе и не посетить Карфаген!»  Разве могли  французские офицеры не согласиться с этими словами советского офицера!

Анастасия Александровна пишет в своей книге: «Оба были людьми чести. Оба выбрали в служении Родине разные пути. Они встретили революцию на разных постах, и их восприятие происходившего не могло быть одинаковым.

Морской атташе с 1910 года при посольствах России в Германии, Голландии и Италии, Евгений Андреевич мог искренне поверить в образовавшееся Временное правительство и, будучи идеалистом, даже в «светлое будущее» России.

Михаил Андреевич никогда не покидал действительную службу во Флоте. В 1917 году он командовал «Петропавловском», последним новейшим броненосцем на Балтике, и с первых же дней революции стал свидетелем угрожающих событий, явной целью которых было истребление того, что для него представляло Россию, в первую очередь, ее Флот.  А он был ответствен за свой корабль.

Что ответил бы Евгений Андреевич, выслушав представителей Совета матросских депутатов, заявляющих, что они требуют увольнения одного из офицеров, которого экипаж не желает видеть на борту?

Вероятно, то же самое, что ответил его брат: «А я вас ни о чем не спрашиваю, - сказал он, и, по своему обыкновению помолчав немного, добавил - и, потом, это вас не касается».

Другим офицерам с трудом удалось спасти Михаила Андреевича…

Армада, застывшая в безмолвии…

«В начале 1925 года мы еще жили на «Георгии» в ожидании работы и квартиры в городе. Наш детский мир редел с каждым отъездом, - пишет в своей книге Анастасия Александровна. …

Кипучая, полная жизнь, которой мы жили в течение нескольких лет, теперь смолкла. Поговаривали, что скоро отключат электричество... Большой старый броненосец опустел, и по ночам особенно чувствовалась смутная угроза. Иногда слышались какие-то удары, эхо которых отдавалось в полутемных коридорах и в пустынных помещениях.

Папа забеспокоился. После отъезда Трухачева в Тунис он был назначен командиром «Георгия». Кто мог хозяйничать по ночам? Не повторялись ли инциденты 1921 года, о которых писал Монастырев: «В этот год в городе была отмечена продажа небольших моторных частей. Продавали их люди, не имеющие отношения к флоту и случайно попавшие на эскадру во время эвакуации. Были приняты строгие меры: продажа прекратилась и эскадру очистили от «нежелательных элементов».

Папа быстро открыл, что новая банда, основавшаяся в городе, продавала медь, разворовывая оборудование «Георгия». Некто Тябин, пойманный на месте, был выгнан, и папа запретил ему подниматься на корабль.

Рассчитывая на безнаказанность, Тябин вернулся. Но в этот раз с оружием. Видя, что его заметили, он убежал, спрятался в какой-то каморке и разрядил револьвер через дверь, которую пытался открыть папа…

Мой отец, последний командир «Георгия», сделал все от него зависящее, чтобы сдать корабль в приличном состоянии. Беженцам разрешено было уносить для семейного обихода койки,  железные столы, покрытые линолеумом, скамейки и стулья. Все это прекрасно подходило к бедному домику в «маленькой Сицилии», где мы поселились в первые месяцы 1925 года. Мы окончательно покинули корабли - последний кусочек русской земли…

…Офицеры сняли военную форму. Мы стали эмигрантами, которых держали в полном неведении о переговорах, касающихся судьбы эскадры, - долгих обсуждений, которые еще продлятся годами.

В начале тридцатых годов корабли все еще стояли в военном порту Сиди-Абдаля.

Мой старинный друг Делаборд, назначенный в те годы в Бизерту, был так поражен их призрачными силуэтами, что по сей день он говорит о них, будто они все еще у него перед глазами:

«Я бродил по пустынной набережной Сиди-Абдаля вдоль ряда судов без экипажей, нашедших здесь покой в грустной тишине, - целая армада, застывшая в безмолвии и неподвижности.

Старый броненосец со славным именем «Георгий Победоносец»; другой - «Генерал Корнилов», совсем новый еще линейный корабль водоизмещением 7000 тонн; учебные суда «Свобода», «Алмаз»; пять миноносцев... чуть слышен плеск волн меж серыми бортами да шаги часовых «бахариа» в форме с синими воротничками и в красных шешьях с болтающимися помпонами».

Эти корабли тогда еще хранили свою душу, часть нашей души...

Но потом? Что стало с ними? Можно дать только короткий ответ: не все архивы еще открыты.

После отъезда комиссии экспертов переговоры продолжались между двумя правительствами. Франция соглашалась передать военные корабли при условии, что Советский Союз признает дореволюционные долги России перед Францией. Переговоры длились годами, так как СССР долги не признавал.

Корабли оставались в Бизерте, и, поскольку советское правительство отказывалось платить за их содержание, Франция постепенно продавала их на слом...»

Глава девятая.

СУДЬБЫ РУССКИХ ЛЮДЕЙ

Постепенно число русских в Тунисе уменьшалось. В поисках работы они уезжали в Европу, Америку, даже в Австралию… В 1925 году в Тунисе оставалось только 700 русских, из которых 149 жили в Бизерте.

«Мне не стыдно мыть чужую посуду…»

«В списках ищущих работу первое имя в первой категории - «Манштейн, 36 лет, старший лейтенант, 4 дочери - 11,7, 6 лет, младшей 3 месяца; просит работу топографа или наблюдателя за городскими работами недалеко от Бизерты по причине учения детей». И рядом приписка мелким, четким почерком: «Положение заслуживает интереса». Из документов французского архива.

