Тунис. Путешествия Ги де Мопассана и Андрея Белого

ПУТЕШЕСТВИЯ ГИ ДЕ МОПАССАНА И АНДРЕЯ БЕЛОГО 

Вечером после ужина туристы собрались на террасе дегустировать тунисские вина и послушать новые истории о Тунисе.

Николай: в дополнение к нашему сегодняшнему путешествию я хотел бы  познакомить вас с Ги де Мопассаном, французским писателем, хорошо известным   в России, и  с Андреем Белым, одним из блестящих представителей русской поэзии «Серебряного века»…

Туристы хором: Не может быть!

Николай невозмутимо: И того, и другого поразила волшебная красочность тунисской столицы, которую мы уже посетили. И того,  и другого потянуло в священный город Кайруан, где высится мечеть Сиди Окбы. С этим историческим эпизодом, как вы уже знаете,  связано много легенд, но достоверным фактом является то, что Большая мечеть Кайруана  «задала тон» так называемому мавританскому зодчеству, памятники которого можно встретить и в Алжире, и в Марокко, и в Испании.

Итак,  Джинн, покажи нам Ги де Мопассана, который направляется  в Кайруан  в декабре 1887 года,[1]  и пусть он сам все расскажет.

Ги де Мопассан, не удивившись, что рядом с ним появились русские туристы, говорит  по-русски: «Мы достигли  под Кайруаном  беспредельных ланд, покрытых, как проказой, небольшим мясистым растением цвета медянки, которое очень любят верблюды. Поэтому повсюду, куда ни кинешь взгляд, пасутся огромные стада дромадеров... Окружающая нас природа становится настолько странной, что я ничего подобного в жизни не видел. Справа и слева из земли торчат камни, выстроившиеся рядами, как солдаты, с наклоном в одну и ту же сторону по направлению к Кайруану, пока еще невидимому. Все эти камни, стоящие ровными шеренгами на расстоянии нескольких сот шагов между ними, словно выступили в поход побатальонно. Так они усеивают несколько километров. Между ними нет ничего, кроме песка с примесью глины. Это собрание камней – одно из любопытнейших на земле. У него, впрочем, есть и своя легенда.

Сиди Окба разбил лагерь в этом уединенном месте. Его товарищи, удивленные тем, что он здесь остановился, советовали ему удалиться, но он ответил:

– Мы должны здесь остаться и даже основать город, ибо такова   воля Аллаха.

На это они возразили, что здесь нет ни питьевой воды, ни дерева, ни камня для стройки.

Сиди Окба велел им замолчать и сказал: – Аллах об этом позаботится!

На следующее утро ему доложили, что собачонка нашла воду. Стали рыть землю в том месте и на глубине шестнадцати метров обнаружили ключ, питающий теперь большой, покрытый куполообразным навесом колодец, вокруг которого целый день ходит верблюд, приводя в движение рычаг насоса.

На следующий день арабы, посланные на разведку, сообщили Сиди-Окба, что на склонах соседних гор они заметили леса.

И, наконец, на третий день выехавшие с утра всадники прискакали, крича, что они только что встретили камни, целое войско камней, идущее походом и, несомненно, посланное Аллахом…

Известно, что для правоверных семь паломничеств в Кайруан равняются одному паломничеству в Мекку…

Мы идем к мечети Джама-Кебир, или Сиди Окба, высокий минарет которой господствует над городом и над пустыней, отделяющей его от остального мира. На повороте одной улицы мечеть внезапно появляется перед нами. Это обширное, тяжеловесное здание, поддерживаемое огромными контрфорсами, белая масса, грузная, внушительная, красивая какой-то необъяснимой и дикой красотой. При входе в мечеть прежде всего видишь великолепный двор, окруженный двойной галереей, которую поддерживают два ряда изящных римских и романских колонн. Можно подумать, что вы попали во внутренний двор какого-то прекрасного итальянского монастыря.