- Мама стирала на всю семью, - пишет в своей книге Анастасия Александровна. - Я все еще вижу эту удручающую картину: полное корыто белья, кусок зеленого мыла оставляет зеленые полосы, скользя по доске, струи воды текут по маминым рукам, когда она выжимает тяжелую простыню. Несмотря на все ее усилия, грубая бязь остается желтой и жесткой.

А как найти время, чтобы штопать белье? Хорошие французские хозяйки посвящали этому один день в неделю; говорят, что самые строгие давали штопать носки до того, как их мыть_. Я тоже пыталась «зашивать дырки», распуская целый веер складок над пяткой.

Моя мама говорила: «Мне не стыдно мыть чужую посуду, чтобы дать образование детям!»

Я помню ее руки… От стирки в холодной воде они у нее болели. Но она никогда не жаловалась.

Моя сестренка Маша родилась весной 1924 года, и, так как мама работала целый день, я много ею занималась. Вероятно, с этого времени у меня останется особая нежность к детям первого года жизни - удивительной жизни тихо лежащего в колыбели маленького ребенка, внимательный взгляд которого открывает окружающий его мир.

Мы жили очень бедно, но достойно. Чем только папа  ни занимался, чтобы прокормить семью! Он мастерил рамочки для фотографий и полочки из красного дерева, которые он с помощью мамы часами полировал вручную. Я вижу, как под размеренным движением пропитанного льняным ласлом полотняного тампона по совсем, казалось бы, иссохшей поверхности начинает переливаться цветами каштановый отблеск оживающего дерева, как заново зарождается в нем жизнь... Папа все умел делать руками и работал с большим вкусом, но устанавливать цену было для него большой задачей.

…Отчасти мы жили еще в мире, который навсегда покинули, и, возможно, что именно это помогло нам пережить первые годы изгнания. За горькой повседневностью действительности вставали облики милого прошлого. Новогодние и пасхальные визиты, целование руки, страстные споры по вечерам о событиях, информация о которых доходила до нас с разных частей земли, - все это, конечно, удивляло наших бизертских соседей, но нисколько их не беспокоило, а может, даже позволяло их воображению вырваться за рамки привычных представлений.

Среди людей, встречавшихся с нашими эмигрантскими кругами, многие с оттенком восхищения будут позднее рассказывать, что они знали русскую принцессу или флигель-адъютанта Императора. Для них в их серой жизни это, быть может, являлось чем-то сказочным, в то время как для русских сочинителей это стало долгожданным случаем нарядиться  в «павлиньи перья». Я никогда в нашей среде принцесс не встречала, более того, всегда казалось подозрительным, если кто-то начинал распространяться о знатности своих предков.  Мы это понимали уже детьми. 

Однажды Александр Карлович Ланге услышал, как его племянник хвастался перед своим приятелем-французом, что его дедушка был генералом. Я слышу еще Александра Карловича, его манеру говорить  и вес каждого слова: - Правильно говоришь! Твой дед был генерал,  и даже известный генерал. Но ты? Ты ведь делаешь только глупости!

Хвалиться!.. Гордиться!.. Чтить!.. Трудно иногда найти границу.

Мы все знали слова Пушкина: «Жалок народ, который не чтит своих предков», а предками мы также считали великих людей нашей Истории. Мы жили еще близким прошлым, почти более реальным, чем удручающее настоящее, что помогало самым неимущим не чувствовать себя полностью обездоленными». 

Французы поняли, что эти русские останутся в Тунисе надолго, поэтому и приняли решение создать для них лагеря беженцев. Не все же время людям жить на борту кораблей! И вот в Бизерте (Надор, Бен-Негро, Сен-Жан, Эль-Эйш, Рара), Табарке, Айн-Драхам и  Монастире были организованы  лагеря [31].

Капитан 2-го ранга Н.Монастырев вспоминал в книге «В Черном море», изданной в Париже:

 «Лишь начались работы по строительству лагерей, многие отправились на берег, несмотря на то, что зарплату предлагали маленькую... Власти озаботились поисками работы для беженцев, а те искали ее со своей стороны, поскольку в самих лагерях жизнь им не нравилась. Быстро эти лагеря опустели, и вскоре остались в них лишь женщины, дети да инвалиды».

Главное тогда было найти работу! Сойдя с кораблей на берег, офицеры и матросы брались за любую работу. Они были землемерами и топографами, механиками и электриками, кассирами и счетоводами и врачевали.

Некоторые эмигранты отправились в столицу на заработки, кое-кто подался в деревню. Офицеры были вынуждены наниматься в батраки...

 - А что же было делать? – задает вопрос Анастасия Александровна.  -  Французы предложили взять русских на некоторые предприятия и в учреждения: на железные дороги, на почту, в школы и даже в медицинские ведомства. Очень много русских работало на  тунисских дорогах. Русские работали там, где никто не хотел. На юге,  в Сахаре, например. А туда сообщение было трудное – машин никто не имел, автобусы ходили очень редко. Мой двоюродный брат два года пробыл на юге, в пустыне и научился местным языкам – знал диалекты, берберский язык.

Но были русские  доктора, врачи, которые были вынуждены служить сторожами...

Генерал Завалишин, будучи человеком интеллигентным, работал в лицее консьержем, сторожем, мыл уборные... Французы говорили – «русские Иваны приехали прислугами работать»...Людям, которые находились на довольно высоком интеллектуальном уровне, такое было очень тяжело. Когда наши дамы шли в прислуги, к ним относились очень хорошо, с уважением, но старались поменьше платить.

Платили страшные гроши. Жили  мы в очень большой бедности...» 

Из книги Анастасии Александровны:

 «Некоторые, не без причин, все еще надеялись послужить во флоте. Из объявлений:

«Пригорков Владимир, капитан I ранга, кавалер ордена Почетного легиона, прослуживший с честью на французских военных кораблях: просит место командира буксира или драги».

«Рыков Иван, капитан II ранга, гидрограф: просит место командира буксира».

Как все остальные, Пригорков и Рыков были посланы землемерами на юг Туниса - «в поле», как говорили русские. [32]

Читаю, что лейтенант Калинович просит место рулевого, и вижу очень живо молодого, очень красивого офицера, потерявшего ногу во время войны и в течение 5 лет занимавшегося кадетами в Джебель-Кебире.

Другие молодые офицеры или гардемарины готовы были служить матросами. Синдикаты запротестовали - беженцы составляли конкуренцию «туземцам», которые тоже могли претендовать на такие скромные места.

Итак, в то время как некоторые ставили русским в упрек, что они берутся за какую угодно работу и за какую угодно цену, другие, напротив, публиковали насыщенные ненавистью статьи об «этих баронах и офицерах, которые не могут решиться на физическую работу, которую они всегда считали унизительной». Не раз еще придется сталкиваться на чужбине с самой низкой клеветой.

В поисках работы все оказались в одинаковом положении - без различия чинов и даже образования. Выбор предложений был очень ограничен, приходилось, скорее, выбирать по силам. Так, например, престарелый генерал Завалишин просит место сторожа или садовника. Генерал Попов - инженер-механик, как и 20-летний матрос Никитенко, просит место механика.

Алмазов, который когда-то в Париже готовил докторскую степень по международному праву, берет работу писаря. Трудно обвинить их в презрении к работе!»

В те времена в Тунисе ходила такая фраза: «Если вы видите палатку на краю дороги или убежище под дубами Айн-Драхама, вам может пригодиться знание русского языка: один шанс на два, что этот землемер или лесник - русский». Тогда ходила и такая  шутка: «Два англичанина – это футбол. Два немца – это две кружки пива. Два русских – это хор».

Не только  Иван Михайлович Шадрин, который в прежней жизни был регентом Императорской капеллы, организовал хор.  В разных тунисских городах появилось несколько русских  ансамблей, в том числе казацкие  и цыганские. И была создала … балетная школа.  И русские давали уроки и танцев, и пения, и музыки!

Они создавали русские клубы и  объединились в Союз русских ветеранов.

Многие уехали в другие страны, в Европу, прежде всего во Францию, в Америку, Алжир и Марокко. Часть офицеров пошла на службу в Иностранный легион Франции, в армии других государств. И есть книги, которые повествуют, как русские офицеры воевали и гибли, защищая  чужие земли и чужую свободу.

И неотвратимо надвигалась новая Мировая война, Вторая война,  которая – об этом мало кто знает,  –  началась  в Африке…

«Мой ангел Глафира Яковлевна!»

«Приехав с линейного корабля «Генерал Алексеев», А.М.Герасимов, директор  Морского корпуса, в сопровождении контр-адмирала Машукова, желавшего посмотреть, как устроилисься в крепости гардемарины, поднялся в Кебир. Осмотрев все казематы и помещения, адмирал Герасимов выбрал себе скромную комнату, где стал устанавливать и застилать две койки.

- Вот здесь я буду жить, - сказал А. М. Герасимов.

- А для кого вторая койка? - спросил Н. Н. Машуков.

-А для жены моей, для Глафиры Яковлевны, - ответил Александр Михайлович...

-  Как для жены! - воскликнул Николай Николаевич. - Ведь мы же порешили, что женщин не будет в крепости!

- Она не женщина, - спокойно ответил директор.

- Кто же она? - спросил Машуков.

- Она - ангел, - ответил А. М. Герасимов, и добрая, светлая улыбка озарила все его лицо. - Но раз уж мы так порешили, я, так и быть, устроюсь внизу в Сфаяте» [33].

18 мая 1922 года Глафира Яковлевна умерла. Все ее любили и очень жалели, так как она очень долго страдала. В их маленькой, бедной кабинке на коленях у ее кровати горько рыдал адмирал, обыкновенно такой молчаливый и сдержанный. Корпусные столяры сделали гроб, и генерал Завалишин собственноручно обил его глазетом и кружевами.

Офицеры несли гроб на высокий Кебир в церковь, где покойница так любила молиться. Гардемарины стояли шпалерами по всей горе, и вся дорога была усыпана цветами, собранными маленькими кадетами. Морские и сухопутные французские офицеры и их дамы, представители Русской эскадры, все экипажи Кебира и Сфаята запрудили церковь, коридоры и дворы крепости. Корпусной хор пел заупокойную Литургию медленно и торжественно. Длинное погребальное шествие двинулось на далекое бизертское кладбище, где в глубине вдоль левой стены было уже несколько русских могил.

В течение двух лет будет еще заботиться старый адмирал об учениках Кебирского корпуса, но от реальной жизни он совсем отойдет. В хорошие летние вечера можно было видеть его высокую фигуру в белом по дороге в Надор. Он всегда гулял одной и той же дорогой, всегда один.