Сама мечеть находится направо; свет в нее проникает из этого двора через семнадцать двухстворчатых дверей, которые мы просим раскрыть настежь, прежде чем войти... Перед нами открывается храм неимоверных размеров, напоминающий священную рощу, ибо в нем сто восемьдесят колонн из оникса, порфира и мрамора поддерживают своды семнадцати нефов, соответствующих семнадцати дверям.

Против средних дверей мечети – девятых, считая как с правой, так и с левой стороны, – на другом конце двора возвышается минарет. У него сто двадцать девять ступеней. Мы взбираемся по ним.

С этой высоты Кайруан, лежащий у наших ног, представляется шахматной доской, образуемой его глинобитными плоскими крышами, среди которых вздымаются со всех сторон блестящие плотные купола мечетей и кубб. Кругом необозримая желтая безбрежная пустыня, а около городских стен местами виднеются зеленые пятна кактусовых полей. Горизонт здесь бесконечно пуст и печален и сильнее хватает за душу, чем сама Сахара…»

Николай: Уважаемый Ги!

Ольга, жестом приглашая писателя присесть рядом с ней: Де Мопассан!

Николай: Мы приглашаем вас  в нашу компанию…

Ги де Мопассан, перейдя на французский: Мерси, мадам! Бон суар туль монд!

Ольга: Мадемуазель!  Э же парль франсэ![2]

Ги де Мопассан: Трэ бьян![3]

Тоник, протягивая французу  наполненный бокал: А я знаю только одну фразу «де не манжэ па си жур»![4]

Ги де Мопассан: Mуа осси![5]

Все смеются. Перед французом появляется огромная дымящаяся тарелка с кускусом.

Сергей, показывая на  бутылки: Горизонт наш бесконечно заполнен  и радостен…

Ольга:  …а ваши произведения, переведенные на русский язык,  так  сильно хватает за душу, что…

Николай, подмигнув Джинну: Но у нас еще встреча!   Позвольте познакомить вас с русским поэтом Андреем Белым и его спутницей Асей.

Андрей: Добрый вечер, господа!

Туристы встают, приветствуя Андрея и Асю.

Ася, с удивлением рассматривая туристов: Добрый вечер!

Андрей: Признаюсь, ошеломлен, потрясен, ничего не понимаю, но уже рождаются стихи…

Николай: Расскажите нам о Тунисии начала двадцатого века[6]

Андрей, пригубив поданный ему Татьяной бокал: Мы, не выдержав русских холодов, убежали в Тунисию; и застряли в селе Радес, оказавшися в плоскокрышном арабском домике о трех этажах, в комнатушках, пестреющих изразцами; но наш разговор о путях здесь продолжился; созерцающим удивлением были исполнены мы, отдаваясь чтению краеведческих книг, посвященных Магребу (Тунисия, Алжир, Марокко); все прочее заволоклося туманом, из которого порою грозило нам будущее в виде Москвы… Тогда я, подставив спину Европе, умопостигаемо увидел Сахару, нас звавшую…

Алексей: Как интересно, что и вас, и Ги де Мопассана так влечет Сахара! Я тоже был там и не раз…

Николай Джинну, делая рукой жест в сторону Андрея: Покажи нам Радес в декабре 1901 года!

Андрей: Как великолепен Радес, когда солнце склоняется. Он – под ногами; блещут чуть розоватые на заре, а днем белоснежные кубы домов и башенок; через белые стены заборов бьет пурпур цветов в пустую кривую уличку; вон справа – шелест серебряной чащи оливок; вдали – розоватый пух расцветающих миндалей, за которыми – распростерший объятия с востока на запад Тунисский залив, выбегающий Карфагенским мысом; я только что перечитал здесь «Саламбо» Флобера; и знал: две горы, что смыкались справа и лиловели,.. образуют ущелье, в котором Гамилькар Барка некогда отбивался от Сципиона, защищая город; Радес – переименованное арабами римское местечко «perrates» («посредством весел»): отсюда переправлялись на лодках в Карфаген; позади нас горы Загуана с остатками римского водопровода; они еще багрянеют; а над Радесом – легко-лиловые сумерки.