«Я так хочу увидеть Севастополь!»

- Мария Александровна стала героиней романа Михальского  "Весна в Карфагене"…Когда в ноябре 20 года они погружались на корабль, было страшно много народу. Маша шла за мамой, которая несла сестренку, и в толпе они были разлучены. Один из моряков узнал потерявшуюся Машу, схватил и вытащил из толпы… Больше она никогда ни маму, ни сестру не увидела… Так вот, когда она заболела, а жила она очень бедно, в подвале русской церкви, то начала разговаривать с самой собой. Али, который за ней ухаживал, спрашивал: "Мадам, с кем это вы разговариваете?" А Мария Александровна гордо отвечала: " Я разговариваю с Пушкиным!" И единственное, о чем она просила, это чтобы ее после смерти отпевали в Храме… И ее воля была выполнена!

- Вспоминаю  Марию Аполлоновну... В день Марии Египетской, в своей маленькой квартире над магазином Феликса Потена, она принимала только друзей. Прекрасная хозяйка, она умела принять каждого, как самого почетного гостя. Смотря на ее простоту и заботу, невольно думалось о приеме в Севастополе Государя Николая II. Кульстрем, супруга градоначальника, сидела около Императора, который обращался к ней по имени-отчеству: Мария Аполлоновна. У него была исключительная память...

Тогда она принимала Императора... Теперь она принимала нас все с тем же желанием угодить приглашенным…

- Вспоминаю и Веру Евгеньевну... Она  жила в мансардной комнате на террасе большого дома в центре города. Входя в ее одинокую комнатушку, гость попадал, совершенно неожиданно, в теплую, уютную обстановку. Все напоминало далекое прошлое. Портрет стройной, небольшого роста девушки - это она в Милане. Портрет офицера в белой морской форме - это ее муж, пропавший без вести. Как переживала она свое одиночество на пороге старости, на этой высокой террасе, открытой зимним ветрам! Днем ее можно было узнать издалека: жалкая фигура, сгорбленная под тяжестью корзинок, набитых «русским печеньем», которое она продавала, разнося по клиентам.

- В июне 1900 года российский броненосец «Александр II» под флагом контр-адмирала Бирилева, в сопровождении миноносца «Абрек», стал на якорь на рейде Бизерты. Адмирал по приглашению губернатора Мармье посетил новый форт Джебель-Кебир в окрестностях города. Блестящий морской офицер, весьма честолюбивый, Бирилев вскоре станет морским министром России. Мог ли он на пороге XX века предугадать, что через 20 лет этот же рейд станет последней якорной стоянкой последней российской эскадры, что эти же казематы Джебель-Кебира станут последним убежищем для последнего русского морского корпуса!

Мог ли он предполагать, что члены его семьи будут доживать свой век в изгнании и умрут на этой африканской земле!

В декабре 1983 года в Тунисе в одиночестве умирала последняя из Бирилевых – Настасья Ивановна, вдова капитана II ранга Вадима Андреевича Бирилева, племянника адмирала.

Я поехала навестить ее незадолго до ее кончины.  Тунисцы, две девочки, ухаживали за ней. Когда я вошла в слабо освещенную комнату, мне показалось, что она в бессознательном состоянии: столько безразличия было в ее отрешенности. Возможно, случайно ее усталый взгляд встретился с моим. Она меня тотчас узнала. Она протянула ко мне руку и радостно, с надеждой прошептала:

- Ты приехала из Севастополя?

Она знала, что я приехала из Бизерты, но для нее Севастополь и Бизерта были одним целым: два города, навсегда слившиеся воедино...

И она добавила с какой-то неожиданной сдержанной страстью:
- Если бы ты знала, как мне туда хочется!

Она видела только Севастополь…

Я присела рядом с ней…

Ее последними словами были:

- Я так хочу увидеть Севастополь!

 «Я хотела остаться русской!»

– Меня часто спрашивают, почему я не покинула Бизерту….- рассказывает Анастасия Александровна. - У меня не было никакого другого гражданства. Отказалась от французского! Я хотела остаться русской! Здесь я вышла замуж, в 1935 году, мои трое детей родились в Бизерте. Здесь жили мои родители. В Бизерте живут мои первые ученики; мне выпало учить и их детей и внуков.

В 17 лет я начала немного подрабатывать репетиторством, покупала книги, одевалась и даже начала собирать деньги, чтобы продолжать учиться в Европе.

Я зарабатывала частными уроками математики, и только потом, после пятьдесят шестого года, когда Тунис стал независимым, мне разрешили постоянно преподавать в лицее. Работы было много. После лицея я бежала домой, где меня ждали ученики и частные уроки…

Моя жизнь тесно связана с развитием Бизерты, европейской части которой было в те времена не более тридцати лет. Большая часть французского населения состояла из военного гарнизона, который обновлялся каждые два или четыре года. Но было также много статского населения: чиновников, врачей, фармацевтов, мелких коммерсантов... Все они обосновались «на веки вечные», все видели будущее семьи в стране Тунис…

Рассказывает журналист  Юрий Зинин: «За горькой повседневностью действительности, по словам А. Ширинской, вставали облики милого прошлого: Новогодние и Пасхальные визиты, целование рук. «Отчасти в первые годы мы еще жили в мире, который навсегда покинули, и, возможно, это именно помогло нам».

Оказавшись на чужбине, в стесненных жизненных условиях, русские не растеряли своего культурного багажа, не стали безликими. Их души тянулись к родной песни, и везде, где селились беженцы -на кораблях, в городах - стихийно рождался хор. Привезенные с родины партитуры Гречанинова, Архангельского, Чеснокова открыли местному обществу русскую классику. Немало бизертской молодежи тех лет брали уроков музыки у русских преподавателей.

Среди наших соотечественников, оставивших свой след в культуре Туниса, выделяется фигура художника Александра Рубцова. Он не был эмигрантом в буквальном смысле этого слова. Уроженец Петербурга, он учился в Императорской Академии художеств и как лучший студент был послан на стажировку в средиземноморские страны. Во время своего путешествия он попал в Тунис, с 1915 году поселился и жил в этой стране до своей кончины в 1949 году.

На тунисской земле бывший петербуржец нашел для себя то, что искал в бесчисленных странствованиях по России и странам Средиземноморья - идеальный уголок для творчества. "Яркость солнца, как писал художник в своем дневнике, изысканная световая гамма, сочетающая вечную зелень с охрой пустыни и бесчисленными оттенками морской бирюзы, пленили мое воображение."

Но не только красоты и богатство природы притягивали россиянина. Пристроившись где-нибудь в сахарском оазисе под сенью пальм, он рисовал окружающих людей: бедуинов, торговцев, завсегдатаев старинных мавританских кофеен. Рубцов оставил целую серию народных, как критики назвали, "этнографических" портретов. Под ними художник обычно подписывался по-арабски - "Искандер Рубцоф".

Фанатически привязанный к своей работой Рубцов вел жизнь полуотшельника. Местным жителям, своим тунисским соседям он запомнился как человек с окладистой бородой, одетый в черное и зимой и летом, в сандалиях на босу ногу. За это его окрестили "русским дервишем".

После кончины Рубцова осталось около 3000 картин, рисунков, натюрмортов, портретов и других работ, в том числе большое настенное панно в Торговой палате города Туниса. В современном Тунисе его считают тунисским художником».

– В Бизерте конца двадцатых годов русские не были больше иностранцами, – улыбается Анастасия Александровна. – Их можно было встретить везде: на общественных работах и в морском ведомстве, в аптеке, в кондитерских, кассирами и счетоводами в бюро. На электрической станции тоже было несколько русских. Когда случалось, что свет тух, всегда кто-нибудь говорил: «Ну что делает Купреев?»

Она рассмеялась и повторила:

 – Да, все так и спрашивали: «Опять этот Купреев? Что делает Купреев? –

И уже серьезно добавила: – Так Бизерта стала частью моей души… И меня уже никогда не отпустят тени тех, о чьей честности, верности присяге, любви к России я должна говорить всем, кто сегодня приезжает сюда…

Анастасия Александровна задумалась.

– Меня часто спрашивают, почему я называю эскадру Императорской? Потому что до 1924 года на ее кораблях поднимались Андреевские флаги, символ Русской империи.  А ведь они были отменены еще в 17-м году  Временным правительством Керенского! Оно первым нанесло удар по традициям флота Петра Первого. А на эскадре в Бизерте сохранялись все традиции Российского Императорского флота и даже его морская форма. Кроме того, большинство офицеров, включая моего отца, никогда не присягали ни "временным", ни большевикам.  Офицер присягает один раз в жизни, вы знаете это?»

Глава десятая.

 ПРАВОСЛАВНЫЙ  ХРАМ

Величайший духовный и политический переворот

нашей планеты есть христианство.

В сей священной стихии исчез и обновился мир.

История новейшая есть история христианства.

А.С.Пушкин

     Когда вы будете посещать Карфаген [34], который находится в пригороде Туниса,  обратите внимание, что в центре Амфитеатра, на арене которого сражались гладиаторы, возвышается мраморная витая колонна, а ниже, на стене – мраморная доска с именами двух христианок: Перпетуи и Фелициты. Эти молодые девушки, жившие в Карфагене, уверовали в учение Христа, начали делать добрые дела во имя Христа и распространять его учение. Римляне схватили их и после жестоких пыток, под злорадное улюлюканье толпы, жаждущей крови, бросили на арену Амфитеатра. Имена девушек занесены в список святых. 7 марта каждого года отмечается католиками всего мира как день Перпетуи и Фелициты…

…Среди  шести тысяч пассажиров кораблей Русской эскадры, прибывших в Бизерту в конце 1920 года, оказалось 13 священников. Были устроены церкви на броненосце "Георгий Победоносец", на котором жили семьи офицеров, и в Сфаяте, где расположился Морской корпус, эвакуированный из Севастополя. В самой столице, в Тунисе, с разрешения тунисцев, под церковь приспособили один из домов в центре города.

Анастасия Ширинская-Манштейн рассказывала об огромной  роли, которую  сыграли православная вера, молитвы и иконы в жизни русских моряков, оказавшихся на чужбине:

– Достоинство и уважение – все чувствовали необходимость в этом, чтобы переносить трудности, - говорила она. - На корабле "Георгий Победоносец" жило несколько сотен человек разного социального происхождения, разного воспитания, образования и возраста. И все же мы, дети, от этого не страдали. Старые принципы воспитания сыграли, конечно, свою роль. Но полнота нашего детского мира во многом была обязана нашему религиозному воспитанию, определявшему повседневную жизнь.