На сухую землю мы бросили плед, на котором сидит Ася в цветных шелках, зарисовывая ствол каменного дуба, равного пяти стволам; сбоку берберы в полосатых, серо-коричнево-черных плащах с остроконечными капюшонами – гонят стадо; скачет синий всадник; вот уже мы спускаемся в узенькой, пустой уличке, выводящей на площадь, где – два кафе: прямо против нашего домика; берберы в голубых, розовых, белых широкорукавных хитонах, в красных кожаных туфлях, в чечьях (род круглых фесок), обмотанных белоснежною кисеей, уселись на циновках в картинных позах; а кисти цветов свисают у них из-за ушей на лоб; иные в белейших плащах; иные курят; иные играют в шашки; медленно плывет мимо Али-Джалюли в бирюзовой тоге, с посохом в руке; а накинутый белый плащ развевается лепесточками складок; с поклоном прикладывает он руку к груди и потом бросает ее в нашу сторону…

В последние недели нашего пребывания в Радесе весьма участились поездки в Тунис и посещения древнего Карфагена; помню здесь наш восторг пред камеями финикийской работы; и помню сидение в пестрой, блещущей изразцами деревне, по имени Сиди-Бу-Саид, приподнятой на утесистый Карфагенский мыс; с трех сторон в него хлопали разъяренные волны; Сиди-Бу-Саид – место паломничества; деревушка носила название чтимого марабу; но в легенду о нем был вплетен каламбур: с переодеваньем; Сиди Бу Саид есть, согласно легенде, Людовик Святой, здесь скончавшийся от чумы, по словам христиан; (мусульмане говорят, что – авт) это – ложь, сочиняемая «неверными»; дело в том, что Людовик пришел к мусульманству под действием проповеди и тайно покинул вооруженный свой лагерь; неверные вместо него похоронили простого солдата…

Впечатление от последних недель нашей жизни в Тунисии превратило радесский домик в место усиленного семинария над бытом жизни арабов и обработкой сырья наблюдений, собираемого по окрестностям; в этой работе мы пересекались вполне; ничто личное не вставало меж нами: водворилась меж нами и общность переживаний, и общность чтения; я писал «Путевые заметки»; Ася же зарисовывала мне ландшафты, мечети Радеса и типы: для будущей книги; обитание домика располагало к работе в игрушечной комнатке внутри башенки с выходом на плоскую крышу, откуда мы озирали Радес, Загуанские горы и кафе, на веранде которого располагались картинно арабы.

Андрей: В ночных бдениях вызрел наш замысел: посетить Кайруан, первую цитадель арабов-завоевателей, появившихся здесь в VIII веке, когда Сиди Окба водрузил впервые здесь знамя пророка...

В ветреный день мы садимся на поезд, пересекающий радесскую низменность по направлению к приморскому городу Сузам…

Нуреддин: Сусс сегодня…

Андрей: … и прошмыгнув под ущельем двугорбой горы, мы подверглись атакам свирепого ветра, опрокинувшего на нас тучи бурых песков; замелькали песчаные лысины, перерождая ландшафт в преддверье пустыни; пересевши на кайруанскую ветку, дивился я натиску ветра, двигавшего на остановках наш поезд: назад. Перед Кайруаном пропали и чахлые зелени; буро-черные волны песков мчались бешено с юга на север, скрыв дали и небо; и кто-то сказал: «Здесь три года уже не видали дождя: чуть покапает; и – снова засуха».

Но – что это?

В мороке проступили какие-то белесоватые, покатые плоскости рябоватой пустыни, казавшейся воздухом; в нем выявились призраки буро-бледных, белеющих и, наконец, вовсе белых – зубцов, куполов, минаретиков, взвеянных, как кисейное кружево, меж землею и небом.