В конце двадцатых годов русская православная община в Бизерте, которая была зарегистрирована в Тунисе 10 апреля 1921 года, была многочисленной и деятельность ее была не только церковной. Для священника была снята квартира, где одна из комнат служила церковью. Анастасия Александровна вспоминает:

– По субботам вечером мы ходили на Всенощную, а в воскресенье утром – на Литургию. Как всегда, жизнь вокруг церкви нас очень объединяла. Мы слушали Часы, дамы пекли просфоры и вышивали церковные одеяния, дети по очереди прислуживали.  

История Русской Православной общины в Тунисе начинается с 1920 года, когда в портовом городе Бизерта нашли свое последнее пристанище корабли Русской эскадры. Прихожане храма были объединены в Культурную ассоциации православных в Бизерте, которая была зарегистрирована 25 января 1937 года. Многие годы возглавляет эту ассоциацию Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн.

В Тунисе находятся два православных христианских храма: Церковь Александра Невского в столице и православный храм Воскресения Христова в Бизерте.

- Судьба «Жаркого», нашего миноносца, была печальной, как и судьба других кораблей, – рассказывает Анастасия Александровна. – И тогда, в середине тридцатых годов, среди русских моряков возникла прекрасная мысль: построить Храм-Памятник русским кораблям.

Анастасия Александровна повернулась и посмотрела в угол комнаты, где висела икона Христа Спасителя.

– Эта икона тоже была на «Жарком». Папа спас ее в 19 году во время  эвакуации из Одессы, вырвал из рук грабителей Храма. А в 24 году папа взял ее домой. Когда кончилась судьба "Жаркого" и других кораблей… Папа часто молился перед этой иконой. И я тоже. И чаще всего не за себя. А за других…

В своей книге Анастасия Александровна пишет:

«Полутемная церковная палуба старого броненосца, золото икон в колыхающемся мерцании свечей и чистая красота в обретенном по­кое вечерней молитвы «Свете тихий»! Она летит через открытый полу­портик над темными водами канала, над гортанными голосами лодочников, летит все дальше, все выше к другому берегу, к холмам Зарзуны, где ее унесут к небу морские ветры...»

– Мои ученики мне часто звонили и говорили: «Я буду держать экзамен. Вы за меня помолитесь!" И вот недавно звонит один тунисец, представляется и говорит: "Я ваш бывший ученик, я теперь выхожу на пенсию, я инспектор образования, но я помню и сейчас, как я попросил вас, когда пошел на экзамен, тогда, давно, я попросил помолиться за меня, и я сдал экзамен, и вот теперь я хочу поблагодарить вас…»

Мой правнук, он наполовину уже француз, но когда в 2003 году  он приезжал в Бизерту, его крестили в православную веру в Церкви, в честь моряков, чтобы он не забывал, что его бабушка – дочь моряка!

 –  И вот всередине тридцатых годов   прекрасная мысль: увековечить память русских кораблей, построить храм, – продолжает свой рассказ Анастасия Александровна. – С полного одобрения Французского морского командования образовался комитет по сооружению в Бизерте памятника-часовни. В состав комитета вошли контр-адмирал Ворожейкин, капитаны первого ранга Гильдебрант и Гаршин, капитан второго ранга Рыков, капитан артиллерии Янушевский и мой отец. Комитет обратился с призывом ко всем русским людям общими усилиями помочь делу сооружения памятника родным кораблям на африканском берегу. Приступили к постройке в 1937 году. А в 1939 году храм был закончен. Завесой на Царских вратах храма стал сшитый вдовами и женами моряков Андреевский флаг. Иконы и утварь были взяты из корабельных церквей, подсвечниками служили снарядные гильзы, а на доске из мрамора названы поименно все 33 корабля, которые ушли из Севастополя в Бизерту…

Пятиглавая церковь носит имя святого князя Александра Невского. В ней состоялись прощальные церемонии по кораблям эскадры. Отпевали здесь, прежде чем проводить на кладбище, и русских офицеров и матросов.

В тридцатые годы православная община решила построить в Бизерте Храм-Памятник в честь кораблей Русской эскадры. В сборе пожертвований участвовали все: и те русские офицеры и моряки, которые еще оставались в Тунисе, и те, кто уже уехал в другие страны, но сохраняли связь с Бизертой, последней стоянкой Русской эскадры.

В 1936 году, в ответ на просьбу Ассоциации русских православных, декретом тунисского бея Ахмеда-паши было разрешено приобрести на улице Ницца в Бизерте участок в 200 квадратных метров для строительства Храма.

– Конечно, в первую очередь, эмигранты давали (на строительство Храма), – вспоминает Анастасия Александровна. – Но и французы давали, и тунисцы. И все делалось своими руками. Проект церкви был подготовлен русским архитектором Козминым.

– Мы находили понимание со стороны тунисских мусульман, – говорит Анастасия Александровна. – Тунис – веротерпимая страна, и нам никто никогда не мешал здесь молиться.

10 октября 1937 года состоялась торжественная закладка Храма. В закладной камень были вложены икона Спасителя и коробочка с русской землей.

 Анастасия Александровна рассказывает:

– Так мы с божьей помощью построили этот храм. Многое здесь – с кораблей, многое сделано своими руками. Завеса на царских вратах храма – это сшитый женами моряков Андреевский флаг. Иконы и утварь – из корабельных церквей, подсвечники –снарядные гильзы. Некоторые иконы созданы самими моряками или членами их семей. Посмотрите на икону "Тайная вечеря", которую нарисовала мадам Чепега. Когда приезжал один митрополит из Америки, я показала ему эту икону и говорю: "Александра Эрнестовна рисовала "Тайную Вечерю"!" А он сказал что-то вроде того, что у Леонардо да Винчи лучше вышло. Я ответила ему, может быть, не по-христиански: "Но у нас не было времени так долго ждать. Нам надо было молиться вовремя!"

10 сентября 1939 года Храм был освящен в честь святого Благоверного Великого князя Александра Невского. Это единственный Храм-Памятник Русской эскадре. На внутренней стене церкви – мраморная доска с названиями 33-х русских военных кораблей, ушедших из Крыма в 1920 году.

В 1942 году храм пострадал от бомбардировок. И было обращение контр-адмирала Тихменева за помощью к русским людям, в котором выражалась надежда, что «Храм этот будет служить местом поклонения будущих русских поколений».

Двадцать лет спустя, в 1957 году, опять же на средства русских эмигрантов, потомков русских моряков, в городе Тунисе был построен православный храм Воскресения Христова. Храм был освящен Архиепископом Иоанном и находится на авеню Мухаммеда V в центре города.

После Второй мировой войны Храм в Бизерте был восстановлен, – он сильно пострадал от бомбежек. И тогда же начался сбор средств на строительство еще одного православного храма в столице Туниса.

В 1953 году местные власти дали разрешение, и состоялась закладка первого камня в центре (!!!) столицы. 10 июня 1956 года состоялось торжественное освящение Храма в память Воскресения Христова Архиепископом Иоанном (Максимовичем).

Главная святыня Храма Воскресения Христова в Тунисе – напрестольный крест, в котором имеется частица Животворящего Древа Креста Господня и частица мощей святого Киприана Карфагенского. Иконостас, большие и часть малых икон, а также подсвечники и хоругви – с русских военных кораблей: линкора "Генерал Алексеев", крейсера "Кагул" и броненосца "Георгий Победоносец". В Храме находятся иконы с кораблей, затопленных русскими моряками в 1854 году в Севастополе, иконы Крещения Господня и Благовещения Пресвятой Богородицы. В Храме также есть две мраморные мемориальные доски, связанные с историей Второй мировой войны. Одна – с именами русских патриотов, которые воевали на стороне Франции против немецких нацистов и итальянских фашистов. Другая – в память о семи тысячах советских военнопленных, погибших в Тунисе и Ливии.

После провозглашения Тунисом своей независимости значительная часть русских эмигрантов переехала в бывшую метрополию, Францию. Русская колония в Тунисе и Бизерте насчитывала всего несколько семей. Вместе с паствой Тунис покинули и священники. Карловацкий Синод, в чьем ведении находилась община и храмы Туниса, так и не смог направить священнослужителей в Тунис и упорядочить жизнь оставшихся там соотечественников. Время от времени лишь священники Александрийского Патриархата навещали осиротевшую русскую общину.

– И было тридцать лет перехода пустыни! – рассказывает Анастасия Александровна. – Так вот, я могу сказать, что помогали все! И больше всего мои три самые большие приятельницы в Бизерте: туниска – мусульманка, две француженки, из которых одна – католичка, а другая – протестантка. За все усилия я так им благодарна! И приходил католический священник, и монашенки, и американцы, и немцы, и голландцы, чтобы показать, что Церковь служит, что Церковь живет!

В феврале 1990 года А.Ширинская-Манштейн написала письмо Патриарху Московскому и всея Руси Пимену. Его подписали еще 36 человек. И уже в марте 1990 года в Бизерту приехал из Александрии (Египет) архимандрит Феофан. В те дни церкви, как пишет Анастасия Александровна в своей книге «Бизерта. Последняя стоянка», "не могли вместить всех молящихся: русские специалисты, русские жены тунисцев, их дети, наши друзья – французы, немцы, чехи, болгары, поляки".

18 февраля 1992 года Священный Синод под председательством Патриарха Московского и всея Руси Алексия II  по просьбе Русской православной общины в Тунисе и представлению  Кирилла, который был  тогда архиепископом, Председателем Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата,    постановил принять эту  общину в юрисдикцию Московского Патриархата.

Настоятелем храмов в Тунисе был назначен священник Димитрий Нецветаев. С его приездом началось возрождение церковной жизни в Тунисе – храм стал родным не только для эмигрантов первой волны, но и для соотечественников, уехавших в Тунис позднее. Батюшка Димитрий убежден:

– Если бы не активные действия главы русской православной общины в Тунисе Анастасии Александровны, наверное, служить сегодня было бы негде. Эта потрясающая женщина делала все возможное для сохранения Храмов.

Позвольте привести полностью текст послания Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II по случаю 80-летия основания  русской православной общины в Тунисе

Ваше Преподобие, всечестной отец Настоятель! Возлюбленные о Христе чада и соотечественники!

Сердечно приветствую всех вас с торжествами 80-летия основания русской православной общины в Тунисе. По случаю этого знаменательного события в жизни вашей общины возношу сугубые благодарственные молитвы ко Господу, даровавшему вам, живущим вдали от Родины, возможность в полноте участвовать в духовной и литургической жизни Церкви.

Тысячи российских беженцев нашли приют в Тунисе после трагических революционных событий 1917 года. В первое время они были лишены возможности молиться в православных храмах. Однако, обращая мысленный взор к истории православного прихода в Тунисе, мы вспоминаем, что наши соотечественники, прибывшие в 1920 году в Бизерту с последними уцелевшими кораблями Императорской эскадры Российского Флота, не мыслили вне Православной Церкви своей жизни на чужбине. Устроение церковной жизни в изгнании стало для них одной из важнейших задач.