Поезд подъехал вплоть к городской стене; выйдя, увязли ногами в белой, зыбучей массе; здесь увидали кучку арабов в бьющихся от бури бурнусах, стадо верблюдов, издали проходящих в ворота, да несколько домиков за пределами города: казарму, гостиницу для приезжих  да подобие муниципалитета. То – единственный след цивилизации, сжатой в точку и выброшенной за городскую черту; город без пригорода встал, как наш Кремль, меж четырех толстых стен, отгородивших от немоты пустынь гортанный говор тысячей бьющихся друг о друга бурнусов и синих негритянских плащей, хлынувших в Кайруан от зеленых раздолий Судана; Кайруан глядит в сторону Тимбукту; Европе же он подставляет спину.

Оказавшись в отеле с десятью посетителями (англичанами), мы испытали чувство, будто несколько часов, отделивших нас от Радеса, развернули нам расстояние, равное расстоянию от Земли до... Луны…

Тотчас же после обеда, перебежав песчаную площадь, отделявшую от городских ворот, мы…оказались в лабиринте ульчонок, то опускающихся, то взлетавших; с холма любовались пространством кварталов, слагающих белые плоскости крыш неправильной формы; так строились первые этажи со встававшими на них кубами вторых этажей и с белыми башнями третьих; отовсюду гнулись сегменты куполов; полукруга не видели мы; эти сегменты складывались из белых ребер, сбежавшихся к центру и севших на кольца, под которыми на цилиндрическом основании виделись овалы окон. Плоскости крыш открывались в улицы ямами пестрых лавчонок (без окон), подпертых колонками: десять тысяч колонок перетащили арабы сюда из развалин римского города, полузасыпанного пустыней; в мечети Окбы их более тысячи; всюду встали подобия триумфальных арок, расписанных черно-белым орнаментом...

Ася: Толпа не блистала здесь пестрью гондур, золотом жилетов и белыми атласами мавританских тюрбанов, напоминающих митры; поразило отсутствие зелени: ни садов, ни аллеек, ни легких бассейнов; грозная белизна на буром песке! Взвизгнет ветер, – и все взлетает под небо: нет города! Только бурое облако, из которого медленно, немо крепнут очерки башен и стен: здесь жизнь жутка!

Пометавшись по уличкам, мы замкнулись в своей комнатушке, прислушиваясь к шакальему плачу ветров; в окна глядели зубчатые стены и башни, которые стали розовые на багровой заре; на стене, под узорчатым бастионом появились женщины в черном, неся на плечах кувшины; они шли – из сумерок в сумерки.

Туристы: Браво!

Сергей:  Наполним бокалы и выпьем за Серебрянный век и России, и Туниса!

Николай: Уважаемые, обратите внимание, что  разрыв между двумя путешествиями, наших дорогих  Ги де Мопассана,  Андрея Белого и Аси  составляет 14 лет, их поразили как величие творения мусульманских зодчих. Когда-то и он, этот легендарный город, был великолепен и являлся крупнейшим культурным центром Ифрикии (древнее название Туниса), да и всего Арабского Запада. Но в середине ХI века его разорили кочевники, и на протяжении нескольких столетий он приходил в упадок, а окружавший его оливковый лес, поражавший арабских географов, путешественников и купцов эпохи раннего средневековья, исчез, казалось бы, бесследно. Исчез, уступив место камням и верблюжьей колючке…

Ольга: И в Николае тоже проснулся поэт…

Николай, взяв в руку бокал вина: Но в 1956 году Тунис добился независимости, для него наступили новые времена,   страна преобразилась, и Кайруан стал современным городом. Сегодня турист, путешествующий   по Тунису,  - Джинн, покажи кадры из моего будущего фильма! - увидит с башни минарета не горизонт, который «бесконечно пуст и печален и сильнее хватает за душу, чем сама Сахара», и не «женщин в черном» с кувшином на плече, бредущих «из сумерек в сумерки», а ровные ряды деревьев с серебристой листвой и с черными или зелеными плодами, стройный лес культурной маслины, вновь покрывший Кайруанскую равнину, благодаря труду  тунисцев, которых недаром называют «людьми оливкового дерева».  За Тунис!

Все хором: За Тунис!

Николай: Мира, спокойствия и процветания Тунису!

Все: Мира, спокойствия и процветания Тунису!

Николай, воодушевленный благодарными взглядами туристок, произносит новый тост…