Долгое время богослужения совершались во временном помещении в столице, городе Тунисе, в домовом храме Воскресения Христова. Первый православный храм был возведен нашими соотечественниками в 1938 году в Бизерте в память о Российском Императорском Флоте и освящен во имя благоверного князя Александра Невского. Мы не можем не вспомнить сегодня о заботах и трудах тех, чьими трудами и молитвами был возведен этот храм, а также храм Воскресения Христова в Тунисе в 1956 году. Да помянет Господь всех, любящих благолепие дома Его.

Ныне Воскресенский и Александро-Невский храмы объединяют потомков русских эмигрантов, наших соотечественников, работающих в Тунисе, всех тех, для кого Россия является Родиной, а Русская Православная Церковь – Матерью.

Да сохранит Господь нашу веру, да утвердит Сам нерушимое здание духовной жизни, да умножит мир и единодушие среди Своих чад. Желаю настоятелю Воскресенского и Александро-Невского храмов в Тунисе, отцу Димитрию Нецветаеву, помощи Божией в пастырских трудах, любви своей паствы и крепости в служении Богу. Сердечно желаю всем вам быть верными Божьему водительству на неисповедимых путях Господних, которые нам предстоит проходить Его премудрым судом. Пусть храмы Русской Православной Церкви в Тунисе будут для всех вас напоминанием об Отечестве – как земном, России, так и Небесном – Царствии Христовом.

Да пребудет с вами благословение Господне и да сохранит вас Бог Своею милостью.

ПАТРИАРХ МОСКОВСКИЙ И ВСЕЯ РУСИ

Москва, 10 апреля 2001 года

Биение сердец и трепет душ

Православные храмы в Тунисе сегодня – центр духовной жизни для россиян, место их общения. Приход в Тунисе взаимодействует с представительством Российского Центра Международного научного и культурного сотрудничества при Правительстве РФ, Российским Центром науки и культуры в Тунисе.

Сегодня приход в Тунисе окормляет духовно не только русских, но и болгар, сербов, румын, палестинцев. В дни праздников богослужения в храмах Туниса и Бизерты совершает Митрополит Карфагенский Ириней (Александрийский Патриархат).

Однако храмы испытывают и определенные трудности. Так, нерешенным остается вопрос о праве собственности прихода на церковные земельные участки. Участок в Бизерте находится под постоянной угрозой отторжения. Русская Православная Церковь и власти Туниса ведут диалог для урегулирования этого вопроса.

И позвольте мне еще раз обратить ваше внимание на то, что такое для русского человека Православный Храм.

Из писем  Георгия Спасского, главного священника Русской  Черноморской эскадры, написанных им 90 лет назад, в Бизерте…

«Как священник,  я слышу биение сердец и трепет душ. Среди горя и слез, среди томлений и тоски душа тянется к Богу.

Я кликнул клич Христов: «Кто жаждет, иди ко мне!»

«Как же чувствуете себя?» — спрашиваю я морского офицера. «О, батюшка, я одинок, страшно одинок. А знаете, чем я спасаюсь? — говорит он, волнуясь и торопливо. — Ночью, когда все спят, я выхожу в поле и под звездным небом падаю на колени и молюсь... молюсь... Я тогда не замечаю времени, и кажется мне, что я сливаюсь со своей Россией и чувствую сердцем Христа... Я раньше был почти неверующий человек...»

Так на своем скорбном пути русский человек находит потерянную веру свою».

«Мы — русские, православные, создали здесь, в Тунисе, и свою святыню: образ Богоматери под названием «Радость странным», т.е. странникам.

Образ нарисован в древнерусском стиле. В облаках — икона Богородицы, типа Казанской. От нее идут лучи, которые озаряют корабли русской эскадры и лагеря беженцев. Этот образ теперь — наша реликвия. Он скромен по виду, но украшен самоцветными камнями — горячими русскими слезами, и венок ему сплетен из наших вздохов.

Создалось вокруг этого образа Братство имени Богоматери, связанное известными обетами.  Братство на африканской земле.

«Радуйся, светлая обитель, странникам бездомным», — поют на братских собраниях перед этой иконой акафист. И скорбные глаза Богоматери с образа смотрят на мятущиеся русские души. И легче становится на сердце, и воскресают надежды...

И образ милой Родины вырисовывается все яснее и яснее, а за окном церковной постройки тихо шепчутся растущие кругом маслины, оливковые деревья, а за бортом  военного русского корабля  еле заметно шелестят волны Бизертского залива — словно несут привет от покинутой Отчизны...»

«На кебирском холме под Бизертой Черноморский флот воздвиг свой последний жертвенник.  И в нем словно священный огонь Весты [35] славных традиций морских пылает здесь. Кадеты и гардемарины воспитываются в духе христианском, в преданности Родине и любви к морю и флоту. Политики нет никакой. Любят Христа и Россию. Погасят ли этот огонь противные ветры или же разгорится он ярким пламенем и отразится в русских морях? Кто знает…»

Бизерта, Тунис, Африка... 1921 год... 100 лет назад... Русские люди...

Думаю, что вы согласитесь, что самое печальное видение – это когда редкий путник заглянет в Храм и поклонится русским могилам. Надеюсь, что слова Тихменева, которые  сбылись при жизни Анастасии Александровны, не будут забыты…

(Продолжение следует)